Таким образом премьер-министр ускорил работу поэта ровно в 60 раз.
Но все равно трогательно.
Видел по ТВ известную поэтессу. Я не люблю, когда женщину, пишущую стихи, называют: поэт. Для меня это все равно что артистку, актрису назвать: артист, актер. Итак, поэтесса. Причем, очень хорошая. Я ее много лет знаю.
Она рассказывала, как когда-то давно перебралась с ребенком и тогдашним мужем в Москву, ибо там, где они проживали прежде, существовать литературой было невозможно. Но и здесь тоже! Она принесла рукопись в издательство “Советский писатель”, а ей объяснили, что стихи ее не очень современны, не о советской жизни и потому не годятся. И ей, по ее словам, пришлось писать “в стол”. Конечно, бедствовали. Пришлось ужаться.
Но ведь они ездили отдыхать в Коктебель. У них была отличная квартира. Да, не сразу. А у кого сразу? В том же “Совписе” у нее выходили сборники. Я не только помню об этом, они у меня просто есть – ею подаренные. Так что же, она хочет теперь ввести телезрителей в заблуждение?
Нет, конечно. Ей кажется, что все было так, как она рассказывает. Что она всегда была гонимой. Что у нее жизнь была, как у Ахматовой. Что она вообще-то сама Ахматова, только фамилия другая. Это – потребность в искусном, но искусственном оправдании своего прошлого – с самого начала. Не только перед другими, но и перед собой. А оправдываться-то не в чем. Более того, это – конструирование своей жизни задним числом – совершенно советские метод и психология. Большевики тоже очень преувеличивали и выгодно для себя выстраивали тяготы ссылок, подполья и даже эмиграции.
Может быть, один Чухонцев никогда не намекал и не жаловался на былые ограничения. А ведь его действительно не печатали. Отвечал на редакционную почту в “Юности”, переводил. Пожалуй, еще Фазиль воспринимал запреты как должное.
Об Искандере, в связи с его юбилеем, сказала недавно известная журналистка: “Печатался в мятежном “Метропо ’ ле”. В трех словах три несуразности. “Печататься” можно в изданиях, выходящих регулярно. “Мятежном” – красиво, конечно. “А он, мятежный, просит бури”? Ну и ударение.
Кстати, о “Метро ’ поле”. Тоже недавно был его юбилей, традиционно отмечаемый телевидением и печатью. Очередной пир победителей. 20 лет спустя. Приятно было видеть эти не слишком постаревшие трогательные физиономии, вполне простительно умиляющиеся своей все-таки слегка прошедшей молодостью. Большинство из них мне весьма симпатичны, а с иными у меня самые сердечные отношения.
Может быть, некоторая избыточность присутствует во внешнем ликовании. Перечитайте воспоминания Бунина о Шаляпине, место по поводу любви тогдашних писателей к коллективному фотографированию. Хотя можно отпарировать: а что, зато снимки остались! Однако не стоит упрекать “метропольцев” в том, что они свой альманах продолжают столь усердно раскручивать. То один крутанет, то другой – как в “Поле чудес”. У них такая привычка.
Странно другое: они делают вид (или вправду так наивно считают?), что до них ничего подобного не было. А, между тем, это не так.
Были и другие альманахи (или сборники). Прежде всего два выпуска “Литературной Москвы”. Оба – 1956 года. Первый был принят сквозь зубы, второй разгромлен, а последующий готовящийся выход запрещен.
Мало кто перечислит вам конкретное содержание “Метрополя”. Там важен сам факт. А здесь можно полистать объемистые тома. Не стану описывать каждый отдельно. В этих двух книгах были впервые опубликованы стихи А. Ахматовой “Петроград. 1916” и “Азия”, стихи М. Цветаевой (вст. статья И. Эренбурга), стихи Н. Заболоцкого, в том числе: “Уступи мне, скворец, уголок”, “Некрасивая девочка”, “Журавли”, “Лебедь в зоопарке”, “Когда вдали угаснет свет дневной”, “Старая актриса”, “При первом наступлении зимы”, стихи Л. Мартынова и среди них “Богатый нищий”. “Заметки к переводам шекспировских трагедий” Б. Пастернака, “Из воспоминаний об Александре Блоке” К. Чуковского, “Дорога к другу” (из дневников М. Пришвина. 1946-1950 гг.), “Из литературных дневников” Ю. Олеши (до выхода “Ни дня без строчки”), “Заметки писателя” А. Крона, рассказ В. Шкловского “Портрет” (о Толстом и Крамском), рассказ только что посмертно реабилитированного Ивана Катаева “Под чистыми звездами”, пьеса В. Розова “Вечно живые” (по ней был впоследствии снят к/ф “Летят журавли”); потрясший литературную жизнь рассказ А. Яшина “Рычаги”, с которого началась вся “деревенская” проза. И многое другое.
Конечно, авторы “Метрополя” тоже в основном штучная публика. Но они в гораздо большей степени своя, сбитая компания, бражка, “тусовка”. Если бы авторы “ЛитМосквы” сейчас были все живы (остались единицы), все равно нельзя себе представить, чтобы они собрались вместе в чьей-нибудь обширной мастерской и упивались своей доказанной правотой. В их обособленности друг от друга тоже есть нечто привлекательное. “Метропольцы”, как мне кажется, участвовали в той акции “для себя” (так жить больше невозможно!), а “литмосквичи”, скорее, чтобы сказать: литература жива.
Это, повторяю, был 1956 год. Венгерские события. Нашлись мощные силы, кричащие об идеологической опасности для нашего общества изнутри. “ЛитМосква” и попала под этот дорожный каток.
А тут поспело еще одно весьма вольное издание – первый выпуск “Дня поэзии”. Тоже событие. Этот сборник уже не тронули: запал, что ли, вышел? А ведь можно было найти – за что. Скажем, у Пастернака там напечатано два стихотворения. Второе – “Зимняя ночь” (“Мело, мело по всей земле”) – кстати, тогда такие фривольности не поощрялись. Но первое-то! – “Рассвет” (“Ты значил все в моей судьбе”) – это же о Христе. Многие догадались, редколлегия тряслась. Но цензура проморгала.
Редко вспоминают у нас и “Тарусские страницы”. 1961 год. А ведь этот кисло принятый официальным мнением областной “литературно-художественный иллюстрированный сборник” тоже сохранился как событие. Там напечатаны первая проза Булата “Будь здоров, школяр”, повесть Б. Балтера “До свидания, мальчики” (тогда она называлась по-другому), три прекрасных рассказа Ю. Казакова, рассказ Ю. Трифонова (еще “под влиянием Хемингуэя”) “Однажды душной ночью”. Огромный цикл М. Цветаевой (предисловие Вс. Иванова), заметка Н. Степанова “Памяти Н. А. Заболоцкого” и десять неопубликованных стихотворений последнего. Очень удачный цикл Б. Слуцкого… Всего не перечислишь. Но здесь и “Воспоминания, заметки, записи о В. Э. Мейерхольде” Александра Гладкова, и очерки Ф. Вигдоровой, и многое другое, в высшей степени интересное, в том числе впервые воспроизведенные наброски, эскизы, графика В. Д. Поленова, В. М. Васнецова, В. А. Серова, М. А. Врубеля, К. А. Коровина, В. Е. Борисова-Мусатова и других; редкие фотографии.
Подробное, детальное возвращение к недавно коробящим власть изданиям, а не только самый факт их существования, – очень важно для истинного понимания происходившего, для подтверждения или уточнения былых оценок.
Маленький сеанс разоблачения
Скажу сразу – мне давно очень нравится Лева Аннинский. Такой он внимательный, воспитанный, заинтересованный, глаза блестят. А каков заряд, завод! – за все берется, все успевает. Помню, когда он, еще молоденький, увлеченно служил в редакции “Знамени”. С той поры и зову просто по имени. Потом, более четверти века назад, мы летали вместе в Македонию, на волшебное Охридское озеро – на Стружские вечера. С нами были еще Серега Орлов и Альфонсас Малдонис.
Но вот порою смущало! – что ’ и как он пишет о стихах. Как-то слишком легкомысленно, будто не считаясь с ними или ничего не понимая. Я даже однажды печатно пожурил его за это. Впрочем, стихи – дело тонкое. Однако стало замечаться, что рассуждает он подобным образом и не только о стихах, искупая вольности вкуса фирменным напором.
Не так давно вышло замечательное исследование А. Шитова “Юрий Трифонов. Хроника жизни и творчества. 1925-1981”. (Екатеринбург. Издательство Уральского университета. 1997). 800 страниц! И среди прочего там приводится письмо Трифонова аспирантке Э. Алескеровой с подробными заметками по поводу ее диссертации о нем. И вот один из пунктов:
“Глава III, стр. 28.
“Критик Аннинский верно заметил…” Далее идет цитата, показывающая полное нежелание критиком Анн<инским> понять то, что я написал. Вообще, его статья – образец претенциозной расхлябанности и подтасовки”.
Манера Л. А. определена совершенно безошибочно: не неумение, а именно “нежелание… понять…” Да он просто не хочет!
Впоследствии Трифонов не раз к этой мысли возвращался:
“Я уважаю честолюбивые порывы критиков, которые хотят стать властителями дум, сказать свое слово, создать концепцию, но хочу, чтобы и меня уважали: не искажали бы мое слово, мою концепцию. А то приходится слышать: “Да, я имел намерение высказаться, и я высказался! Ваша книга оказалась отличным подспорьем. Она появилась кстати, я ей благодарен”. – “Но вы совершенно ее не поняли! Вы неправильно ее трактуете…” – “А это не важно.” – “То есть как не важно? О чем вы написали статью?” – “Моя статья не о вашей книге, так же как ваша книга не о моей статье.”
