– Моя личная практика еще не велика, но я посмотрел в специальной литературе. Вот нашел. – Начинает читать: – «Марта, двадцать один год, студентка: „Мы возвращались с занятий через сквер, где всегда полно людей. Вдруг порыв ветра поднял мою юбку и припечатал ее к лицу. В первую секунду меня, конечно, охватил стыд. Но уже в следующее мгновение все вокруг стали хохотать как сумасшедшие. Подруги помогли мне опустить юбку. Это происшествие развеселило нас на весь оставшийся вечер“.
Машка молчит.
– Понимаете ли вы, Маша? Если вы способны смеяться над собой, значит, у вас совершенно здоровое отношение к себе. Вы имеете понятие о себе, не связанное с каким-то внешним образом, не соотносите себя с чем-то идеальным и абстрактным, что легко разбивается при малейшей угрозе. Вы должны быть внутренне готовы к тому, что можете оказаться в комичной ситуации. И научиться реагировать на нее с присущим вам удивительным чувством юмора. Маша! – восклицает врач, на мой взгляд, излишне темпераментно. – У вас потрясающее чувство юмора!
Словно подтверждая его слова, моя дочь заливисто хохочет. Что такого смешного он сказал?
После ухода доктора весь вечер Маша напевала: «Пускай капризен успех, он выбирает из тех, кто может первым посмеяться над собой». Это что, домашнее задание?
ПятницаУ них выездное занятие. Психологический практикум называется.
Моя дочь вернулась домой с пучком петрушки, яблоками и гранатами. Рассказала – я обомлела! Она торговалась на рынке! Строила глазки кавказцам, нахально сбивала цены и даже бесплатно получила петрушку.
Не знаю, что думать. Шоковую терапию врач мог бы предварительно обсудить со мной.
ПонедельникСнова практикум вне дома. Они ездили в транспорте, и от моей скромницы требовалось при толчках, рывках и торможениях плюхаться, как бы нечаянно, на колени сидящих пассажиров.
Я проглотила язык от изумления. А Машка сияет как медовый таз, то есть медный пряник – словом, как таз и пряник, вместе взятые!
* * *
Врач назначает выездные занятия каждый день. Моя дочь порхает как на крыльях и при этом разгуливает в драных чулках – волю воспитывает.
Игорь Владимирович за гонораром не приходит, хотя мы ему основательно задолжали.
* * *
Мое терпение лопнуло, позвонила врачу в диспансер. Что, спрашиваю, за методика такая передовая?
– О групповой терапии я слышала, но чтобы по улицам шляться и людей пугать? Последнее достижение психоанализа?
Игорь Владимирович пробулькал в ответ что-то вежливое и нечленораздельное. Попросил разрешения явиться вечером.
– И гонорар заодно получите, – посулила я.
Он опять бульбулькнул.
Игорь Владимирович пришел в костюме и с букетом цветов. Суетился в прихожей, переобуваясь в тапочки.
– Это вам! – протянул мне букет.
Что-то новенькое. С каких пор врачи родственникам пациентов цветы дарят?
– Как идет лечение? – спрашиваю. Он заливается краской и выпаливает:
– Я прошу руки вашей дочери!
До меня не сразу дошло, я ведь на терапию была настроена. Как-то в солидном журнале, в «Науке и жизни», читала, что по узорам на пальцах определяется характер и склонности человека. Поэтому уточнила:
– Хотите снять отпечатки пальцев? Для диагноза?
Он еще пуще краснеет (а еще учил! Сам – как маков цвет), набирает воздуху в грудь, испуганно бормочет:
– Я люблю вашу дочь, она меня тоже любит, мы хотим пожениться…
Мы с ним смотрим друг на друга как два барана. Машка скачет вокруг и весело смеется. Вылечил, называется!
Холодная обработка металлов
Массаж лица и шеи длится сорок минут. Через двадцать я уже знала историю девушки Кати, продавца из соседнего продуктового магазина. Сегодня у Кати выходной. В восемь вечера свидание с интересным и перспективным парнем. Катя явилась в парикмахерскую к двенадцати, чтобы Света из первой смены выкрасила ей волосы перышками и сделала модную стрижку. А Галя из второй смены, с двух дня, сделает укладку. Света лучше стрижет. Галя хорошо укладывает. Косметолог Даша наложила на личико Кати ряд масок – витаминную, питательную, минеральную, стягивающую. Макияж делать рано. Девушка томится, отвлекает Дашу, поглаживающую мои лицо и шею.
– Может, чистку сделать? – тоскливо спрашивает Катя.
– Ты что! – возмущается Даша. – После стягивающей!
– Затылок мне Светка длинный оставила. Правда?
– Нормальный у тебя затылок.
– А на висках не коротко?
– Самый раз. Не мандражируй, Катька!
– Тебе легко говорить, – вздыхает Катя, – у тебя муж и двое детей. Я решила в синем платье идти, но, может, у Веры лосины попросить? А у Гали блузку индийскую?
– Синее тебе идет и бюст подчеркивает. Хочешь мой газовый шарфик? – предлагает Даша.
– А к синему черные туфли подходят?
– У тебя же сумка черная.
И так все двадцать минут. Мне хочется поднять голову и сказать Кате: «Ничего у вас не получится! Вас ждет полный провал».
Отлично представляю, что последует дальше.
«Почему?!» – в один голос воскликнут Катя и Даша.
«Вы, Катя, считаете, что красоту делают краски и тряпки, – ответила бы я. – Вы прочитали о Шерон Стоун, которая платит тысячу долларов за макияж, и желчью исходите от зависти. Поскольку утехи американской дивы вам недоступны, вы полагаете, что никогда не будете прекрасной. И действительно не будете! К вашему лицу приклеилось выражение неудачницы и просительницы. Неудачников не любят, боятся заразиться. Просительницам иногда подают, чтобы скорее избавиться».
Я бы сказала девушкам, что экзамены надо уметь сдавать. И оценка ставится не по сумме знаний, а по умению их преподнести.
В институте моя подруга, зубрилка Таня, стабильно получала «удовлетворительно». Я шла на экзамены с ее конспектами и почти всегда получала «отлично». Таня жалостливо, с мольбой во взоре смотрела на преподавателя: дяденька, будьте добреньки, поставьте «троечку». Я нахально жонглировала скудным запасом терминов и формул, строила глазки экзаменатору: сэр, вы не будете себя уважать, если не поставите мне «пять».
Этот пример для Кати и Даши, которые университетов не кончали, пожалуй, не годится. Можно просто самодовольно заявить девушкам: «Посмотрите на меня! Я могу очаровать любого человека – от младенца у материнской груди до старца на смертном одре».
Девушки обменяются взглядами: «Кто бы говорил! Ее никакой массаж не спасет».
* * *
Есть женщины некрасивые, но симпатичные, есть некрасивые до уродливости. Я отношусь ко второй категории. У меня лицо широким сердечком – большие скулы, узкий треугольник щек и подбородка. Рот длинный и губастый. Его разделить вертикальной чертой пополам – двоим хватит. Когда я улыбаюсь или смеюсь, рот растягивается от уха до уха, как у жабы, можно было бы сказать, если бы не крупные белые зубы. Поскольку челюсть оголяется полностью, кажется, что у меня больше положенных тридцати двух зубов. Глаза тоже большие и навыкате, нижние и верхние веки хоть сантиметром меряй. О носе ничего плохого не скажешь. Нормальный, правильной формы – чужак, придавленный верхним и нижним безобразием.
Широколицые люди всегда кажутся более толстыми, чем есть на самом деле. Но, отведя взгляд от моего лица, вы обнаружите идеальную фигуру.
Словом, Боженька лепил меня так: задумался о чем-то и напортачил с формой головы, ртом и глазами. Спохватился – присобачил хорошенький носик, копну густых волос шмякнул на череп, медовый голос в глотку воткнул, затем тщательно вылепил фигуру. Посмотрел со стороны, нахмурился и, движимый раскаянием, вдохнул в меня бездну обаяния.
Словами обаяние описать трудно, но есть точное сравнение – оно действует как гипноз. Через пять минут общения со мной люди забывают о моей уродливости, через двадцать я им кажусь прекрасным человеком.
В школе одноклассницы наперебой старались со мной дружить – мальчишки в компании были обеспечены.
В институте одна девица пыталась меня отравить – насыпала в компот крысиного яду, хотя ее жених-изменник мне даром был не нужен.
Сослуживцы-мужчины флиртуют со мной напропалую.
Я не уникум, не феномен. История знает многих дурнушек, которые кружили головы с таким успехом, который писаным красавицам и не снился. Лиля Брик, например, и в молодости красотой не блистала, а в семьдесят лет обворожила двадцатилетнего француза. Не какого-нибудь замухрышку, а владельца шикарного дома мод. В биографии любой известной обольстительницы встретится фраза: «Она не была исключительно красивой, но…»
Множество раз я задавала себе вопрос: «Променяла бы ты квазимодовское лицо и веселый нрав на ангельский облик и вялый характер?» Торопливо отвечала: «Нет! Никогда!» Но если бы я была верующей и меня спросили на исповеди… не знаю, каким был бы ответ.
Мне досталось от людей. В детстве у меня было прозвище Крошка Цахес. Родители Гофмана не читали, я тем более не знала, что Цахес – мерзкий уродец. «Крошка» – ласковое хорошее слово, я радостно откликалась. Таких уколов десятки, может, сотни. Я всех простила.
