— Ты не доверяешь мне? — в голосе Богдана прозвучала обида.
— Я доверяю тебе, — возразила Ульяна, — но я боюсь. Боюсь, что это что-то более серьезное, что-то смертельное и ты скрываешь это от меня…
— Ничего серьезного, — излишне торопливо перебил мужчина и притянул ее к себе. Ульяна покорно прижалась к нему и вздохнула облегченно, радуясь тому, что опасность осталась позади. Но ей все равно казалось, что воздух, как и все кругом, пропитан тревогой. Было что-то напряженное и страшное в звенящей тишине, в перешептывании сосен, в темноте между их стволами и тусклом свете луны, прятавшейся за тучей. Как будто все самое страшное, казалось бы, оставшееся позади, только поджидало их за углом, и мир затаился, в ожидании скорой бури.
Снег сходил. На побережье его уже почти не осталось и, ненадолго выглянувшее солнце, высушило песок. Ульяна перебирала его в пальцах и подбрасывала в воздух, чтобы холодный промозглый ветер унес песчинки прочь, подобно праху из крематория.
Они сидели на берегу моря и наблюдали за туманной серой далью. Солнце то выходило, прогоняя белую дымку в глубину, то снова пряталось за тучами и проглядывало через крошечные дырочки в них и его лучи напоминали золотые стрелы, нацеленные из небес.
— Сегодня месяц, как мы здесь, — сказал Богдан.
— Правда? — удивилась Ульяна и набрала в ладони очередную пригоршню песка, — а я потеряла счет времени… я даже не знаю, какое сегодня число и какой месяц.
— Сегодня первое марта. Год спросить не хочешь? — мужчина неловко улыбнулся. Ульяна не очень оценила его попытку пошутить, но сделала вид, что ее это забавляет. Было в этом что-то мучительно грустное, потому что она действительно не помнила, какой сейчас год. Она не помнила, сколько ей лет, она не помнила, как ее зовут, кто она и почему она оказалась здесь, она не помнила свою семью, не помнила друзей, она не помнила свои детство и юность. У нее остались лишь разрозненные обрывки воспоминаний, куда больше напоминавшие цветные галлюцинации или старые сны, может быть и вовсе принадлежавшие другому человеку.
Ульяна ни в чем не могла быть уверена, кроме, разве что только того, что она любит Богдана. Из непроглядной темноты амнезии вырывались блики света, напоминающие огоньки в темном тоннеле. Этими огоньками были воспоминания о том, как когда-то, когда они еще не были женаты, они подолгу разговаривали обо всем на свете. Тогда у нее был другой мужчина, причинивший ей много боли. Большим везением Ульяна считала то, что она ничего не помнит о нем, только ощущение затхлости в их отношениях, словно они были для нее непроглядной тюрьмой. Ульяна старалась об этом не думать: теперь она чувствовала себя свободной и вновь рожденной.
Весна — это самое подходящее время для того, чтобы родиться снова. Ее вдруг обожгла болью мысль о ее потерянном ребенке.
— Мы ждали Настю в апреле… — вздохнула она. Богдан поцеловал ее в щеку и эта нежность немного смягчила горечь потери. Ульяна улыбнулась через силу.
— Я люблю тебя, — тихо сказал он.
— Я тебя тоже, — ответила девушка на этот раз ничуть не сомневаясь в искренности этих слов.
Слышимость в доме была хорошая: тонкие гипсокартоновые стены пропускали через себя любой звук. Ничего нельзя было утаить, даже шепотом. Когда у кого-то случались горе или радость об этом всегда узнавал весь подъезд. Нине это ужасно не нравилось, она чувствовала себя незащищенной. Думала она, что не дело это, когда даже дома у себя не можешь спрятаться от чужого назойливого внимания.
Женщина ушла на кухню, притворила дверь и забилась в уголок, чтобы только никто ее тут не нашел. Все уже спали, из соседней комнаты доносился громогласный храп, подобно скрипу проржавевшего железа, ударял по ее воспаленной нервной системе.
Нина сварила себе чаю, положила туда мяту, но все равно расплакалась, хотя делать этого не хотела. Лопнули какие-то струны внутри нее до этого бывшие все время натянутыми. Нужно было почувствовать себя слабой и немножечко себя пожалеть. Больше у нее и не получилось — она различила шаги в коридоре. Не слышать их было сложно — походка у ее сына из-за косолапости была слишком тяжелая. Нина поспешно вытерла слезы и натянула на лицо дежурную улыбку.
На кухню заглянул Илюша.
— Мамочка, почему ты не спишь? — тихонько спросил он. Нина протянула руки, и мальчик послушно обнял ее в ответ. Женщина уткнулась лицом ему в волосы — светлые и мягкие, они напоминали оперенье крупной чайки.
— Не спится, — коротко ответила она.
Они посидели некоторое время, помолчали. Нина спохватилась, что уже поздний час, и напомнила себе, что нужно отправить ребенка в постель. Да и самой ей завтра встать предстоит рано. У нее много дел, нет времени для слабости. День будет важный.
— Илюша, пойдем в кроватку? — заговорила Нина и мягко отстранила сына от себя. Он послушно кивнул и внимательно посмотрел в лицо женщине. Спорить он даже не думал, как будто все понимал. Нине все чаще казалось, что он знает, куда больше, чем она сама, только по каким-то причинам продолжает делать прикидываться несмышленым мальчишкой. В любом случае — так или нет, но она чувствовала в нем родственную, самую близкую душу, ближе чем кто бы то ни было.
Они ушли в комнату, женщина включила тусклую настольную лампу. Жили они совсем не богато, даже на электричестве порой экономили. Но только не на книгах.
Нина хотела почитать сыну на ночь, но он вдруг запротестовал.
— Нет-нет, — затараторил он, — я сам. У меня получается! Я умею. Пожалуйста!
Она вздохнула и потрепала мальчика по светлым волосам. Ему передался ее нордический арийский тип. Она подумала с нежностью, что он очень красивый ребенок, даже не смотря на болезнь… И глаза эти небесно-голубые никакое косоглазие не испортит. Ничего не испортит.
— Нет, малыш, — возразила она, — тебе уже пора спать. Конечно, ты умеешь.
Илья еще повозмущался некоторое время, но потом позволил снять с себя очки и отдал Нине книгу.
Женщина поцеловала его в лоб, убрав растрепанную челку, выключила ночник и вышла прочь. За дверью на нее снова нахлынуло что-то такое томительно-теплое, невыносимое и отчаянное. Слезы неслышно потекли из глаз, она смахнула их тыльной стороной ладони и улыбнулась, глядя куда-то в темноту коридора.
Завтра очень важный день. Завтра подведет итоги всего, что она делала долгое время, всех ее ожесточенных сражений с судьбой, с предопределенностью. Завтра все решит.
Часы показывали полночь.
Так вышло, что плакала Нина только по ночам, и то, не всегда. Это происходило с ней только в те моменты, когда накатывало ощущение слабости, беспомощности перед всем происходящим. В остальное время она бесстрашно улыбалась миру и людям. О том, что это вдруг случится с ней в кабинете завуча школы, она никак не думала и предполагать не могла.
— Пожалуйста, я умоляю вас, ну поймите вы… — истерически кричала она, размазывая слезы по лицу, — что вам стоит сделать исключение…
Глаза у завуча были равнодушными, а физиономия — закаменелой, подобно оттиску мрамора. Нина все пыталась понять — или слишком много у этой женщины перед глазами разворачивалось подобных трагедий, или они просто ничуть ее не волновали. Но Тамара Георгиевна оставалась непреклонной.
— Нина Семеновна, — заговорила она в конце-концов, выслушав внимательно очередное излияние женщины, — я все понимаю. Как нельзя лучше понимаю. Но поймите и вы меня. У нас школа обычная, коррекционных классов нет. Вам нужно идти в специальную школу, вы же знаете. Я вам адрес напишу, в нашем районе есть такая…
— Нет… — горячо забормотала Нина, отчаянно мотая головой, — только не это. Ну, дайте нам шанс! Пожалуйста…
— Ну как вы не поймете? — Тамара Георгиевна уже начинала злиться, очки у нее запотели, — диагноз вашего сына требует специального подхода, индивидуального подхода. В общеобразовательной школе нет возможности его обеспечивать. Коррекционные школы специально для этого и созданы…
— Это же клеймо на всю жизнь! — перебила Нина и снова обмякла, заговорила умоляюще, — он не такой… он умный у меня, читать уже умеет… ну прошу вас… умоляю… я вам денег дам, сколько угодно… — денег у нее, конечно же, не было, но в это самое мгновение ее это не волновало. Если Тамара согласиться, то она уж как угодно выкрутиться, чтобы их достать. Да хоть на панель пойдет! Она вовсе не дурна собой.
— Что вы такое говорите!? — возмутила Татьяна Георгиевна, даже со стула вскочила и нависла над Ниной всей своей грозной фигурой с огромной грудью и широкими плечами, — как вам вообще не стыдно!? Как вы можете?! — женщина немного смягчилась, вытерла лицо платочком и продолжила уже спокойнее, но все равно возбужденно, — поймите вы, наконец, Нина Семеновна! Успехи вашего ребенка возможны, пока рядом с ним сидите вы, и заставляете его учиться, стараться, внимательно слушать. В общеобразовательной школе никто не позволит вам находиться подле него. Учитель не может уделять внимание только одному проблемному ребенку, в классах не менее двадцати пяти человек. Вы просто понять не можете! Все успехи, которых вы достигли, будут утеряны. Коррекционная школа не позволит этому произойти! Там совсем другие нагрузки. Все рассчитано специально. Это же не единичный случай и далеко не единственный в моей практике! Ну попытайтесь понять…
