– Мне надо в туалет.
– Не сейчас. Руки вдоль туловища!
Скула заныла от соприкосновения с холодным полом. Хуберт стоял вплотную к ней, виднелись только его ноги.
– Переворачивайся на спину.
Джиллиан перевернулась, грязь с пола прилипла к ее животу, к груди, к лицу. Холод заползал в ее тело, грудь вздымалась и опускалась. Срам она прикрыла рукой.
– Нет! – тотчас отозвался Хуберт.
Убрала руку. И постепенно успокоилась. Лежала там как неживая. А Хуберт все так и стоит рядом, глядя на нее сверху вниз. Джиллиан рассматривала потолок и электропровода, ведущие к уродливым люминесцентным лампам. Каждая такая лампа – серый островок грязи. Она все пыталась заглянуть в глаза Хуберту. Когда наконец они встретились взглядом, Хуберт немедленно отошел в сторону. Она села, а Хуберт глядит в окно, уставился во тьму. Она встала, рукой стряхнула грязь со всего тела, с лица. Подняла с пола и накинула кимоно, мелкими шагами направилась к Хуберту.
– Мне очень жаль.
Хуберт не отвечал.
Джиллиан, прильнув к нему всем телом, коснулась ладонями его груди. Но он и теперь не откликнулся, и тогда она распахнула кимоно.
– Все хорошо…
Ее голос звучал наигранно, она произносила заранее выученные слова. Нежно погладила его шею, старалась, чтобы ее участившееся дыхание достигало его шеи, уха. Жаждала возбудиться и возбудить его.
Но вдруг Хуберт резко оторвался от нее, сделал шаг в сторону и, не глядя, выкрикнул:
– Прекрати немедленно!
Они долго молчали.
– Я тебе совсем не нравлюсь?
Тут Хуберт наконец обернулся и взглянул на нее:
– Моя подруга ждет ребенка. Срок – через месяц.
Джиллиан, рассмеявшись, сделала шаг к нему:
– Ну и что? Мы ведь взрослые люди.
Она будто играла роль в плохом фильме. Однако впервые за этот вечер она испытывала настоящее желание. Пусть бы он на нее накинулся, пусть швырнул бы на этот диван! Вот было бы наказание, способное теперь ее спасти.
В этот самый миг зазвонил таймер. Звонил, звонил, не замолкал. Хуберт подошел к двери, широко ее распахнул:
– Уходи, пожалуйста.
* * *Отец стоял у окна, хотя оттуда ничего не увидишь, кроме автостоянки для медицинского персонала, жалкой зелени и, чуть дальше, типовых частных домиков. В последние дни Джиллиан часто глядела в это окно, задаваясь вопросом, кто же населяет эти домики, что за жизнь протекает в ритме включенного или выключенного света, открытых или задернутых штор, чьи тени скользят за занавесками? Отец, впрочем, в окно не смотрел, он просто стоял опустив голову. Он еще и четверти часа не пробыл здесь, а уже нервничал. Одна из медицинских сестер удалила повязку, чтобы он смог посмотреть на лицо своей дочери.
Джиллиан подошла к нему сзади, но остановилась на расстоянии двух шагов. Ради нее он прервал отпуск на лыжном курорте, примчался на машине прямо с гор. Джиллиан начала было говорить, как этим тронута, но он только рукой махнул: на дорогу и трех часов не понадобилось.
– Врачи хорошо поработали, – заметил он. – Выглядит уже вполне терпимо, почти как раньше.
Однако Джиллиан выглядела не так, как раньше. Теперь, когда она вновь различает свои черты, ей особенно ясно, что они изменились и никогда уж ей не быть такой, как до аварии.
– Я говорил с врачом, – продолжал отец, – после третьей операции будет почти ничего не заметно.
– Через пять месяцев, – вздохнула Джиллиан. – Лето пройдет.
После операции она созвонилась со своим шефом. Тот предложил расширить ее редакторские обязанности, раз она пока не может работать в кадре. Осторожно прощупал, что там у нее с лицом. «Вроде бы через пять месяцев будет вообще незаметно, – сказала Джиллиан. – Если чуть подгримировать». – «Вот тогда и вернемся к этому разговору, – подытожил шеф. – Ну что, выходишь на работу? Когда?»
– Когда ты выходишь на работу? – спросил отец.
Работу ее он всегда терпеть не мог, возражал когда-то и против актерской профессии. Джиллиан страшно удивилась, когда он все-таки явился на выпускной спектакль. Ее журналистская переподготовка тоже не вызвала у отца восторга. Всех журналистов он считал левыми, а у левых цель одна – навредить частному хозяйству. Джиллиан еще во время учебы начала вести на местном телевидении лайф стайл-программу. И так хорошо делала свое дело, что ей позвонили с одного из центральных каналов, когда им понадобилась ведущая для нового цикла передач о культуре. Но, несмотря на то что известность дочери пошла по нарастающей, отец не прекратил бранить ее профессию. А особенно злился, когда кто-нибудь из клиентов или знакомых интересовался, не состоит ли он с нею в родстве, и ему приходилось выслушивать комментарии к ее передаче, ее нарядам и к репортажам в глянцевых журналах.
После аварии в бульварной прессе появилась ее фотография в больнице. Отец вытащил из портфеля газету, продемонстрировал Джиллиан. Совершенно неизвестно, откуда взялась эта нечеткая фотография – наверное, ее сделал кто-то из больничного персонала и продал в газету. Джиллиан на снимке выглядела абсолютно неузнаваемой – вероятно, снимали с мобильного телефона и при плохом освещении. Под фотографией краткое сообщение: несчастный случай с трагическим исходом, и так далее. Читать этот текст она не стала. Зато пригляделась к другой фотографии: они с Маттиасом на какой-то вечеринке, ее улыбка кажется искусственной, а она сама – старше, чем на самом деле.
– А мне-то какое дело? – сказала она. – Это кто угодно может быть.
Вернула отцу газету, тот спрятал ее в портфель. Джиллиан думала, он сейчас начнет ее упрекать: вот, мол, получила. Но он сказал только, что обратился с жалобой в администрацию клиники и позвонил в редакцию газеты. Он даже посоветовался со своим адвокатом, но тот лишь рукой махнул. Речь, мол, идет о публичной персоне, а в таком случае трудно доказать нарушение прав личности. Кто имеет счастье общаться с журналистами, тот пусть не удивляется, когда они интересуются его несчастьем.
– Так когда ты выходишь на работу? – повторил отец.
– С этим покончено, – заявила Джиллиан. – Можешь больше не злиться. Я не вернусь в редакцию: я не хочу, чтобы они там мне сочувствовали.
А не хотела она писать тексты для Маи, которая благодаря ее несчастью получила теперь шанс работать не за письменным столом, а в кадре.
– Чем же ты займешься? – спросил отец, и по его интонации она не разобрала, радуется он или беспокоится.
– Пока сама не знаю, – ответила Джиллиан. – Что-нибудь да найдется.
– Не хочешь съездить в горы? Мы там только до воскресенья, а потом дом свободен.
Оба они обошли молчанием тот факт, что Джиллиан и Маттиас именно следующую неделю планировали провести в горах вместе.
* * *На втором этаже больницы располагалось родильное отделение. В лифте висел список детишек, появившихся на свет за последние дни. Джиллиан, покупая в киоске на первом этаже сигареты или газету, видела, как молодые родители толкутся в холле со своими новорожденными. Вид они все имели потерянный и как будто ждали, чтобы хоть кто-нибудь похвалил их младенчика. За их улыбками Джиллиан читала страх перед уродливым созданием, которое отныне им принадлежит и за которое они несут ответственность, понятия не имея, зачем это нужно. Джиллиан заметила также, что молодые родители стараются не встречаться с ней взглядом.
Солнечный зимний денек, холодный воздух, ветер гонит по небу редкие облака. Джиллиан курит на балконе своей палаты, закутавшись в шерстяной плед. С балкона открывается вид на город внизу, на озеро. Джиллиан озябла, закурила вторую сигарету. Курить запрещалось на всей территории больницы, поэтому одна из медицинских сестер, проходя под окнами и заметив ее, сделала возмущенное лицо и помахала рукой у себя перед носом. Джиллиан сделала вид, будто не поняла. Из здания больницы вышла молодая пара. Мужчина неловко держал ребенка на руках, женщина с ним под руку ступала неуверенно и не выглядела особенно счастливой. «Я – вдова». Слово было найдено, и оно повергло Джиллиан в шок больше, чем собственное увечье, чем смерть Маттиаса, чем все остальное.
Солнце, показавшись из-за облака, на миг ослепило ее, и она сделала шаг назад. В палату к ней заглянул врач, чтобы попрощаться. Велел некоторое время избегать солнечных лучей, запретил в первые дни мочить лицо водой, а кроме того, заниматься спортом и вообще подвергать себя нагрузкам. В остальном ей разрешалось делать что угодно. Врач пожал Джиллиан руку и сказал, что ему пора и они увидятся через пять месяцев. Джиллиан взглянула на часы. Начало третьего. Собрала сумку, вышла в коридор. Быстро попрощалась со всеми сестрами. Почему-то ей не хотелось покидать больницу через главный вход. В конце коридора была лестница, ведущая в отделение неотложной помощи, а там запасной выход. Джиллиан вызвала такси. Пока ждала машину, обдумывала, куда бы ей направиться. Никого из друзей она видеть не хотела, вообще не хотела встречаться с теми, кого знала раньше и кто стал бы сравнивать ее новое лицо с прежним. Такси наконец подкатило к зданию, она нацепила темные очки и чуть ли не бегом пробежала несколько метров до машины.
