Генри скатился с кровати, схватил стул, поставил его под камерой, встал на него, но до камеры не дотянулся. Она висела слишком высоко!
Спрыгнув со стула, он метнулся к телефону.
— Соедините меня с Клитом! — крикнул он, как только девушка на другом конце провода сняла трубку.
— Уже поздно, — ответила та. — Обычно мы…
— Мне нужен Клит! — проревел Генри.
Прошла чуть ли не вечность, прежде чем Клит взял трубку. Маргарет вновь надела ночную рубашку.
— Добрый вечер, мистер Браун. Чем я могу вам помочь?
Судя по голосу, Клит уже успел приложиться к бутылке. Пил он по вечерам или принимал наркотики?
— Откуда взялась в нашем номере эта чертова телекамера?
— И это все? — В голосе Клита слышался упрек. — Из-за такого пустяка не стоило заставлять меня тащиться к телефону.
— Я хочу, чтобы ее немедленно убрали! — напирал Генри.
— Послушайте, старина, а чего бы вы хотели? Глазок в двери? У нас все оборудовано по последнему слову техники. А если вы желаете, чтобы никто не видел, как вы ласкаете свою даму, набросьте на объектив полотенце, — и Клит рассмеялся.
Генри взглянул на камеру, подвешенную в одиннадцати или двенадцати футах от пола. Как он мог забросить туда полотенце?
— Послушайте, к этому придется привыкать, — продолжил Клит. — Редко кто из гостей занимается сексом. Вскоре и у вас пропадет всякое желание. К тому же, свет погасят через минуту-другую. Так что ложитесь сейчас спать. Утром увидимся.
Генри опустил трубку на рычаг и жестом предложил Маргарет пройти в ванную. Там он полностью открыл оба крана и наклонился к уху жены.
— В комнате наверняка есть подслушивающие устройства. Нам надо следить за тем, что мы говорим.
В спальне погас свет, но в ванной лампочка горела по-прежнему.
— Какая забота, — хмыкнула Маргарет.
От романтического настроя не осталось и следа.
Генри поискал в темноте пижамные штаны, наконец нашарил их, надел, думая, сколь неуместна в тюрьме ткань из хлопка с дакроном. Интересно, а из чего шьют робы заключенных?
Укладываясь в кровать, он было подумал, что Маргарет уже заснула, но она повернулась и обняла его.
— Я тебя люблю, — прошептала Маргарет.
— Я тоже, — выдохнул он.
Тишину нарушало лишь тиканье его часов на тумбочке у кровати. Генри уже начал засыпать, когда Маргарет спросила:
— Как им удалось скрыть от всех, что здесь творится? — А через мгновение сама ответила на свой вопрос: — Никто из посторонних не знал, чем занимаются в Лос-Аламосе.[11]
Шестидесятилетний, круглый как шарик основатель «Клиффхэвена», Мерлин Клиффорд, тратил практически все свободное время и значительную часть своего немалого состояния на экспериментальную проверку некоторых выдвинутых им генетических гипотез. Его жена Эбигейл, возрастом моложе Клиффорда и буквально лучащаяся энергией, отчего казалась еще более молодой, полагала себя, и совершенно справедливо, специалистом по генам самого мистера Клиффорда.
В восемнадцать лет Эбигейл приехала на юго-запад откуда-то из Алабамы. В тех краях общественное положение семьи значило куда больше, чем умение мужчины или женщины очаровывать представителей другой половины человечества. Когда она встретила Мерля Клиффорда, тому было уже под тридцать, и он, по существу, возглавлял нефтедобывающую компанию его отца. Будучи полноправным партнером отца, Мерль получал колоссальный, по меркам молодежи, доход, то есть полностью соответствовал главному требованию Эбигейл: женщина должна удовлетворять все желания мужчины в постели, если в остальное время мужчина может обеспечивать женщине достойные ее условия жизни.
Убедившись, что у нового знакомого достаточно денег для того, чтобы обратить в явь все ее мечты, Эбигейл не стала торопить события. Она понимала, что мужчину, оставшегося холостяком в двадцать девять лет, с налета не возьмешь.
Эбигейл сразу отметила вежливость мистера Клиффорда. Слова «пожалуйста» и «благодарю вас» слетали с его губ гораздо чаще, чем у тех кавалеров, с которыми она перестала встречаться. Хотя Мерль не курил, он носил в кармане элегантную зажигалку «ронсон», и огонек вспыхивал еще до того, как она успевала поднести сигарету ко рту. Бросался к двери, прежде чем она успевала протянуть к ней руку. Всегда вставал, когда она входила в комнату, и садился лишь после нее. К швейцарам и таксистам обращался только в повелительном наклонении и, заказывая обед, давал понять официанту, что разбирается в винах и кушаниях гораздо лучше его.
Наедине с ней Мерль становился совсем другим. Застенчивым, когда впервые поцеловал ее в щечку. Нерешительным, когда застегивал пуговичку блузки повыше груди.
Он рассказал ей о своем желании побывать на краю земли, на острове Бали, в Суринаме, в Японии и скромно выразил надежду, что она сможет составить ему компанию.
— Разве вы не были там во время войны? — спросила Эбигейл.
— У меня нашли шумы в сердце, — ответил Мерль. — И не взяли в армию.
Эбигейл погладила его по щеке.
— Не смущайтесь. Для меня это не имеет никакого значения.
Мерль тут же перевел разговор на другую тему, свою любимую генетику. И постарался скрыть разочарование, когда выяснилось, что Эбигейл имеет весьма смутное представление о его единственной интеллектуальной страсти. Мерль порекомендовал ей прочитать несколько научно-популярных книг и на следующее утро прислал их, словно сборники стихов, Эбигейл.
Она заметила, что Мерль моет руки не только перед едой, но при каждом удобном случае. Как-то раз, без злого умысла, она упомянула об этом, и лицо Мерля сердито вспыхнуло. Она поняла, что проникла за окружающую его броню. И здравый смысл подсказал Эбигейл, что слабости Мерля она может использовать с немалой для себя выгодой.
В восемнадцать лет она кое-что узнала из книг, но гораздо больше — из жизненного опыта. В Алабаме она уже встречала мужчину, который постоянно мыл руки. В детстве тот обожал убивать мелких зверушек.
Однажды, в поместье Мерля, они скакали на породистых лошадях, которыми тот очень гордился.
— Могли бы вы сознательно растоптать какое-нибудь животное? — крикнула она.
На мгновение лицо его перекосилось, словно вопрос пулей вонзился ему между глаз.
— Никогда!
— Только не говорите мне, что вы не убили ни одной кошки, — смеясь, гнула свое Эбигейл.
Мерль натянул поводья, и Эбигейл тоже пришлось остановить лошадь.
— Эбигейл, я готов поклясться, что не причинял вреда ни одной божьей твари.
— Я вам верю, — она привстала на стременах, думая, однако, о другом. Даже если этот двадцатидевятилетний миллионер говорит правду, что, судя по его реакции, весьма сомнительно, с чего тогда он так часто моет руки? Она читала в каком-то женском журнале, что матери следует насторожиться, если у ребенка появляется такая привычка. Может, Мерль в детстве пристрастился к онанизму? И продолжает этим заниматься?
Эбигейл улыбнулась.
— Я вам верю, — повторила она и пустила лошадь галопом.
Мерль помчался за ней, даже не подозревая, что Эбигейл решила вызнать все его маленькие тайны, чтобы успешней продвигаться к своей, достаточно очевидной цели.
Такая возможность представилась, когда одним субботним вечером Мерль пригласил Эбигейл не в ресторан и кино, а к себе домой. Испанская пара, что вела хозяйство, подавала обед при свечах. Все блюда были столь щедро сдобрены перцем и пряностями, что Эбигейл пришлось заливать огонь в желудке красным вином, которого она выпила больше, чем обычно. Мерль пил с ней наравне, а до обеда осушил два бокала бурбона, в чем она не составила ему компании. Как только испанцы, убрав посуду, удалились в свой коттедж, Эбигейл и Мерль, обнявшись, уселись на медвежью шкуру перед горящим камином.
Неизбежное, разумеется, произошло. После первых страстных поцелуев Эбигейл, извинившись, прошла в туалет, чтобы поставить диафрагму, лежащую в сумочке как раз на такой случай. В тот вечер, однако, предосторожность оказалась излишней, учитывая особые требования Мерля. Если молодые люди, с которыми встречалась Эбигейл, рассматривали поглаживание органа, являющегося предметом их гордости, как закуску, то для Мерля это являлось основным блюдом. А если Эбигейл узнала об этом в тот же вечер, лаская член Мерля, она позволит ему лицезреть свои прелести, те самые, которыми обычно любуются мужчины в датских или шведских журналах, возбуждение Мерля достигнет максимума. Мерль пришел в экстаз от благосклонного отношения Эбигейл к его надобностям, а уж затем умелые руки Мерля утолили и ее потребности.
В последующие недели Мерль несколько раз изыскивал возможность пригласить Эбигейл к себе домой, дабы проверить, не вызывает ли у той отвращение его любимое лакомство. Эбигейл использовала эти вечера, чтобы получше уяснить для себя его пристрастия. Некоторые из них оказались весьма экстравагантными.
