– В каком смысле?
– Плюнем на Литературный дом и вместо него пойдем куда-нибудь потанцуем. Я мечтаю о танцах.
– Я полагаю, вам нельзя не прийти в Литературный дом.
– Можно. Лучше мы пойдем на танцы. Только без твоего парня. Он мне не нравится.
– Нет, Нина, в этом на меня не рассчитывайте. Вам надо пойти в Литературный дом. Там сидят люди, ждут вас. Выступление начинается через пять минут. Но, возможно, мы могли бы потанцевать потом.
– Все приятное и важное обязательно бывает потом.
– Иногда так выходит.
Жозефина достает косметичку, подводит Нине глаза и подрумянивает щеки.
– Ну вот, – говорит она, – вы снова готовы встретиться с миром.
– Уфф, – говорит Нина, – с миром. Об этом я почти забыла.
Жозефина проследила за тем, чтобы Нина переместилась именно в Литературный дом, а не куда-то еще. Сказав: «Ни пуха ни пера!» – она ждет на улице, пока Нина не войдет в боковой вход, предназначенный выступающим – поэтам, писателям, таким как Нина, короче говоря. Под дверью бокового входа курит, ни много ни мало, сам Карл Уве Кнаусгорд.
– Ой, – изумляется Нина, – кто бы мог подумать, что ты придешь послушать меня, бедную овечку. Это большая радость для меня.
Кнаусгорд не имеет ни малейшего понятия, кто перед ним, но улыбается и отвечает, весьма профессионально, молчанием.
За дверью Нина попадает в руки ответственной за мероприятие. Барышня лет под тридцать, приветливая, полная энтузиазма, она сразу говорит, что «Босфор» очень хорош, и ведет Нину вверх по лестнице, запруженной народом в ожидании, когда откроют большой зал.
– Невероятно, – говорит Нина. – А я-то думала, придет человек пять.
Рыжая девушка улыбается удачной шутке, но вдруг до нее доходит: Нина вправду считает, что будет выступать в большом зале.
– Ваше выступление на втором этаже, – говорит она скороговоркой, – вас тоже уже ждут слушатели.
Нину препровождают выше в маленькую комнату, по стенам которой изображены в милом карикатурном виде многие коллеги-писатели, но не она. Трое слушателей ждут ее появления.
– Здесь по-хорошему интимно, – говорит устроительница. – Чтения здесь всегда проходят душевно.
Нину заводят в комнатку «за сценой», чтобы она могла собраться с мыслями перед выступлением. Ей приносят пиво, она сидит на длинной коричневой кушетке под окном и прислушивается к звону трамвая в сторону Майорстюен, а потом встречного, в центр. Она всегда любила сидеть вот в таких комнатах, зная, что кто-то ждет ее выступления. Приятно, когда тебя встречают с уважением и заботой, спрашивают, что ты будешь пить, и Нина злится на себя за ту секунду, когда вдруг решила, что все толпящиеся внизу люди пришли послушать ее. Нет, конечно. Этот выбор она сделала много лет назад. К тому же она не думает, что могла бы написать вещь, интересную массовой публике, даже если бы захотела. Это не ее. И представление, что многочисленный читатель лучше малочисленного, тоже неверное и отдает детством, и сами массово читаемые авторы тоже это понимают, хотя не могут признаться вслух, пока не переберут со спиртным.
Возвращается устроительница и провожает Нину назад в зальчик. Слушателей уже пять, и даже семь, если считать саму Нину и рыжую устроительницу. Усадив Нину на стул, сама она встает на маленькую кафедру и представляет Нину публике. Она говорит много приятных слов, перечисляет сборники, сыплет годами и названиями, утверждает, что Нину трудно вписать в какое-то направление, что она, к счастью, сама по себе и только что выпустила давно ожидаемую всеми книгу. Под хлопки слушателей Нина перемещается за кафедру и достает книжку. Листает ее, находит подходящее стихотворение, закрывает глаза, собираясь начать, делает вдох… Тут дверь открывается, и вплывает Като в сопровождении юной дамы в большой вязаной шапке. Нина видела ее раньше. Она называет себя Шерстяной Леденчик и только что дебютировала сборником имени себя, если только не наоборот, в смысле, не взяла ли она себе имя по названию сборника, во всяком случае факт остается фактом: неким необъяснимым образом уже за первые недели продаж ее книжку выдвинули на несколько премий. Като прислал Нине экземпляр, и Нина его прочла. Очень печально, когда человек пишет почти откровенное говно. Настолько печально, что ни у кого не хватило сердца сообщить это юному дарованию. И вот теперь Като приводит ее сюда, на выступление Нины. Ущипните меня, думает Нина. Като пробирается на место, нарочито стараясь сделать это как будто незаметно, а Леденчик бодро шагает к стулу, не задумываясь, что она кому-то помешала. Нина дает им время усесться, снова закрывает глаза, делает несколько вдохов-выдохов и наконец начинает читать. Она читает тем же монотонным, гладким, слегка, но не карикатурно мистическим голосом, которым пользовалась с первых шагов в поэтическом цеху.
– Вечером налетает ветер, – читает она, – облепляет воду, мост, лодки, людей, меня, тебя, ласка, тюрьма, ласка, меня, тебя, ты ушел вчера. Куда? Навсегда?
Нина оглядывает публику, каждого в отдельности. Потом неспешно перелистывает страницу.
– Вечером налетает ветер, – продолжает она. – Город звался иначе, в нем нет у меня никого. А в далеком городе есть. Сын. Дано оно. Город иной, ветер иной, имя иное. Со мной был другой. Второй, третий, четвертый. И ты. Но в ветер ушел. Зачем? Мост, город, ветер, сын. Вначале я не была старуха, не была старуха, не была. Старуха не была я, старуха. Не была, не была, не была. Старуха. Город, ветер, сын, мост.
Нина поднимает глаза. Переворачивает страницу. Дышит, моргает, ждет, продолжает.
– Е, – читает она, – р, т, и, у, о, а, с, д, ф, г, е, к, л, ё, в, б, н, м, я, п, з. Реже ж, х, ц, ч, ш, щ, э, ю. Но все же иногда. Все, чем я богата. Моя работа. Раньше было больше. Стало меньше. Прежде я не была старухой, имела больше. Теперь меньше. Вечером налетает ветер. Мост, город, ребенок, ласки, тюрьма, ты ушел, я жду. Пока не была старухой, на улице думали про меня, она не старуха. Ветер с Босфора налетает вечером. Раньше у меня было больше. Теперь меньше.
Закончив читать, Нина позволяет повиснуть тишине. Глаза она закрыла и не видит, что немногочисленные слушатели переглядываются в растерянности, не зная, чего ждать дальше. Очевидно, Нина ушла в себя, они решают не хлопать.
Следуя своим наработанным привычкам, Нина сейчас стала бы читать дальше. Она всегда делает большие паузы между стихами. Но теперь пауза никак не кончается. У Нины нет ни малейшего желания читать дальше. Но и с кафедры она не сходит. Без всякой мысли она внезапно издает звук. Странный короткий всхлип, похожий на хрюканье. Не издеваясь, не рисуясь, вдруг коротко хрюкает. Потом еще раз. Затем вдохи и выдохи. Сперва безгласые, потом шумные. Вся отдавшись звукам, Нина следующие семь-восемь минут пользуется голосом так, как не делала никогда. Она сама не знает, откуда что берется, но она дышит, чмокает, хрюкает, мурлычет, вскрикивает и щелкает языком. Для разнообразия она время от времени издает протяжные, отчасти воинственные, отчасти меланхоличные крики возрастающей или убывающей силы, как выдохнется. А то какими-то рывками, толчками извергает глухой скрежет, и он сменяется тонким голосом, который ломается где-то на высоте, срывается и пропадает. Это что-то такое ломкое, такое совсем ломкое, тонкое, хрупкое, слушатели внимают как зачарованные, разинув рты, и даже Леденчик, которая привыкла носиться по миру и впитывать прогрессивную культуру непосредственно в мировых столицах, чувствует странное напряжение в солнечном сплетении, она не опознает его, это голос неизвестного ей мира. Постепенно Нинины звуки становятся реже и тише и спустя некоторое время смолкают. Нина сидит тихо, слушатели не знают, будет ли продолжение, и тоже сидят молча. Внезапно Нина встает и выходит. Спускается в кафе и заказывает вино. Пока до кафе доходят остальные, она успевает выпить два бокала. Като говорит, что такого выступления он не ожидал, но оно было хорошим, бесспорно хорошим. Он приглашает ее за столик, поужинать. Нина не отвечает. Като в недоумении несколько раз повторяет приглашение, наконец идет и садится за столик Леденчика, которая не снимает шерстяную шапку в помещении, как можно наблюдать. Устроительница вместе с Жозефиной и ее кавалером тоже сидят за столиком. Все пятеро переглядываются в растерянности, ждут, не зная, как быть и что делать. Может показаться, что некоторым из них ситуация кажется комической, хотя и грустной отчасти. Нина стоит сбоку барной стойки и пьет вино, посматривая на них. Като снова подходит к Нине.
– Это несерьезно, – говорит он.
– Просто мне хочется выпить одной, – отвечает Нина.
– Люди хотят с тобой поговорить. Я хочу с тобой поговорить. Эта устроительница писала о тебе выпускную работу в гимназии. А Шерстяной Леденчик просит передать тебе восхищение, она твоя большая поклонница. Ты поняла, что она получит премию за лучший дебют?
