Когда Уилсон ушел, Скоби заглянул к начальнику полиции.
– Я шел было к вам, сэр, но встретил Уилсона, – сказал он.
– Ах, Уилсона. Он заходил ко мне потолковать о капитане одного из их парусников.
– Понятно.
Жалюзи на окнах были опущены, и утреннее солнце не проникало в кабинет. Появился сержант с папкой, и в открытую дверь ворвался запах обезьянника. С утра парило, и уже в половине девятого все тело было мокрым от пота.
– Он сказал, что заходил к вам насчет пропуска, – заметил Скоби.
– Ах, да, – сказал начальник полиции, – и за этим тоже. – Он подложил под кисть руки промокашку, чтобы та впитывала пот, пока он пишет. – Да, он говорил что-то и насчет пропуска, Скоби.
Уже стемнело, когда Луиза и Уилсон снова пересекли мост через реку и вернулись в город. Фары полицейского грузовика освещали открытую дверь дома, и какие-то фигуры сновали взад и вперед со всякой кладью.
– Что случилось? – вскрикнула Луиза и пустилась бегом по улице.
Уилсон, тяжело дыша, побежал за ней. Из дома вышел Али, неся на голове жестяную ванну, складной стул и сверток, увязанный в старое полотенце.
– Что тут происходит, Али?
– Хозяин едет в поход, – сказал Али, и его зубы весело блеснули при свете фар.
В гостиной сидел Скоби с бокалом в руке.
– Хорошо, что вы вернулись, – сказал он. – Я уж решил было оставить записку.
Уилсон увидел начатую записку. Скоби вырвал листок из блокнота и успел набросать несколько строк своим размашистым неровным почерком.
– Господи, что случилось. Генри?
– Я должен ехать в Бамбу.
– А разве нельзя подождать до четверга и поехать поездом?
– Нет.
– Можно мне поехать с тобой?
– В другой раз. Извини, дорогая. Мне придется взять с собой Али и оставить тебе мальчика.
– Что же все-таки стряслось?
– С молодым Пембертоном случилось несчастье.
– Серьезное?
– Да.
– Он такой болван! Оставить его там окружным комиссаром было чистое безумие.
Скоби допил свое виски и сказал:
– Извините, Уилсон. Хозяйничайте сами. Достаньте со льда бутылку содовой. Слуги заняты сборами.
– Ты надолго, дорогой?
– Если повезет, вернусь послезавтра. А что, если тебе это время побыть у миссис Галифакс?
– Мне и здесь хорошо.
– Я бы взял мальчика и оставил тебе Али, но мальчик не умеет готовить.
– Тебе будет лучше с Али, дорогой. Совсем как в прежние времена, до того, как я сюда приехала.
– Пожалуй, я пойду, сэр, – сказал Уилсон. – Простите, что я так задержал миссис Скоби.
– Что вы, я ничуть не беспокоился. Отец Ранк шел мимо и сказал, что вы укрылись от дождя в старом форте. Правильно сделали. Он промок до костей. Ему бы тоже следовало переждать дождь – в его возрасте приступ лихорадки совсем ни к чему.
– Разрешите долить вам, сэр? И я пойду.
– Генри никогда больше одного не пьет.
– На этот раз, пожалуй, выпью. Не уходите, Уилсон. Побудьте еще немножко с Луизой. А я допью и поеду. Спать сегодня не придется.
– Почему не может поехать кто-нибудь помоложе? Тебе это совсем не по возрасту, Тикки. Трястись в машине целую ночь! Отчего было не послать Фрезера?
– Начальник просил поехать меня. Тут нужны осторожность и такт – молодому человеку нельзя такого дела доверить. – Он допил виски и невесело отвел глаза под пристальным взглядом Уилсона. – Ну, мне пора.
– Никогда не прощу этого Пембертону…
– Не говори глупостей, дорогая, – оборвал жену Скоби. – Мы бы очень многое прощали, если бы знали все обстоятельства дела. – Он нехотя улыбнулся Уилсону. – Полицейский, который всегда знает обстоятельства дела, обязан быть самым снисходительным человеком на свете.
– Жаль, что я ничем не могу быть полезен вам, сэр.
– Можете. Оставайтесь и выпейте еще рюмочку с Луизой, развлеките ее. Ей не часто удается поговорить о книжках.
Уилсон заметил, как она поджала губы при слове «книжки» и как передернулся Скоби, когда она назвала его Тикки; Уилсон впервые в жизни понял, как близкие люди мучаются сами и мучают друг друга. Глупо, что мы боимся одиночества.
– До свиданья, дорогая.
– До свиданья, Тикки.
– Поухаживай за Уилсоном. Не забывай ему подливать. И не хандри.
Когда она поцеловала Скоби, Уилсон стоял у двери со стаканом в руке; он вспомнил старый форт на горе и вкус губной помады. Ее рот хранил след его поцелуя ровно полтора часа. Он не чувствовал ревности – только досаду человека, который пробует писать письмо на влажном листе бумаги и видит, как расползаются буквы.
Стоя рядом, они глядели, как Скоби пересекает улицу, направляясь к грузовику. Он выпил больше, чем обычно, и, может быть, поэтому споткнулся.
– Надо было им послать кого-нибудь помоложе, – сказал Уилсон.
– Об этом они не заботятся. Начальник доверяет ему одному. – Они смотрели, как Скоби с трудом взбирается в машину. – Он подручный с самого рождения, – продолжала она с тоской. – Вол, который тащит воз.
Черный полицейский за рулем завел мотор и включил скорость, не отпустив тормоза.
– Даже хорошего шофера не могут ему дать! – сказала она. – Хороший шофер, наверно, повезет Фрезера и компанию на танцы. – Подпрыгивая и покачиваясь, грузовик выехал со двора. – Так-то, Уилсон, – сказала Луиза.
Она взяла со стола записку, которую писал Скоби, и прочитала вслух:
– «Дорогая, я должен ехать в Бамбу. Не говори пока никому. Случилась ужасная вещь. Бедняга Пембертон…» Бедняга Пембертон! – повторила она со злостью.
– Кто такой Пембертон?
– Щенок лет двадцати пяти. Прыщавый хвастунишка, Был помощником окружного комиссара в Бамбе, а когда Баттеруорт заболел, остался там на его месте. Даже ребенку было ясно, что беды тут не миновать. А когда беда случилась, отдуваться приходится Генри… и трястись всю ночь в машине…
– Пожалуй, мне лучше уйти? – спросил Уилсон. – Вам нужно переодеться.
– Да, вам лучше уйти… прежде, чем все узнают, что он уехал, а мы оставались целых пять минут одни в доме, где стоит кровать. Одни, если не считать мальчика и повара, а также их знакомых и родственников.
– Может, я могу быть вам чем-нибудь полезен?
– Ну, что ж, – сказала она. – Поднимитесь наверх и посмотрите, нет ли у меня в спальне крыс. Не хочу, чтобы мальчик знал, какая я трусиха. И закройте окно. Они забираются через окно.
– Вам будет жарко.
– Ничего.
Переступив порог, он тихонько хлопнул в ладоши, но крыс не было. Потом поспешно, воровато, словно он вошел сюда без спроса, Уилсон подошел к окну и закрыл его. В комнате стоял еле уловимый запах пудры. Уилсону он показался самым волнующим запахом из всех, какие он знал. Он снова остановился у порога, запоминая все в этой комнате: фотографию ребенка, баночки с кремом, платье, которое Али вынул из шкафа и приготовил хозяйке. На родине его обучали, как запоминать детали, отбирать самое важное, накапливать улики, но те, кому он служил, не предупреждали его, что он может очутиться в такой чуждой ему стране.
Полицейская машина пристроилась к длинной колонне военных грузовиков, ожидавших парома; фары горели в ночи, как огни маленького селения; деревья обступали машины со всех сторон, дыша дождем и зноем; где-то в хвосте колонны запел один из водителей: жалобные монотонные звуки поднимались и падали, словно ветер, свистящий в замочной скважине. Скоби засыпал и просыпался снова. Когда он не спал, он думал о Пембертоне: Скоби представил себе, что творилось бы сейчас у него на душе, будь он отцом Пембертона – одиноким пожилым человеком, который прежде был управляющим банка, а теперь удалился от дел; жена умерла во время родов, оставив ему сына. Но когда Скоби засыпал, то мягко погружался в забытье, полное ощущения свободы и счастья. Во сне он шел по просторному свежему лугу, а за ним следовал Али; никого больше он не видел, и Али не говорил ни слова. Высоко над головой проносились птицы, а раз, когда он опустился на землю, маленькая зеленая змейка, раздвинув траву, бесстрашно забралась ему на руку, а потом на плечо и, прежде чем снова соскользнуть в траву, коснулась его щеки холодным дружелюбным язычком.
Как– то раз он открыл глаза, и рядом с ним стоял Али, ожидавший его пробуждения.
– Хозяин ложится кровать, – сказал он ласково, но твердо, указывая пальцем на раскладушку, которую он поставил у края дороги, приладив москитную сетку к ветвям дерева. – Два, три часа, – добавил Али. – Много грузовиков.
Скоби послушно прилег и сразу же вернулся на мирный луг, где никогда ничего не случалось. Когда он проснулся снова, рядом по-прежнему стоял Али, на этот раз с чашкой чая и тарелкой печенья.
– Один час, – сказал Али.
Наконец очередь дошла до полицейской машины. Они спустились по красному глинистому склону на паром, а потом медленно поплыли к лесу на той стороне через темный, как воды Стикса, поток. На двух паромщиках, тянувших канат, не было ничего, кроме набедренных повязок, как будто они оставили всю одежду на том берегу, где кончалось все живое; третий отбивал им такт – в этом промежуточном мире ему служила инструментом жестянка из-под сардин. Неутомимый тягучий голос живого певца звучал теперь где-то позади.
