— Я пришла в Криолитовое общество в сорок седьмом году. Когда семнадцатого августа фабрикант Вирл сказал мне: «Вы будете получать двести сорок крон в месяц, бесплатный обед, и у вас будет трехнедельный отпуск», — я ничего не сказала. Но про себя я подумала, что, значит, все правда. Посмотрите на птиц небесных. Они не сеют. Разве Он не должен был о тебе позаботиться. В конторе «Грен и Витске», где я до этого работала, я получала сто восемьдесят семь крон в месяц.
Телефон стоит у входной двери. О нем можно сказать две вещи. То, что вилка выдернута из розетки, и то, что возле телефона не лежит ни блокнота, ни записной книжки, ни карандаша. Я заметила это, когда вошла. Теперь я начинаю понимать, как она поступает с разными телефонными номерами, которые все мы записываем на стене или на тыльной стороне ладони или же предаем забвению. У нее замечательная память на цифры.
— С тех пор, насколько мне известно, никто не имел оснований жаловаться на отсутствие великодушия и открытости со стороны руководства. А если что и было не так, это исправили. Когда я начала работать, у нас было шесть столовых. Столовая для рабочих, столовая для конторских служащих, столовая для мастеровых, столовая для начальников отделов, главного бухгалтера и бухгалтеров, столовая для научных сотрудников, работающих в лабораторном здании, и столовая для директора и членов правления. Но все изменилось.
— Это был, наверное, результат вашего влияния? — предположила я.
— У нас в правлении было несколько политиков. В то время среди прочих был Стайнке. Поскольку то, свидетелем чего я стала, было против моей совести, я пошла к нему — семнадцатого мая пятьдесят седьмого года, в шестнадцать часов, в тот день, когда меня назначили главным бухгалтером. Я сказала: «Я ничего не знаю о социализме, господин Стайнке. Но понимаю так, что в нем есть общие черты с идеями религиозного братства первых христиан. Они отдавали то, что у них есть, бедным и жили друг с другом как братья и сестры. Как, господин Стайнке, эти идеи можно примирить с существованием шести столовых?» Он ответил цитатой из Библии. Он сказал, что Божие Богу, а кесарево кесарю. Но через несколько лет осталась одна столовая.
Наливая чай, она пользуется ситечком, чтобы в чашки не попали чаинки. Под носиком чайника кусочек хлопчатобумажной ваты, чтобы чай не проливался на стол. У нее внутри происходит нечто подобное. Ее угнетает непривычная необходимость отфильтровывать то, что не должно ко мне просочиться.
— Мы ведь есть — были — частично государственной организацией. Не наполовину государственной, как Криолитовое общество «Эресунн». Но государство было представлено в правлении и имело тридцать три и тридцать три сотых процента акций. Финансовые отчеты были также всегда открыты. Со всего снимались копии на старой бумаге для копирования. — Она улыбается. — На той, которая была похожа на старую туалетную бумагу, номер два нуля. Часть финансовых отчетов проверялась Ревизионным управлением, организацией, которая с первого января семьдесят шестого года стала называться Государственной ревизионной службой. Сложности возникали при сотрудничестве с частными предприятиями: Шведским акционерным обществом по добыче алмазов, акционерным обществом «Греенекс», позже с «Гренландскими геологическими изысканиями». Некоторые сотрудники работали на пол- или на четверть ставки. Это затрудняло составление отчетов. И ведь была определенная иерархия. Она должна быть на любом предприятии. К некоторым разделам финансового отчета даже я не имела доступа. Мои отчеты переплетались в серый молескин, на котором были оттиснуты красные буквы. Они хранятся в сейфе в архиве. Но существовал также небольшой закрытый бухгалтерский отчет. Ничего удивительного в этом нет. На большом предприятии иначе быть не может.
— «Они хранятся в архиве». Вы используете настоящее время.
— Я вышла на пенсию два года назад. С тех пор я являюсь консультантом компании по бухгалтерскому учету.
Я делаю последнюю попытку.
— Финансовый отчет об экспедиции летом девяносто первого года — в нем было что-нибудь особенное?
На секунду мне кажется, что я достучалась до нее. Потом фильтры встают на место.
— Я не уверена в своей памяти.
Я последний раз пытаюсь нажать на нее. Эта попытка бестактна и заранее обречена на провал.
— Можно посмотреть архив?
Она только качает головой.
Моя мать курила сделанную из старой гильзы трубку. Она никогда не лгала. Но если она хотела скрыть правду, она чистила трубку, брала в рот то, что было вычищено из трубки, говорила «mamartoq» — прекрасно и потом делала вид, что не в состоянии говорить. Скрывать — это тоже искусство.
— Разве не трудно, — спрашиваю я, надевая туфли, — было женщине отвечать за финансы большого предприятия в пятидесятые годы?
— Господь был милостив.
Я думаю про себя, что Господь в лице Эльзы Любинг получил эффективный инструмент для осуществления своего милосердия.
— Что навело вас на мысль о том, что мальчика преследовали?
— Снег на крыше, откуда он упал. Я видела следы. У меня есть чувство снега.
Она устало смотрит прямо перед собой. Неожиданно становится заметна ее старость.
— Снег — это воплощение непостоянства, — говорит она. — Как в книге Иова.
Я надела шубу. Я не знаток Библии. Но к клейкой поверхности нашего мозга прилипают иногда странные обрывки усвоенного в детстве.
— Да, — говорю я. — И воплощение света правды. Как в Откровении Иоанна Богослова: «Его голова и волосы были белы как снег».
Когда она закрывает за мной дверь, вид у нее измученный. Смилла Ясперсен. Дорогая гостья. Зануда. Когда Смилла покидает вас, над вами голубое небо и у вас прекрасное расположение духа.
В тот момент, когда я выхожу из дома на Хайревай, переговорное устройство начинает скрипеть.
— Будьте так добры, вернитесь.
У нее хриплый голос. Но это, должно быть, из-за этого подводного устройства.
Итак, я еще раз еду на лифте. А она еще раз встречает меня в дверях.
Но ничто не остается таким, как было прежде, — так где-то говорит Иисус.
— У меня есть одна привычка, — говорит она. — Когда я сомневаюсь, я открываю наудачу Библию. Чтобы получить совет. Моя маленькая игра с Богом, если хотите.
У другого человека такая привычка была бы похожа на те мелкие спорадические функциональные расстройства, которые возникают у европейцев, когда они много бывают в одиночестве. Но не у нее. Она никогда не остается одна. Она замужем за Иисусом.
— Только что, когда вы закрыли дверь, я открыла книгу. Это оказалась первая страница Откровения Иоанна Богослова. Которое вы вспоминали. «Имею ключи ада и смерти».
Некоторое время мы смотрим друг на друга.
— Ключи ада и смерти, — говорит она. — Как далеко вы готовы пойти?
— Испытайте меня.
Еще в течение минуты в ней происходит борьба.
— В подвале виллы на Странбульваре находятся два архива. В первом — финансовые отчеты и корреспонденция. Туда приходят сотрудники, бухгалтеры, я, иногда начальники отделов. Во второй архив попадают, пройдя через первый. Там хранятся отчеты по экспедициям. Некоторые минералогические пробы. Одна стена целиком занята топографическими картами. Штатив с кернами породы — пробами породы размером примерно с бивень нарвала. В принципе, туда можно входить только с разрешения правления или директора.
Она поворачивается ко мне спиной.
Я понимаю всю значительность этого момента. Она собирается совершить нарушение правил — несомненно, чуть ли не в первый раз за свою жизнь.
— Я, конечно, не могу сообщить вам, что все двери в здании можно открыть одним ключом. Или что вот тот ключ «аблой», висящий на доске, открывает входную дверь.
Я медленно поворачиваю голову. За мной, на маленьком медном крючке, висят три ключа. Один из них «аблой».
— В самом здании нет сигнализации. Ключ от архива, находящегося в подвале, висит в сейфе в офисе. В сейфе электронный замок и шестизначный код — дата, когда я стала главным бухгалтером: 17.05.57. Этот ключ подходит и к первому, и ко второму помещению.
Она поворачивается и подходит к окну. Я думаю, что вот эта близость — самое тесное ее соприкосновение с другим человеком.
— Вы веруете?
— Не знаю, в вашего ли Бога.
— Это не имеет значения. Вы веруете в божественное?
— Иногда по утрам бывает так, что я не верю даже в то, что сама существую.
Она второй раз за этот день смеется. Потом она поворачивается и отходит к своей панораме.
Когда она находится на полпути к окну, я засовываю ключ в карман. Кончиками пальцев убеждаюсь в том, что подкладка Рорманн хотя бы в этом кармане цела.
Потом я ухожу. Вниз я спускаюсь по лестнице. Если все это Божий промысл, то в первую очередь хочется узнать, насколько непосредственно вмешательство. Например, сам ли Господь Бог, увидев меня на Хайревай, 6, сказал «Да свершится!», и оно свершилось. При помощи одного из его ангелов.
