Великое, доброе человеческое сердце — это родник, где берут начало все благородные людские поступки, поступки, требующие великодушия и мужества.
Так почему же, когда дело касается спасения миллионов детей и взрослых от смертоносного грибовидного облака, от ужасных последствий ядерной войны, которая может вспыхнуть в любой момент в результате просто несчастной случайности, почему же люди так медлят предотвратить страшную угрозу не только их здоровью, но и самому существованию?
Они или не сознают опасности, или не в силах защитить себя. Они не могут побороть свой страх перед вмешательством в намерения правительства, — боязнь потерять работу, от которой зависит жизнь их семей, или прослыть коммунистами, если они присоединятся к тем, кто пытается сорвать планы торговцев оружием, стремящихся держать народы на грани войны.
Должна же быть какая-то возможность прояснить сознание людей, воззвать к их благоразумию, чтобы положить конец этой преступной торговле смертью и разрушением!
Его задача — отыскать путь к великому и доброму человеческому сердцу, привести людей к согласию, помочь им преодолеть страх.
В конце концов, что может сравниться со страхом перед повторением Хиросимы? Перед бомбами в сто раз более сильного действия, чем та, первая. Ведь они в одно мгновение сметут с лица земли все живое, исковеркают, уничтожат и отравят все семена жизни — если вообще что-нибудь уцелеет — на много-много поколений вперед!
Дэвид вскочил на ноги. Его охватила потребность писать, изложить на бумаге все, о чем он думал. Собрав книги и подняв с земли коврик, он спустился к коттеджу; там он сел за стол, открыл пишущую машинку и вставил в нее лист бумаги. После часа сосредоточенной работы он просмотрел отпечатанные страницы и нахмурился: это был сжатый отчет о докладах, прочитанных на ассамблеях в защиту мира, и заявления крупнейших ученых, таких как Эйнштейн, Бертран Рассел, Швейцер и Жолио-Кюри — о действии радиации, как неизбежном последствии ядерных взрывов. Статья ничем не отличалась от сотен других статей, которые он сам неоднократно отвергал, будучи редактором «Диспетч», подумал он с отвращением. Надо найти какой-то другой, лучший способ изложения фактов.
Ведь сами по себе эти факты действенны и драматичны, как иге заставить людей откликнуться на них? Длинные параграфы, столбцы комментариев, бесконечные протесты и призывы — все это в конце концов лишь наводит скуку. Подробное описание различного вида атомных бомб, их устройства и боевого действия еще, пожалуй, годится для учебных пособий; эта же статья, по его замыслу, должна сама, подобно бомбе, произвести интеллектуальный взрыв — возмутить спокойствие читателей, пробудить у них интерес к дальнейшему исследованию вопроса и заставить присоединиться к движению за мир, за уничтожение ядерного оружия и предотвращение атомной войны.
Мысли и фразы осаждали Дэвида. Они роились в его мозгу точно назойливая мошкара, то исчезая, то с яростным жужжанием возвращаясь вновь, пока не довели его своим жестоким упорством до полного изнеможения. Сознание бессилия овладеть темой вызывало в нем глухое раздражение. Он схватил карандаш, набросал в качестве вступления несколько строк, затем быстро скомкал лист и отбросил его прочь. Снова и снова пытался он сочинить какую-нибудь блестящую, поражающую воображение фразу для начала, но тотчас же ее зачеркивал, потому что в ней не было ничего ни блестящего, ни поражающего. Отчаявшись, Дэвид подумал, не изменила ли ему его способность владеть материалом. Уж не теряет ли он веру в себя, в свой дар журналиста?
Его взгляд упал на одну из книг Мифф — потрепанный томик Платона, который он читал перед приездом ее и Билла. На память пришли слова Сократа, сказанные две тысячи лет назад. «Я называю злом все, что причиняет вред и уничтожает, и благом все, что приносит пользу и хранит».
И тут, словно вспышка молнии озарила его сознание: он увидел план своей будущей статьи. Взволнованный блеснувшей идеей, Дэвид оттолкнул кресло, подошел к книжным полкам и, достав нужную книгу, стал быстро проглядывать ее. Потом, отбросив книгу, извлек из кармана трубку, набил ее, раскурил и принялся беспокойно шагать взад и вперед но комнате, обдумывая пришедшую ему в голову мысль.
«Что ж, пожалуй, будет забавно вовлечь в спор старого хитреца! — подумал он, улыбнувшись. — Ведь древние называли его «мудрейшим из людей»! Эта чертова статья может получиться любопытной! Во всяком случае, ему, Дэвиду, доставит истинное наслаждение написать ее в форме прославленных философских диалогов Сократа с его учениками. Это будет некая фантазия на тему: что могли бы сказать друг другу Сократ и его ученики, владея трудным искусством ведения спора, опираясь на логику и доводы рассудка.
Оп положил трубку в пепельницу и снова сел за пишущую машинку.
«Допустить ли нам гибель человечества, Сократ, или заставить человечество отказаться от войн?» — начал он. — Вот вопрос, который мы предлагаем тебе, вопрос грозный, неизбежный, требующий ясного ответа».
Дэвид привел несколько цитат из заявления Эйнштейна и группы всемирно известных ученых-атомщиков: но после некоторого размышления передумал, решив использовать собранные им факты и заявления в диалоге между Сократом и современным промышленником, который утверждает, что «ударная сила важнее, чем народ или целая страна», поддерживает гонку вооружений, холодную войну и политику балансирования на грани войны, дабы уничтожить все проявления гуманизма; который на словах лицемерно выражает самые прекрасные чувства, желая внушить людям, что он не агент финансовых магнатов и милитаристов, а убежденный патриот, решивший оградить «свободный мир» от коммунизма.
Давид с увлечением стучал на машинке около часу, посмеиваясь про себя; время от времени он прерывал работу, чтобы зажечь трубку, задумчиво затягивался, клал ее и снова продолжал искусно вплетать факты недавнего времени в канву сократовского диалога. Когда сгустились сумерки, он зажег лампу. В комнате было холодно, но, охваченный творческим возбуждением, он не мог оторваться от работы, чтобы принести дров и разжечь очаг. И лишь после того, как статья была закончена и Дэвид вынул из машинки последний лист, он вспомнил, что сегодня не ужинал. Улыбнувшись при мысли о том, как увлеченно он сегодня работал, испытывая приятное чувство щедрой самоотдачи, Дэвид стал перечитывать рукопись.
«Неплохо, — подумал он с удовлетворением, — совсем неплохо».
Никогда еще с таким трудом не давалась ему статья, которой предстояло стойко выдержать нападки критики, ибо она была не только блестящим образцом публицистического жанра, но и обладала глубоким содержанием, дающим разумное, обоснованное, реальное представление об опасности, грозящей человечеству. И все же, сказал себе Дэвид, она не из тех статей, которые обращены к массе. Она рассчитана на избранных. Вероятнее всего, она и не произведет впечатления в той среде, где это всего нужнее. Подобный изыск мог прийтись по вкусу человеку интеллигентному, но, чтобы встряхнуть сторонников самодовольного промышленника, которого он зло высмеивал, требовался более сокрушительный удар. Для большинства был бы уместнее прием попроще.
Следует избавиться от своей несколько приподнятой и сложной литературной манеры, чтобы стать ближе к читателям; надо приводить знакомые им примеры, использовать язык их среды. И все же ему казалось, что он по напрасно потратил время на эту статью. Она, без сомнения, найдет отклик у людей типа Карлайла из «Эры». Карлайл был человек умный и широко образованный и ценил в статьях, отбираемых им для своего журнала, их литературные достоинства. Они с Дэвидом были в хороших отношениях. Впрочем, статья могла оказаться слишком смелой даже для него. И все же Дэвид был уверен, что, увидев под статьей инициалы Д.-Д. И., Карлайл из чувства товарищества не откажется напечатать сочинение своего бывшего собрата.
На следующий день Дэвид заново переписал отдельные пассажи, сделал фразы более лаконичными, придал вопросам язвительную афористичность и снова перепечатал рукопись. Закончив статью, Дэвид подумал, что, хотя он и не вполне ею удовлетворен, все же она — лучшее из всего, что он когда-либо написал в своей жизни. По крайней мере, он нанес удар, первый удар по врагу; это было начало его борьбы «за мир без войны», как говорила Мифф.
Эта статья очистила его голову от праздных мечтаний, сказал себе Дэвид. Этап жизни на лоне природы закончился. Он должен вернуться в город, жить среди людей, узнать, что их волнует, найти к ним подход. И притом, подход к самым различным людям — не только почтенным обитателям предместий или сознательным рабочим, вроде Билла и его товарищей, но ко всем пассивным, не умеющим задумываться людям, к какому бы слою общества они ни принадлежали.
