В четверг трудолюбивый Бизли изловчился всучить Грайсу недорогой лотерейный билет. Это, по-видимому, тоже был еженедельный ритуал — бизлийский бизнес, как сказал, отсчитывая свои пять пенсов, Сидз, или лотерея, доходы с которой, по словам самого Бизли, шли на строительство физкультурного зала для Детского клуба, взятого им под свою опеку, Грайсу, впрочем, показали нескольких служащих, получивших в свое время небольшие выигрыши, так что уплаченные за билет деньги можно было не считать просто выброшенными на ветер.
В пятницу всеобщее оживление вызвал мистер Хаким, притащивший на работу две большие пластиковые сумки с леденцами, мятными карамелями и шоколадными конфетами в ярких коробках. Несколько минут Отдел канцпринадлежностей походил на уличный базар — служащие во главе с Копландом толпились у хакимовского стола, получая свои заранее заказанные сладости. Брат Хакима вел, как сказали Грайсу, оптовую торговлю кондитерскими товарами, и поэтому Хаким мог продавать своим сослуживцам мелкие партии конфет по сниженным — оптовым — ценам. Заказы (и плату вперед, чтобы потом не было недоразумений) Хаким принимал по средам.
Так проживали служащие Отдела канцпринадлежностей трудовую неделю. Понедельник у них был, насколько мог судить Грайс, не только тяжелым, но и совершенно пустым днем. По вторникам братья Пенни собирали деньги на футбольный тотализатор, и в свое время — например, к началу австралийского сезона — Грайсу должны были разрешить, если он этого, конечно, захочет, вступить в альбионское Общество любителей футбольного тотализатора. По средам приходила женщина из Санитарно-бытового отдела, чтобы заменить грязные полотенца на чистые. По четвергам участники бизлийского бизнеса сдавали деньги и с волнением ждали возможного выигрыша минувшей недели. А по пятницам из-за торговли Хакима отдел превращался в кондитерский базар. И тут Грайсу предстояло серьезно подумать, как ему себя вести. Хотя они оба с женой были сладкоежками — да-да, кое в чем они все же сходились, — но двухфунтовый куль конфет оказался бы неприятнейшей обузой, если б он договорился с Пам провести вечерок в кафе. А меньше, чем по два фунта конфет Хаким не продавал — потому, вероятно, что это не приносило никакого дохода ему самому.
Помимо календарных радостей, случались и незапланированные развлечения, вроде потехи при игре в слова: у Ардаха, мягко говоря, было плоховато с правописанием, и ему ничего не стоило составить слово приход из букв предложенного газетой слова превосходный. Ну, и над ним постоянно дружески подшучивали. А когда кончалась игра в слова, Пам, бывало, читала — для тех, кто этим интересуется, — напечатанные в «Ивнинг стандард» гороскопы: Стрелец (мистер Хаким), Лев (братья Пенни), Рак (миссис Рашман), Водолей (сама Пам) и так далее. (Грайс немного обиделся на Пам за то, что она даже не спросила его, под каким знаком зодиака он родился — хотя в гороскопы, разумеется, не верил.) Вообще газетами интересовались все канцпринадлежники. Юная Тельма, например, каждый день с увлечением рассматривала страничку комиксов в «Дейли экспресс» и потом застенчиво притопывала то к одному столу, то к другому, чтобы показать особенно приглянувшиеся ей комиксы своим сослуживцам.
Грайс машинально заметил и запомнил, когда его коллеги уходят поутру в уборную и на сколько времени они там уединяются. Рекордсменом, как он сначала решил, был Грант-Пейнтон, исчезавший каждое утро с кипой газет под мышкой примерно без десяти одиннадцать и возвращающийся в отдел не раньше, чем через полчаса. Так думал Грайс до четверга, когда около одиннадцати малая нужда выгнала из отдела его самого и, шагая по центральному проходу мимо Оперативно-хозяйственного отдела, он увидел Грант-Пейнтона у фотокопировальной машины — тот размножал схематический план оранжереи, для строительства которой требовалось получить разрешение от районного архитектора. Они с увлечением поговорили об оранжереях и парниках, хотя Грайс мало что в этом смыслил. Грант-Пейнтон, несмотря на свой чванливый вид, оказался очень милым человеком.
А маленький закуток, где стояла фотокопировальная машина, был у служащих восьмого этажа своеобразным клубом — так в старых американских фильмах клерки какой-нибудь патриархальной компании собираются возле титана с холодной кипяченой водой, — и еще одним частым гостем этого закутка был трудяга Бизли, размножающий обыкновенно какие-то внеслужебные документы — возможно, протоколы заседаний, которые проводил Попечительский совет Детского клуба. Бизли с мрачной доброжелательностью посоветовал Грайсу запастись углем ввиду назревающей забастовки шахтеров, и хотя Грайс оборудовал у себя (на деньги, выплаченные ему страховой компанией после смерти матери) центральное отопление с подогревом воды от газовой колонки, он был благодарен Бизли за совет. Как ему и показалось с самого начала, Бизли был нелюдимом из-за своей застенчивости.
В первую же неделю Грайсу удалось перемолвиться несколькими словами с каждым служащим Отдела канц-принадлежностей — даже с юной Тельмой, оказавшейся, кстати сказать, неимоверной болтушкой. Сыграв однажды роль третьей ведьмы в школьной постановке «Макбета», она страстно полюбила театр и теперь с нетерпением дожидалась, когда альбионская труппа снова объявит набор артистов.
Миссис Рашман интересовали исключительно гастрономические темы, и почти все ее разговоры сводились к жалобам па отсутствие в продаже сухого печенья или на дороговизну консервированной солонины по сравнению с другими мясными консервами того же веса. Приближающаяся свадьба считалась ее сугубо личным делом, и о ней в отделе не разговаривали. Да она и занимала Грайса только в связи с его опасениями, что ему придется раскошелиться на прощально-свадебный подарок. Он даже не пытался представить себе предсвадебную пору миссис Рашман — встречи с ухажером в парках, поцелуи на лавочках и всякое такое прочее. Раз уж не у него с ней началась любовь после встречи в баре, она интересовала его только как сослуживица.
Взять хотя бы ее гастрономические походы. Грайс удивлялся количеству купленных ею во время перерыва на обед продуктов, но его нисколько не интересовало, что она с ними делает, придя домой. Ее красная холщовая сумка была для него реальной, только пока она стояла на стуле у ее письменного стола, а едва миссис Рашман выскальзывала за альбионскую дверь, она автоматически исчезала из Грайсовой жизни вместе со своей сумкой. Миссис Рашман покупала еду и для кошки — стало быть, у нее была кошка; однако, поскольку она никогда о ней на службе не рассказывала, кошки словно бы и не было. Кошка могла обрести для Грайса реальность только в рассказах миссис Рашман — да и то как дополнительный штрих к образу самой миссис Рашман, не больше.
То же самое было и с физкультурным залом Детского клуба, о котором радел Бизли, и с хакимовским братом — оптовым торговцем кондитерскими товарами. Они были только характерными особенностями Грайсовых сослуживцев и дематериализовались вместе с ними, когда те заканчивали свой трудовой день. Все его сослуживцы теряли реальность за дверями службы… да он и сам, пожалуй, тоже.
Он верил в свою неслужебную жизнь, лишь пока сам был не на службе, — так реальность сна ощущается только во сне. Он давно уже заметил, что стоит ему повесить на вешалку плащ и утвердиться за своим служебным столом, как внешний мир, вместе с его собственной внеслужебной жизнью, перестает существовать. И «Альбион» вовсе не был исключением: сидя за Ваартовым столом (потому что своего у него пока не было), он мог представить себе Ваарта, хотя никогда не видел его, гораздо отчетливей, чем билетного кассира на станции Лондонский мост или торговца газетами из киоска возле его дома, или даже собственную жену. Ему удавалось припомнить, как она выглядит, лишь когда он вызывал в воображении знаменитую теннисистку Билли Джин Кинг, на которую она немного походила, если была под нее причесана. Так что, судя по всему, Грайса вполне устраивала его новая служба.
Он вспомнил на работе о своей жене всего один раз за первую неделю — да и то в связи со служебным происшествием. Выйдя из Отдела служащих после приемного собеседования, он так радовался вновь обретенной работе, что забыл отдать обнаружившийся в его документах дубликат карты Б-52 одноруким швейцарам. Выяснил он это воскресным вечером, накануне своего первого рабочего дня, когда опорожнял карманы, чтобы жена почистила и выгладила ему костюм. Укладываясь спать, он попросил ее во что бы то ни стало напомнить ему утром про дубликат, но она, разумеется, не напомнила, и он забыл положить его в карман. Решив, что дело важное — каким оно, конечно же, и было, — жена попыталась позвонить ему на службу. Но оказалось, что альбионского телефона нет ни в городской телефонной книге, ни в телефонном справочном бюро.
