Против русского и бразильца выходили люди тоже в футбольном мире не последние — резкий и цепкий Замбротта и чернокожий «профессор» Тюрам, который, разумеется, тотчас же сместится на левый фланг, как только почувствует на этом участке угрозу.
Бразильско-русский дуэт отличали молодая пружинистая сила, физическая мощь, которая бывает только в двадцать пять лет. Молодость давала им преимущество в выносливости и скорости. Способность поддерживать бешеный темп на протяжении всех девяноста минут плюс склонность к прихотливому и неожиданному взаимодействию — во всем этом Шувалову с Роналдинью попросту не было равных. Тюрам же и Замбротта — по нынешним футбольным меркам уже старики — изрядно порастратили прежнюю свою скорость. Но зато на их стороне оставались железная выдержка и многолетний профессиональный опыт, та умудренность, которая позволяла делать всего лишь один необходимый шаг в той ситуации, где молодому и раннему понадобится их с десяток.
Турин для Семена не отличался от остальных городов. Шувалов уже объехал полмира, но как будто приезжал все время в один и тот же мегаполис: аэропорт, автобус, гостиница, автобус, стадион, гостиница, автобус, аэропорт… Устроители называли этот однообразный мир то Лондоном, то Римом, то Парижем, то Мюнхеном. Иногда выдавалось свободных полдня — они ехали осматривать местные достопримечательности, но во всех этих голых мраморных телах, гладколицых мадоннах, пухлых розовых амурчиках, конных статуях кондотьеров и иссохших мощах католических святых он не видел ничего удивительного. И, напротив, оказавшись на новом, незнакомом поле, всякий раз с жадностью изучал его, сравнивая с любимым барселонским «Ноу Камп». Семен представлял, как здесь можно будет растащить и растянуть оборону противника; чем больше свободного пространства, тем лучше; сжатость иных приватных, «частных», «одомашненных» стадиончиков была ему чужда. Он внимательно разглядывал траву (каталонцам нужна была поверхность идеально ровная, словно английский газон в каком-нибудь Виндзорском замке или Букингемском дворце), оценивал упругость дерна, который должен быть тугим. Он смотрел, хорошо или скверно полито поле, не переувлажнено ли оно, не чавкает ли под ногой. Иной раз становилась явной хитрость принимающей стороны — стремление превратить свой газон в заливной луг, для того чтобы нивелировать технический блеск каталонцев, принудив их скользить, оступаться, разъезжаться и вязнуть в полузатопленной траве. Поле можно было на вполне законных основаниях хорошенько вымочить, а потом извиниться за отвратительную работу своего обслуживающего персонала. Можно было также положиться на кочки и выбоины как на самых верных союзников в не совсем честной игре против безупречных в обращении с мячом каталонцев.
Газон туринского «Делли Альпи» в середине североитальянской зимы, которая выдалась в этот год суровой, находился в состоянии едва ли не плачевном и походил на изрядно истершийся ковер, во многих местах потерявший весь ворс и обнажившийся до основы. Многочисленные пролысины и удручающая рыжина довольно редкой травы Шувалову не приглянулись совершенно; отскок от выстуженной до звонкости, до каменной твердости почвы был слишком высок. Правда, нужно было отдать должное устроителям шоу — в наиболее пострадавших местах раскатали новые полосы дерна, проплешины залатали, и игроки каталонской команды с Шуваловым во главе смогли-таки приноровиться к неотзывчивости, неподатливости враждебного поля.
В первый день пребывания все они, натянув шерстяные перчатки и упрятав носы в вороты свитеров, повторили кое-что из недавно разученных комбинаций, в которых punctum saliens атаки неизменно смещалась на левый фланг, — там безраздельно должны были царить Шувалов и Роналдинью.
В решающий вечер, за час до игры, уже сидя в автобусе, все каталонцы посерьезнели и сделались непривычно молчаливы. Один только Роналдинью продолжал улыбаться.
— Эй, Семен, что-то я не вижу нимба над твоей головой, — толкая Шувалова в бок, со смехом сказал он. — Сегодня у тебя обязательно должен быть нимб! И крылья. Сегодня мы должны порхать, как ангелы. Расслабься! Давай просто выйдем и станцуем нашу самбу. Послушай, Семен, ты помнишь, у нас однажды получилось сыграть пятками три раза подряд! Попробуем повторить? Вот Хави считает, что это нереально. Давай-ка на спор, приятель, а? И если у нас получится, то Хави в следующий раз почистит мои бутсы.
— Если ты поцелуешь меня в задницу, — отозвался низкорослый лупоглазый парень с густыми черными бровями, почти сросшимися на переносице. Это был настоящий мастер, неподражаемый в элегантности и достигший какой-то нуриевской легкости при приеме и обработке мяча. Как никто другой, он соответствовал философии тотального контроля над мячом, который исповедовала каталонская «Барса». Утонченность и выверенность его передач из любой точки поля, из любого положения восхищали немногих истинных знатоков. Редчайшая же способность чувствовать общий «нерв» игры, позволявшая ему то убыстрять ритм командного взаимодействия, то, напротив, придерживать мяч, усыпляя соперника, делала Хави игроком поистине незаменимым. Не такой заметный, как Шувалов или Роналдинью, он осуществлял ту филигранную подготовительную работу в центре поля, на которую ни Шувалов, ни Роналдинью не были по природе своей способны.
— Так и быть, — сказал Шувалов, — если мы сегодня не сыграем пятками три раза подряд, то Гаучо поцелует Хави в задницу.
— Что за черт?! — взорвался смехом Роналдинью. — Мы испортим этот трюк вдвоем, а задницу Хави целовать только мне?
— Ну, это же твоя идея, — парировал Шувалов.
Весь автобус зашевелился, загудел, загоготал, все начали оглядываться, со смехом советуя Роналдинью одуматься, пока не поздно.
Так восемнадцать футбольных наемников, каждый из которых стоил в среднем полсотни миллионов евро, скоротали оставшийся отрезок пути.
В подготовленной заранее раздевалке, освещенной, будто подземный гараж, ослепительным и каким-то мертвенно-зеленоватым светом, в строгом порядке были развешаны сине-гранатовые футболки с фамилиями и номерами игроков. Семен увидел свою, под темно-золотым тринадцатым номером, который считался суеверными людьми числом несчастливым и который давно уже стал его личной, шуваловской, собственностью и принадлежностью — чем-то вроде дворянского герба, или тавра на шкуре племенного быка, или клейма известного оружейного мастера. Готовясь к матчу, игроки потешались над долговязым, лопоухим молодым защитником Олегером — самым безыскусным из каталонских игроков, старательным и явно робеющим перед своими звездными товарищами. Рот его был вечно приоткрыт, и лицо, обросшее густой щетиной, неизменно хранило растерянное выражение. Олегера наперебой уговаривали подумать о своих будущих детях — все дело в том, что в предыдущей игре с севильским «Бетисом» парню как следует досталось мячом по причинному месту, и он, скрючившись и поджав к животу ноги, повалился на газон.
— Послушай, Пресас, — говорили ему, — ты хоть проверил, работает ли у тебя эта штука или нет? А то всякое может случиться.
— Сегодня обязательно засунь в трусы щиток, — посоветовал Шувалов под хохот игроков. — За ноги не бойся — у мужика есть органы поважнее.
— При таких ногах, как у тебя, — добавил Роналдинью, — другие органы действительно важнее.
— Когда я еще играл в России, — продолжал Шувалов, натягивая гетры, — у нас был один парень, поляк по фамилии Галашек. Так вот, удар у него пушечный, все двести километров в час, наверное. Только мы на поле выйдем, он обязательно кому-нибудь пониже пояса и засадит. Мяч шел у него в это самое место, как будто там медом намазано. Однажды кто-то из наших не выдержал и сказал ему: «Я тебя, брат, конечно, понимаю. Все мы ходим в одни бары и девушек не вполне справедливо у тебя отбиваем, но зачем же так жестоко конкурентов устранять?»
Игроки опять прыснули от смеха.
Все они — испанцы, бразильцы, голландцы, швед и русский — находились в том расцвете молодости, в котором мужчины являются наиболее сильными и выносливыми любовниками и, как правило, отцами недавно родившихся первенцев. Все они находились в возрасте, в котором их талант проявляется с максимальной яркостью и силой. Неимоверно раздутое честолюбие, неутоленная жадность к большим победам и творческий, созидательный дух в двадцать пять лет пребывают в идеальной гармонии друг с другом. Подобное равновесие просуществует еще несколько лет, а потом нарушится, и вся их спортивная жизнь покатится под горку. Усилиями прозорливых менеджеров, большими деньгами, ценою подковерной длительной возни, беззастенчивого подкупа, изощренного обмана все они были собраны в этой команде вовремя, не рано и не поздно. И ближайшие три-четыре года им предстояло безраздельно доминировать в футбольном мире. Перед тем как стать сверхобеспеченным, но все же заурядным обывателем, спокойно-добропорядочным отцом семейства и скучным обитателем средиземноморской виллы, каждому из них предстояло прожить краткий, мотыльковый век футбольного игрока и быть перемолотым, выжатым безжалостной футбольной машиной. За победы они платили разорванными мышцами, переломанными конечностями, пробитыми головами, а еще истощением какой-то таинственной энергии души, которая не подлежала восполнению и ускоренный отток которой приводил к преждевременной усталости. И Шувалов с каким-то подсознательным ужасом ждал того момента, когда придет конец футболу и он вынужден будет просто жить.
