— Я воспользуюсь тем, что в прошлый раз. Если, конечно, никто другой…
Она закрывает мои губы своими, касаясь грудью.
— Не говорите глупости, здесь не проходной двор. Всего лишь — приличный публичный дом. Но полотенца меняются.
Я выскальзываю от нее в ванную, стою в душе и смотрю на часы: два часа ночи. У меня специальные часы, я всегда в них моюсь. Забывая снять вовремя… Н-да. Женщины в моей жизни. Можно написать роман. «Половое воспитание…» Как только назвать героя? Скажем, Август, ласкательное будет Августик, его там по ходу действия много будут ласкать, — а фамилию? — какую-нибудь не здешнюю, скажем… Флан.
Струи горячей воды бьют мне по голове. Думать — писать, писать — думать, — все, из чего состоит жизнь.
— Мамуля!..
— Я уже все знаю, такси не поймать и ты останешься до утра. Скажи своей Шахерезаде, чтобы она сказки заканчивала рассказывать до двенадцати ночи. Чтобы ты успевал поймать такси…
Я смеюсь. Мама не без чувства юмора. Иногда. С другой стороны — она родила меня…
— Ты помнишь, говорила, что я все не отдыхаю. Так вот, я решил поехать отдохнуть на море…
Тая появляется в халате, достает сигарету.
— Ты меня обрадовал, сыночек!
— Поможешь с билетами?
— Конечно. Сколько тебе нужно, один или два?
Или три? Любовь втроем — приятное занятие. Только, когда мужской пол в единственном числе.
— Скажем, я возьму двухместное купе — для себя.
Чтобы не вдыхать носочные ароматы отечества.
— Только с гостиницей может быть проблема. К тому же если с тобой в комнате будет жить твое второе «я», то ей нужен паспорт.
Я смеюсь. А у нее уже работает голова, как все это устроить.
— До завтра, ма.
— Надеюсь, до сегодня.
Я зажигаю трубочку и подношу к концу Таиной сигареты.
— Во сколько у вас первая встреча?
— В одиннадцать.
— Я вас отвезу. Я свободна с утра.
— Наши ставки повышаются… С выездом на море… Она улыбается, но не парирует.
— Выпьем! Глупо было бы не выпить в такой компании!
Я смеюсь. А думаю — о поездах.
Совсем сошел с ума — ем и пью в два часа ночи.
Ночь прошла… На столе стоит завтрак, едва я просыпаюсь. Актриса жарит какие-то сырники. Очень вкусный запах распространяется в воздухе. Я иду в душ и смываю с себя остатки ночи.
Почти домашняя идиллия. Руки ее в муке, она в американской майке и розовых шортах. Я целую ее плечо. От шеи исходит тонкий запах. Нежных духов. Я вообще чувствительный на запахи.
— Для неготовящей женщины…
— Вы сказали, что любите сырники.
— А где яйца достали?
— На базаре.
— Спозаранку…
— На машине — это быстро. Садитесь, вам чай сразу наливать или после?
— После чего? А вам?
— Я уже пила, в семь утра. Я без чая не могу из дома выходить. Но с вами — выпью еще. Вам сметану можно?
— А вам?
— Алеша?!
— Вообще-то нет, но от вашей не могу отказаться.
Она кладет мне три солнечных, сияющих сырника и мазок сметаны.
— Как вы спали, кто вам снился?
— Разноцветные женщины.
— Это какие, кокосовые?
Я смеюсь, святотатствуя над сырником.
— Бедняжка, у вас давно их не было?
— По-моему, прошлой ночью какая-то была… Или это показалось. Цветные женщины — это перламутровые, красные, синие, лиловые, из лазури.
— Я вам могу помочь найти…
— Где? В центре ГУМа, у фонтана?
Она улыбается.
— Вы еще помните! И что же они делали эти женщины с вами ночью?
— Они пели мне как сирены: иди в пустыню и пиши, и там обретешь ты счастье.
Она поставила блюдо с сырниками, закончив, и выключила плиту. Села напротив и оперлась подбородком на руку.
— А кто будет кормить маленьких ангелов? — задумчиво сказала она. — А потом?
— Потом они купали меня в ванне, мыли голову, ступни и другие части.
— Вы любите, когда вас купают.
— Очень.
— Второе я с удовольствием сделаю. Выкупаю вас. Насчет первого — я не знаю. Там театра нет…
— Откроете новый — «Пустынный театр». Будете играть для змей. Ну и отшельник какой-нибудь раз в два года забредет.
— Вы будете мне пьесы писать?
— Не знаю, не пробовал, но напишу. С таким оригинальным названием «Счастье в пустыне».
— Ах, какое прекрасное название! А какая у меня будет роль?
— Все роли будут ваши, это будет театр одной актрисы.
Как бормотание, зазвонил телефон.
— Алло, — сказала она театральным голосом, — да, конечно, пожалуйста. — И протянула мне трубку.
— Это шутка?
— Нет, это всерьез.
С удивлением я взял трубку.
— Мистер Сирин? Я хочу подтвердить вашу встречу с Джорджем Доркипанидзе, в четыре тридцать, — женский голос.
— Спасибо. А как к вам проехать?
Я положил трубку и взялся за сырник: как они меня нашли?
— Интересное свидание? Вы всегда обоймами стреляете?!
— У меня сегодня самая главная встреча. Вы знаете, кто это такой?
— Нет, но голос у нее молодой.
— Я встречаюсь с директором издательства «Отечественная литература». Я и мечтать не мог об этом издательстве, не говоря уже о том, что он со мной встретится.
— Я очень рада.
— Ревность вроде не присуща вам? (Как глубоко я ошибался.) Я прошу прощения, что позвонили по вашему телефону, я его никому не давал.
— Можете давать.
— И кокосовым девушкам тоже?
— Им-то в первую очередь. — Она улыбнулась и стала наливать нам чай.
Раздался бормочущий звонок.
— Возьмите телефон, я уверена, что это вам. Очередной издатель…
— Сыночек, они тебе дозвонились? Я даже не поверила, смотри, какой ты у меня известный становишься!
— Ma, ты откуда узнала этот телефон?
— Ты забыл свой желтый блокнот на столе. Это был единственный телефон, который я не знала. А референт говорила, что срочно…
— Ты чекистка, Сирина!
— Ну, извинись перед своей дамой, надеюсь, она меня простит.
— Почему ты думаешь, что я с дамой?
— Потому что я не встречала еще мужчин с женским именем Тая.
Я рассмеялся, повесив трубку.
— Как ваша мама? Не ругается, что вас нет?
— Очень перевозбуждена моей встречей сегодня.
— Я буду молиться за вас…
— А вы умеете?
— У меня есть наставница, я учусь.
— Давно?
— Около года. — И она перевела неожиданно разговор: — Как вам сырники?
— Замечательные. Я еще съем?
— Пожалуйста. Съешьте все. Я вам с собой дам: вы опять целый день ничего есть не будете. Можно я вас отвезу?
Я колебался — я не любил быть обязанным. Я не ответил, а спросил:
— Что вы будете делать целый день?
— Читать вашу книгу.
— А… — только и сказал я. — А вечером?
— Вечером у меня в гостях, я думаю, будет известный, подающий большие надежды автор этой книги, — американский писатель.
— Кто же, если не секрет? — спросил я.
— Вы, Алешенька, вы.
— Это приглашение?..
Чай — прекрасный напиток, мои внутренности оживают после нескольких чашек. Или я возбужден и взволнован предстоящей встречей?
Да, я возбужден и взволнован. Опять звонит телефон.
— Отвечайте, не смущайтесь. Я понимаю, опять по делам…
— Алло, — я беру трубку.
Удивленный голос говорит:
— А Таю можно к телефону?
— Пожалуйста, — я передаю трубку.
Она слушает и смотрит на меня.
— Да, мамуля, у меня гость издалека, мы пьем чай.
И они о чем-то говорят, я иду в ванную. По-моему, перепил чаю, так как в канале чувствую легкую резь. Наверно, крепкая заварка. В Империи вообще слабый чай никто не пьет.
Я быстро одеваюсь. Костюм, рубашка, галстук. Сурово расправляюсь ее щеткой со своими волосами, пытаясь их уложить и успокоить. Они волнуются.
В комнате, куда я захожу взять пакет, натыкаюсь на одевающуюся актрису. Она нисколько не смущена. Хотя я впервые созерцаю ее голой при дневном свете. Я вижу часть обнаженного тела. И задумываюсь…
Пожалуй, еще немного — и я буду готов написать ее портрет. Я не забыл. Мне портреты не очень удаются. Я вообще не портретист. Искусство портрета девятнадцатого века давно утрачено.
— Какая встреча! — чтобы скрыть смущение, восклицаю я. Я смущен.
— Я буду через пару минут готова, я все-таки отвезу вас.
Она в мгновение ока собирается, удивительная женщина. Я ненавижу ждать, когда женщины собираются, это так долго и нудно.
В холле:
— Я хочу поцеловать вас, за заботу и за сырники.
— Куда вы хотите поцеловать меня? — Она улыбается.
— Я еще не думал.
— Ну, тогда вы подумайте, а я в предвкушении закрою глаза.
Мы выходим в летний солнечный день. Моему телу отчего-то легко. Отчего? Она, издатель, проведенная ночь, завтрак, забота, литературные надежды? Или совокупность всех этих слагаемых?
Она надевает солнечные очки и забрасывает их на лоб.
