Это был далеко не первый случай, когда мужчина, ложась в постель с женщиной, рассчитывал обратить ее в свою веру, но сейчас данный мужчина досадовал на то, что это обращение души происходит в постели, и жаждал, страстно жаждал пробудить в ней социальную активность. Потом, уткнувшись лицом в подушку и испытывая приятную расслабленность и удовлетворение от исполненной миссии, он умиротворенно вздохнул, приподнялся и – почувствовал еще большую досаду, так как стало очевидно, что все его усилия приобщить Селину к своему представлению о совершенстве ни к чему не привели. Она сидела на краешке кровати и искоса, из-под опущенных ресниц, посматривала по сторонам. Ему уже не раз приходилось видеть у себя на кровати девушек в похожей розе, но он впервые оказался рядом с девушкой, которая воспринимала собственную красоту с такой невозмутимостью, тем более столь незаурядную красоту, как у Селины. Он не мог поверить, что она, в отличие от него, не видит привлекательных сторон необеспеченности и бедности: ведь даже ее тело было сконструировано так строго и экономно – ничего лишнего.
Она сказала:
– Не понимаю, как ты тут живешь, – просто келья какая-то. А на чем ты готовишь – на этой штуковине? – Она имела в виду газовую плитку.
И, пораженный впервые пришедшей ему в голову мыслью, что его с Селиной любовь – это только его любовь к Селине, он сказал:
– Да, конечно. Хочешь яичницу с ветчиной?
– Давай, – сказала она и стала одеваться.
Ему показалось, что вновь забрезжила надежда, и он выложил свои запасы – все, что получил по карточкам. Она больше привыкла иметь дело с мужчинами, которые достают продукты на черном рынке.
– С двадцать второго числа, – сообщил Николас, – чаю будут давать по две с половиной унции в неделю: одну неделю две унции, другую – три.
– А сейчас сколько дают?
– Две. И масла две, а маргарина четыре.
Селину разобрал смех. Она долго не могла успокоиться и наконец сказала:
– До чего смешно тебя слушать!
– Черт, еще бы!
– А талоны на одежду ты уже все израсходовал?
– Нет, еще тридцать четыре штуки осталось.
Он перевернул ветчину на сковородке. Затем, по внезапному наитию, спросил:
– Может, дать тебе несколько талонов?
– Да, дай, пожалуйста.
Он отсчитал ей двадцать штук, накормил ее и отвез домой на такси.
По дороге он сообщил:
– Насчет крыши я все уладил.
Она ответила:
– Остается все уладить насчет погоды.
– Если будет дождь, можем пойти в кино.
* * *
Он действительно все уладил и теперь мог беспрепятственно выбираться на крышу через верхний этаж соседней с Клубом гостиницы, временно отданной в распоряжение американской разведке – организации, на которую работал сам в другом районе Лондона. Полковник Добелл, который еще десять дней назад был бы категорически против этой затеи, теперь стал ее горячим сторонником. Эта перемена объяснялась просто: его жена, Гарет, должна была со дня на день приехать в Лондон, и полковник был очень заинтересован в том, чтобы, по собственному его выражению, «переместить Селину в иной контекст».
Миссис Дж. Феликс Добелл не только проживала в просторном собственном доме в Северной Калифорнии, но устраивала у себя собрания «Стражей нравственности». И вот теперь она направлялась в Лондон, потому что, как она объявила, шестое чувство повелевало ей быть рядом с мужем.
Вот красный лепесток уснул, вот белый…
Николас страстно желал переспать с Селиной на крыше – непременно на крыше. Он все уладил заранее, действуя с расчетливостью опытного поджигателя.
Плоская часть крыши Клуба, на которую можно было проникнуть только через известное нам узкое окно на верхнем этаже, соединялась с такой же плоской крышей соседней гостиницы небольшим водосточным желобом. Здание гостиницы было реквизировано для военных нужд, и номера, переоборудованные в служебные кабинеты, поступили в пользование американской разведки. Пока шла война в Европе, в этом здании, как и во многих других реквизированных помещениях на территории Лондона, работало столько сотрудников, что буквально яблоку негде было упасть; зато теперь там практически никого не осталось. Жизнь продолжалась только на двух этажах – на верхнем, где день и ночь люди в военной форме занимались какими-то таинственными делами, и на нижнем, где у подъезда день и ночь стояли на часах два американских солдата и где, сменяя друг друга, дежурили в дневную и ночную смену лифтеры. Чтобы войти в здание, нужно было предъявить пропуск. Николас раздобыл пропуск без особых хлопот и в обмен на пару слов и выразительный взгляд получил от полковника Добелла, раздираемого противоречивыми чувствами (жена полковника уже была в пути), разрешение обосноваться в просторном служебном помещении на самом верху, которое использовалось как машинописное бюро. Там Николасу в виде одолжения предоставили отдельный стол. Оттуда и можно было попасть на плоскую крышу.
* * *
Недели шли одна за другой, и поскольку в Клубе принцессы Тэкской все они проходили под знаком юности и под страхом войны, то успевали вместить в себя столько стремительно мелькающих событий и перемен, столько внезапных пылких дружб и столько утраченных и обретенных вновь любовей, что позже, в мирное время, такого рода события и отношения, постепенно завязываясь, развиваясь и увядая, растянулись бы на годы. Главной чертой девушек из Клуба принцессы Тэкской была их бережливость и расчетливость. Николас, уже перешагнувший рубеж юности, никак не мог привыкнуть к скоротечности их чувств – свои привязанности они меняли чуть не каждую неделю.
– По-моему, ты говорила, что у нее был роман с другим парнем?
– Ну, говорила.
– Так ведь недели не прошло, как ой погиб. В Бирме, от дизентерии.
– Ну и что? А в понедельник она познакомилась со своим морячком и безумно в него влюбилась.
– Так не бывает! – заявил Николас.
– Почему? Она говорит, у них много общего.
– Что?! Много общего? Опомнись – сегодня только среда!
Так путник, чей пустынный путь
Ведет в опасный мрак,
Раз обернется и потом
Спешит, ускорив шаг,
Назад не глядя, чтоб не знать,
Далек иль близок враг [31].
– Джоанна молодец – как она читает эту вещь! Потрясающе!
– Да, бедная Джоанна.
– Почему это она бедная?
– Ну, понимаешь, она так скучно живет, у нее нет ни одного знакомого мужчины.
– Странно – она жутко привлекательная.
– Дико привлекательная. Непонятно, куда они все смотрят?
* * *
Джейн сказала:
– Послушай, Николас, по-моему, тебе бы надо кое-что знать о фирме «Хай Тровис-Мью» и о самом Джордже как об издателе.
Они сидели в помещении редакции на одном из верхних этажей дома у Ред-Лайон-сквер; Джорджа не было – он куда-то ушел.
– Я и так знаю: он мошенник, – сказал Николас.
– Ну, это ты, пожалуй, хватил через край, – возразила Джейн.
– Ладно, он мошенник с подходцем.
– И опять не совсем то. Здесь все дело в его психологии. Для Джорджа самое главное – доказать, что он умнее автора.
– Да уж знаю, – сказал Николас. – Он тут недавно прислал мне длиннющее письмо со всякими дурацкими придирками к моей книге.
– Вот-вот, это он хочет подорвать твою уверенность в себе. А потом подсунет тебе контракт на самых паршивых условиях. Он у каждого старается найти уязвимое место. И цепляется всегда к тому, что автор считает самым удачным. Еще он…
– Знаю, знаю, – перебил Николас.
– Пойми, я говорю об этом только потому, что хорошо к тебе отношусь, – продолжала Джейн. – Я даже больше тебе скажу – я у каждого автора должна отыскивать уязвимое место и докладывать результаты Джорджу, это входит в мои обязанности. Но я хорошо к тебе отношусь и говорю все это, чтобы ты понял…
– Ты и твой Джордж, – снова перебил Николас, – помогли мне немножко приблизиться к разгадке непостижимой улыбки сфинкса. А теперь я тебе тоже скажу кое-что.
Небо за грязным, закопченным окном уже темнело, и на развалины домов у Ред-Лайон-сквер лил дождь. Прежде чем раскрыть перед Николасом все карты, Джейн рассеянно взглянула в окно. Но только сейчас она по-настоящему увидела эту безотрадную картину, и вся ее жизнь показалась ей такой же убогой и жалкой, как этот вид за окном. Опять – в который раз – жизнь ее разочаровала.
– Я тебе тоже скажу кое-что, – произнес Николас. – Я тоже мошенник. Чего ты плачешь?
– Плачу, потому что мне себя жалко, – всхлипывала Джейн. – Надо искать другую работу.
– Лучше напиши для меня одно письмо.
– Какое еще письмо?
– Мошенническое. Якобы от Чарлза Моргана. «Уважаемый мистер Фаррингдон! Когда я получил Вашу рукопись, то хотел, не читая, отложить ее в сторону, чтобы затем мой секретарь возвратил ее Вам, сопроводив какой-нибудь дежурной отговоркой. Но, по счастливому стечению обстоятельств, я не сразу передал Ваше сочинение секретарю, а стал наугад его перелистывать, и тут мой взгляд упал…»
