Андерсен давно стоял у двери и тоже ждал, когда же наконец кто-нибудь войдёт. Через несколько секунд мы увидели — сначала робко просунувшуюся голову, а потом и всего посетителя. С первого взгляда стало ясно, что это был бомж.
Посетитель, стоящий сейчас перед нами, был явно из того социального измерения, где дресс-коду не придаётся никакого значения. Несмотря на плюс двадцать пять в тени, на нём была одета зимняя фуфайка, очень драная, с открытой горловиной, без рукавов и с одной пуговицей посередине. Судя по разной величины дырам на этой импровизированной жилетке, тело её хозяина всё-таки дышало. Зато на макушке посетителя крепко сидела самая настоящая, летняя, ярко-жёлтая, тесная, не по размеру, шляпа. Шляпа сама по себе, отдельно от хозяина, вовсе не казалась нелепой, но, к сожалению, была слишком мала и не сочеталась с остальной одеждой. Впрочем, она была такой же неуместной, как и всё остальное, потому что в облике посетителя ничто ничему не соответствовало.
Я ещё не упомянула о кедах! Они были коричневого цвета, не рваные, но очень грязные, — причём грязь не свежая, а старинная, давным-давно въевшаяся в ткань. Да и откуда бы свежей грязи сейчас взяться? На улице сухо вот уже целую неделю.
Попробую на минуту забыть о тесной шляпе, ватной жилетке, коротких штанах и грязных кедах, чтобы хотя бы приблизительно описать внешность посетителя.
Он среднего роста, хорошо крепко сложен, волосы длинноватые, но не длинные, светлые. Он не похож на алкоголика и тем более, преступника, — нельзя сказать даже, что лицо его изрядно потрепано, а вид очень уж потасканный. И всё же, несмотря на эти, вроде бы положительные, признаки, с первого взгляда ясно, что перед нами самый настоящий бомж. Об этом свидетельствует и неуверенная проходка, и робкие, нервные жесты, а главное, потерянное выражение лица, — такое встречается, кажется, только у бомжей.
Решившись, наконец, полностью открыть дверь в лавку, посетитель сразу же резким движением снял шляпу и прижал её к груди, словно боялся, что её попытаются отнять. Так и застыл он у порога и, казалось, раздумывал, не повернуть ли обратно. И мы стояли друг перед другом, — я с Андерсеном по одну сторону незримой баррикады, а бомж по другую. Кажется, никто не собирался нарушать молчание. Но, почувствовав, что пауза слишком затянулась, я всё же решила выяснить цель визита.
— Чем могу помочь? — спросила я не слишком любезно.
— Да вот… — посетитель, покосился на Андерсена. — Я кошечку принёс…
— Какую ещё кошечку? — переспросила я недовольно.
Было совсем не похоже, что человек стоящий сейчас на пороге, может быть владельцем чего-либо путного.
— Фарфоровую, — робко сказал бомж.
— А откуда она у вас? — тоном прокурора спросила я.
Мне показалось, что бомж обиделся, потому что он сразу изменился в лице. Мне стало жаль его.
— Ну, хорошо, давайте посмотрим вашу кошечку, — предложила я.
— Уверяю вас, я её не украл, — оправдывался он так беспомощно, что я поверила ему.
Статуэтка оказалась, как я и думала, самая стандартная. Небольшая слащавая кошка с большим нарисованным на шее бантом, закрученным в виде рулета хвостом и символической улыбкой.
— Кошечек таких у нас уже много, — сказала я почти миролюбиво. — Их сейчас редко покупают.
— Жа-аль… — с виноватой улыбкой протянул бомж и попятился к двери. Андерсен, высоко подняв вверх хвост, шёл за бомжом по пятам. Когда посетитель на минутку приостановился у двери, Андерсен, громко мурлыкая, потерся о его ноги. И тогда на лице бомжа расцвела такая ясная детская улыбка, какой я давно ни у кого не видала.
Кончиками серых от засохшей пыли пальцев, гость погладил моего кота, с силой нахлобучил на макушку свою бесценную шляпу и взялся за ручку двери.
— А вот книги мы, пожалуй, можем взять! Или старые журналы. Если у вас найдутся хорошие книги, — торопливо сказала я, — приносите.
— Ладно, ладно, — кивнул бомж, и ушёл.
Едва бомж успел закрыть за собой дверь, как в лавку зашла Изольда. Впрочем, учитывая пенсионный возраст посетительницы, наверное, было бы правильнее называть её по имени-отчеству. Так я обычно и делаю, когда приходится с ней общаться. Но, надо сказать, Изольда Олеговна внешне на пенсионерку не очень-то похожа, да и имя ей досталось достаточно яркое. Наверное, поэтому-то мысленно я называю её только по имени.
Изольда с некоторых пор наш постоянный посетитель. А именно, с того самого времени, как ей в одночасье пришлось потерять всё, что составляло смысл и содержание её жизни. Во-первых, год назад у Изольды умер муж, генерал, который был для неё и супругом, и отцом, и нянькой, и сторожем. Он стирал, готовил, ходил в магазин и оберегал Изольду от всех всевозможных неприятностей и нестроений…
И, как только муж умер, неприятности и нестроения напали на Изольду, словно волки, оголодавшие за зиму. Мелкие напасти посыпались, как из ведра, а следом за ними не замедлила и напасть крупная: Изольда потеряла работу, которая была почти такой же важной составляющей её жизни, как и муж-генерал.
Сразу после окончания Университета, Изольда устроилась работать преподавателем в один военный институт. В нём она проработала почти сорок лет: защитила диссертацию, заставила уважать себя и коллег, и начальство, — и всё шло очень и очень хорошо… Муж-генерал, встречая Изольду после работы, угощал её отменными и разнообразными ужинами и заботился, чтобы ничто не мешало ей заниматься научной работой. А начальство тем временем выписывало Изольде премию за премией и нахваливало её за неутомимость в написании объёмистых научных статей.
Изольда считала, что живёт такой жизнью только потому, что она её заслужила; а если кто-то несчастлив в браке или неуспешен в работе, то это исключительно его собственная вина, — ведь, по мнению Изольды, каждый человек имеет в жизни лишь то, что заслужил сам.
В общем, у неё было сразу несколько поводов для высокомерия: заботливый муж-генерал, успешная работа и завидный достаток. Так можно ли осуждать Изольду за то, что она была столь высокомерна?
Но, по печальному совпадению, вскоре после внезапной смерти мужа, Изольда потеряла и любимую работу. Сверху прислали новую начальницу, а та в свою очередь привела с собой собственную команду, где таких доцентов, как Изольда, было пять человек. И все пятеро гораздо моложе, а значит, и перспективнее Изольды, а главное — они давно знали начальницу лично и уже успели ей услужить.
После недолгой, но решительной битвы Изольду сократили. Узкая тема Изольдиной диссертации давно устарела и уже никого не интересовала, а штат других институтов был переполнен. Там и без неё хватало пенсионеров, боящихся потерять свой скромный уголок под солнцем.
Так, неожиданно для Изольды, она одновременно лишилась всего, что было смыслом и содержанием её жизни. Остался только материальный достаток, но и он подкачал: со временем, истощившись, превратился из отличного в просто сносный.
После всех этих потрясений, Изольда чувствовала себя так, словно её оглушил гром. Она совершенно растерялась. Раньше всё в её жизни было замечательно, благоустроено, а главное, понятно. Но сейчас она никак не могла взять в толк, почему ей приходится вести жизнь, которая ей совсем не нравится и которую она, несомненно, не заслужила.
Сначала Изольда изо всех сил пыталась найти ответ на этот вопрос, но, потом отчаялась, опустила руки и, смирившись, решила жить по инерции.
К счастью, кроме бесполезного теперь высокомерия, в Изольде оставались ещё природные жизненные силы; они-то и помогли ей не опуститься, то есть не удариться в какие-нибудь чрезвычайные крайности.
Она стала занимать себя переводами и репетиторством на дому, начала вдруг коллекционировать старые журналы… Раньше у неё не было для этого ни желания, ни времени. И всё же, несмотря на то, что день её был занят то трудами, то пополнением коллекции, жить Изольде стало совершенно неинтересно.
Читала и переводила она теперь только для того, чтобы заглушить отчаянно кричащую в ней пустоту. Этого беззвучного крика она очень боялась. И она работала так, как тяжелобольной человек принимает пищу, — из сознания необходимости, без аппетита, не чувствуя вкуса.
— Рада вас видеть, Изольда Олеговна, — вежливо сказала я.
— Здравствуйте, Люба. А кто это от вас сейчас выбежал? Надо же, какие у вас посетители!
— Да, вот… — начала, было, я…
— А вы заметили, Люба, какие у него глаза голубые? — неожиданно перебила меня Изольда.
— У кого? У бомжа? — изумленно спросила я.
— Ну, конечно.
— Не-ет, не заметила! Я только жилетку заметила…
— Да-да!.. — вздохнула Изольда. — Одет он, конечно, ужасно, кеды тоже уж очень грязные… Но знаете, Люба, при этом он всё-таки побрит… и — удивительно, конечно! — но у него такой глубокий взгляд…
