Глава 9
Оказавшись на рабочем месте, Соловьев вновь погрузился в раздумья. Страсть любовных утех скинула свою волшебную пелену, и тяжелое бремя выбора давило с неумолимой силой. «Даша или отец Димитрий? — размышлял Александр. — Любовь или честь, женщина или дружба?… Что выбрать или отказаться ото всего? Ну почему, Боже, ты ставишь меня в эти рамки? Почему я должен неминуемо что–то потерять, чего–то лишиться? Разве я это заслужил? Разве честно загонять меня в угол и ставить эксперименты, как над подопытным кроликом? Я не хочу выбирать… Я не хочу думать, что лучше, а что хуже терять. Боже, я хочу просто жить и быть счастливым…»
Дашенька… Любишь ли ты меня или тебе важнее твои платья и украшения? Знаешь ли ты, на что я готов ради возможности быть с тобой? Оценишь ли ты это или никогда не поймешь? Примешь ли мой отказ от грязной работы и приласкаешь ли меня, безденежного и забитого, или выбросишь вон? Будешь ли ты с той же страстью отдаваться мне, не способному подарить тебе бриллиантовых серег и не имеющему возможности выводить тебя в свет? Протянешь ли мне руку, когда буду нуждаться в твоей поддержке? В моих ли объятиях будешь грациозно вибрировать в своем розовом пеньоюарчике, если я потеряю все»?…
Соловьев прекрасно знал ответы на эти вопросы, но боялся даже в мыслях произнести их. Ах, как мучителен выбор! Как жесток и несправедлив этот грязный мир телевидения! Как он выворачивает тебя наизнанку и потешается над твоей беспомощностью!
Позвонив секретарю и потребовав вызвать кого–нибудь из свободных корреспондентов, Александр дрожащими руками вынул из пачки сигарету и закурил.
— Вызывали, Александр Михалович? — спросил Лаптиев, переступая порог кабинета.
— Дело хочу тебе важное поручить, — с трудом пробормотал Соловьев. — Возьмешь у секретаря факс про священника. Там вся информация о нем имеется. Священника приказано мочить. Понял?
— Понял, — с удивлением ответил корреспондент. — А за что? Что он сделал–то?
— Да не знаю я! — закричал Соловьев. — Иди выполняй, и чтоб к вечернему выпуску все было сделано!
— Конечно, Александр Михайлович. Конечно…
— Ходят тут со своими вопросами… Думают, что самые умные…
Когда Лаптиев ушел, Соловьев откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Выбор был сделан. Теперь оставалось только ждать…
Впрочем, долго пребывать в прострации Александру не дали. Через пять минут в его кабинет влетела секретарша.
— Беда, Александр Михайлович!
— Что еще случилось?
— Теракт на Пушкинской площади. Более сотни убитых.
— Да ты что! Откуда информация?
— Только что через новостные агентства передали.
Соловьев тотчас почувствовал себя в родной стихии. Он знал, что медлить в таких ситуациях нельзя и оперативно связался с Дмитриевым, приказав ему в спешном порядке бросать все дела и мчаться на Пушкинскую площадь. Александра охватило странное волнение — так было всегда, когда в стране случалось что–то из ряда вон выходящее. Если для всех остальных подобный теракт представлялся трагедией и ужасной катастрофой, то для людей телевидения это был отличный повод прославиться, обойти конкурентов с других каналов и первыми сообщить все подробности происшествия, «срубить эксклюзив», как они это называли. Соловьев знал, что, услышав о теракте, люди моментально прильнут к экранам телевизоров и будут ждать новостей, нервно переключая каналы с одного на другой. И у кого первым окажется картинка, чей корреспондент сможет первым добраться до места трагедии — тот и будет пожинать плоды успеха не только сегодня, но и спустя долгое время после события. Все остальные мысли отошли на второй план. Сейчас было важно лишь то, чтобы Дмитриев успел первым. Чтобы ответственный чиновник, которого оперативно назначат козлом отпущения, дал интервью именно Алексею, а жертвы теракта пролили свои первые слезы именно в камеру ЛТН…
Неожиданно дверь его кабинета распахнулась, и на пороге появилось двое молодых людей в черных пиджаках. Александр сразу признал в них сотрудников спецслужб. Это было видно по их выправке, по бесцеремонным манерам, даже по пустым глазам.
— Вы отвечаете за вечерний эфир? — поинтересовался один из них.
— Я. А вы, собственно, кто такие?
— Мы действуем по личному распоряжению президента.
— И что же вы хотите?
— Никакой информации о теракте без нашего ведома. Никаких прямых эфиров. Никаких фамилий и версий до их официального оглашения. Вам все ясно?
— А если я откажусь?
— Тогда мы закроем ваш канал.
***
Оказавшись на месте событий, Алексей тут же включился в работу. Милиция уже оцепила место трагедии, и пробиться сквозь ее заслоны не позволяли даже солидные деньги: вокруг сновало начальство. Опросив свидетелей, Дмитриев узнал, что террористы привели в действие сразу несколько бомб с начинкой из гвоздей и шурупов, что значительно увеличило количество жертв. Оператор сновал с камерой взад и вперед, снимая изувеченные трупы и обезумивших людей, ставших очевидцами теракта. Они не могли произнести ни одного связного слова, и даже взрослые мужики стояли понурив головы, вытирая рвущиеся из глаз слезы.
Помня о своей задаче привезти эксклюзив, Алексей вместе с оператором поднялся на высотное здание, и всеми правдами и неправдами получив доступ к окну одного из кабинетов, приказал снимать сверху место трагедии. Обладающая отличным увеличением камера показала все, что так надеялись скрыть от людских глаз представители власти. Стало ясно: количество жертв значительно превышало указанную сотню. За оцепленным периметром лежало как минимум в три раза больше человек, и еще стольким же невдалеке оказывалась помощь.
Спустившись вниз, Алексей взял несколько интервью у представителей власти, пообщался с местными жителями, которые спустились к месту событий из близлежащих домов. А затем прямо на ходу обратился с вопросами к нескольким пострадавшим, сопровождаемых врачами до машин скорой помощи, отчаянно отбиваясь при этом от возмущенной толпы, которая называла его «поганым папарацци» и «антихристом». Впрочем, Дмитриева это не смущало. Его задачей было любыми способами сваять материал, который брал бы за душу. На реакцию толпы он старался не обращать внимания, тем более, он прекрасно знал, что через некоторое время эта самая толпа сядет у телевизора и будет ронять слезы над репортажем «поганого папарацци» или «антихриста». Это уж кому как больше нравится.
Перегнав материал, съемочная бригада ЛТН помчалась в телецентр на всех парах. Водитель гнал, как безумный. Он работал здесь уже давно и знал, какое значение имеет для журналистов каждая лишняя минута. Вбежав в кабинет, Дмитриев был немало удивлен тем, что монтажер уже вовсю корпит над его сюжетом под бдительным оком двух странных субъектов.
— Эй, Митрохин, что за дела! Это же мой эксклюзив!
— Соловьев просил побыстрее подготовить картинку. А текст будет твоим. Можешь прямо сейчас начинать его готовить.
— Не понял! Да тут почти не нужен монтаж. Многое можно пустить под рубрикой «no comment[5]».
— Здесь будет так, как мы скажем, — ответил один из субъектов в черном пиджаке. — Никаких рубрик и никакого эксклюзива. Садитесь и пишите текст. Я дам образец.
— Какой еще образец! Да вы в своем уме?
— Образец, на который вы должны будете ориентироваться. Он роздан всем ведущим каналам. Там приведены официальные цифры по жертвам, разрушениям и прочее. И не спорьте с нами. В противном случае, попадете под арест.
— Да кто вас сюда прислал таких деловых?
— Президент.
Пробежавшись глазами по документу, Дмитриев пришел в ужас. Здесь сообщалось всего о пятидесяти трупах, хотя он своими глазами видел не менее трех сотен. Хватало и другого вранья.
— Да вы что, думаете, вам это с рук сойдет? — возмутился Алексей. — Вы людей за идиотов держите?
— Мы выполняем приказ.
— Хорошо, и что вы уберете из сюжета?
— Почти все. Оставим несколько общих планов и интервью с чиновником.
— И это все?
— Да.
Плюнув на пол, Дмитриев выбежал из монтажной и ворвался в кабинет к Соловьеву.
— Михалыч, что это за беспредел? Что они делают с моим сюжетом!
— Не ори! — ответил Соловьев. — Думаешь, я очень рад их появлению? Но что я могу сделать?
— Ну а какого хера я тогда делал эксклюзив? Какого хера рисковал своей шкурой?
— У тебя профессия такая, — гаркнул Соловьев. — Убирайся и оставь меня одного!
— Да пошел ты! Пусть этот репортаж делает кто–то другой, — в сердцах бросил Дмитриев и громко хлопнул дверью.
***
Соловьев понимал, что не прав. Не стоило так разговаривать с Дмитриевым, который в сущности был ни в чем не виноват. А с другой стороны, кто поймет его самого? Кто поймет гамму бушующих в нем чувств и сомнений, страхов и противоречий? Через несколько часов отец Димитрий по его распоряжению будет втоптан в грязь и опорочен. Вполне возможно, что его выгонят из храма и лишат сана. А все потому, что ему, Соловьеву, просто не оставалось ничего другого… Его вынудили. Ему приказали…
