Она еле удержалась от смеха. Весь Симон был в этих словах, только один он так цеплял фразу за фразой.
— Значит, ты решил перенести ко мне свой гардероб?
Она пыталась, но не могла придумать, что, собственно, ему возразить. И в самом деле, он с ней уже не расстается, и до сих пор она не ставила ему это в вину…
— Да, решил, — ответил Симон. — Вокруг тебя вертится слишком много людей. А я хочу быть при тебе сторожевым псом и ходить чисто одетым.
— Мы еще поговорим об этом, — произнесла она. Ей показалось, что телефонный разговор длится уже целый час. А Роже тем временем сидит там, наверху, один. Он начнет ее расспрашивать, и, очутившись с ним лицом к лицу, она не сумеет отделаться от чувства вины.
— Я тебя люблю, — сказал Симон и повесил трубку. Выйдя из будки, она машинально достала гребенку и пригладила волосы перед зеркалом, висевшим в гардеробной. На нее глядело лицо женщины, которая только что услышала обращенные к ней слова: «Люблю тебя».
Роже потягивал коктейль, и Поль удивилась, зная, что обычно до вечера он не пьет спиртного.
— Что-нибудь не ладится?
— Нет, почему же… Ах, коктейль… Нет, я просто сегодня устал.
— Как давно я тебя не видела, — произнесла она я, так как он слушал ее со снисходительно-рассеянным видом, еле сдержала слезы. А ведь будет и такой день, когда они скажут друг другу: «Два месяца мы с тобой не виделись или уже три?» И мирно будут подсчитывать, сколько времени прошло с их последней встречи… Роже с его нелепыми жестами, с усталым и все-таки ребяческим выражением лица вопреки его силе, даже, пожалуй, жестокости. Она отвернулась. На нем был тот старый серый пиджак, который, когда еще был новым, не раз висел на спинке стула у нее в спальне, в начале их близости. Тогда он очень гордился своим пиджаком. Только временами, довольно редко, Роже, начинал заботиться о внешнем лоске да, впрочем, он был, чересчур грузен, чтобы выглядеть по-настоящему элегантно.
— Две недели, — спокойно произнесла она. — Ну а ты себя хорошо чувствуешь?
— Да. В общем-то, ничего.
Он замолчал. Конечно, он ждал, что она спросит: «Ну, как твои дела?» — но она не спросила. Нужно сначала сказать ему о Симоне, а потом он может сказать о себе, не раскаиваясь в последствиях своей неуместной откровенности.
— Ты хоть развлекалась немножко? — спросил он. Она ответила не сразу. Стучало в висках; сердце, казалось, вот-вот остановится. Она услышала свои слова:
— Да, я виделась с Симоном. Часто…
— А-а, — протянул Роже. — С этим красавцем? И он по-прежнему от тебя без ума?
Она медленно кивнула и снова не посмела поднять глаз.
— Это тебя по-прежнему развлекает? — спросил Роже.
Она вскинула голову, но тут уж он отвел глаза и с преувеличенным вниманием занялся грейпфрутом. Ей подумалось, что он все понял.
— Да, — сказала она.
— Значит, тебя это развлекает? Или, возможно, больше, чем просто развлекает?
Теперь они глядели друг другу в глаза. Роже положил ложечку на тарелку. С какой-то отчаянной нежностью она вдруг увидела две глубокие складки, идущие от крыльев носа к губам, застывшее лицо и его голубые глаза в темных кругах.
— Да, больше, — сказала она.
Роже нащупал ложечку и взял ее. Она подумала, что никогда он не умел расправляться с грейпфрутом, как полагалось. Время, казалось, не движется или, напротив, проносится вихрем, свистя в ушах.
— Боюсь, что мне нечего больше сказать, — произнес он.
И по этим словам она поняла, что он несчастлив. Будь он счастлив, он вернул бы ее себе. А так его словно побили камнями, и она сама бросила в него последний камень. Она прошептала:
— Ты и так все сказал.
— Ты сама говоришь в прошедшем времени.
— Это чтобы пощадить тебя, Роже. Если бы я сказала, что все еще зависит от тебя, что бы ты мне ответил?
Он ничего не ответил. Он внимательно разглядывал узор на скатерти. Она продолжала:
— Ты бы мне ответил, что дорожишь своей свободой, что очень боишься ее потерять… и поэтому не можешь сделать усилие, чтобы вернуть меня.
— Я же тебе говорю, что сам ничего не знаю, — резко возразил Роже. — Конечно, мне противно думать, что… По крайней мере, он хоть способный мальчик?
— Дело не в этих его способностях, — сказала она. — Он любит меня.
Она заметила, что напряженное лицо Роже немного просветлело, и почувствовала к нему мгновенную ненависть. Вот он и успокоился: просто мимолетная вспышка, только и всего. А настоящим любовником, ее мужчиной остается он, Роже.
— Хотя, конечно, я не стану утверждать, что он в известном отношении оставляет меня равнодушной.
«Впервые в жизни, — растерянно подумала она, — я сознательно причиняю ему боль»,
— Признаться, я не думал, когда шел с тобой завтракать, что мне придется выслушивать рассказы о твоих утехах с этим молодым человеком.
— Ты, очевидно, думал сообщить мне о своих утехах, с молоденькой девицей, — отрезала Поль.
— Это все же было бы более естественно, — процедил он сквозь зубы.
Поль вздрогнула. Она взяла со стола сумочку, поднялась.
— Очевидно, ты сейчас напомнишь мне о моих годах?
— Поль…
Он тоже поднялся, проводил взором исчезнувшую в дверях Поль; слезы застилали ему глаза. Он догнал ее, когда она садилась в машину. Она тщетно пыталась завести мотор. Он просунул руку в окошко машины и включил зажигание, про которое она совсем забыла. Рука Роже… Она обернула к нему свое сразу осунувшееся лицо.
— Поль… Ты же сама знаешь… Я вел себя как хам. Прости меня. Ты же знаешь, что я вовсе так не думаю.
— Знаю, ответила она. — Я тоже вела себя не так уж блестяще. Лучше нам не видеться некоторое время.
Он стоял не двигаясь, растерянно глядя на нее. Она чуть улыбнулась.
— До свидания, милый.
Он нагнулся к окну машины.
— Я не могу без тебя, Поль.
Она рывком тронула с места, чтобы Роже не заметил слёз, туманивших ей взор. Машинально она включила «дворники» и сама горько рассмеялась этому нелепому жесту. Было половина второго. Ей вполне хватит времени вернуться домой, успокоиться, подкраситься. Она надеялась, что Симон уже ушел, и боялась этого. Они столкнулись в подъезде.
— Поль, что с Вами такое?
Он так испугался, что заговорил с ней, как прежде, на «вы». «Он заметил, что я плакала, он меня, должно быть, жалеет», — подумала она, и слезы хлынули с новой силой. Она ничего не ответила на вопрос Симона. В лифте он обнял ее, осушил поцелуями ее слезы, умолял не плакать больше и поклялся в, весьма неопределенных выражениях «убить этого типа», что вызвало на губах Поль невольную улыбку.
— Должно быть, у меня просто страшный вид, — произнесла она, и ей показалось, что она тысячи раз читала эту фразу в книгах и сотни раз слышала ее с экрана.
Позже она села на кушетку рядом с Симоном и взяла его руку.
— Не спрашивай ни о чем, — попросила она.
— Сегодня — нет. но когда-нибудь спрошу обо всем. К очень скоро. Я не допущу, чтобы ты из-за кого-то плакала. А главное, не допущу, чтобы он сюда приходил, — гневно прокричал он. — А из-за меня, из-за меня ты, наверное, никогда не будешь плакать?
Поль подняла на него глаза: поистине все мужчины — свирепые животные.
— А тебе бы так этого хотелось?
— Я предпочел бы лучше сам мучиться, — сказал Симон и уткнулся лицом ей в плечо.
Вернувшись вечером домой, Поль сразу заметила, что он выпил три четверти бутылки виски и даже не выходил из дому. С чувством собственного достоинства он важным тоном заявил ей, что у него свои личные неприятности, пытался произнести речь о трудностях бытия и заснул одетым, пока она снимала с него туфли, не то растроганная, не то напуганная.
Роже стоял у окна и смотрел, как занимается рассвет. Происходило это на ферме-гостинице, из тех, что нередко встречаются в Иль-де-Франс, где пейзаж странным образом соответствует тому представлению о деревне, которое создают себе люди, уставшие от городской жизни. Мирные пригорки, плодоносные нивы, а там, по обеим сторонам шоссе, уходят вдаль рекламные щиты. Но теперь, в этот всегда особенный предрассветный час, перед глазами Роже действительно была настоящая деревня его далекого детства, и она обдала Роже тяжелым зябким запахом дождя. Он обернулся и буркнул: «Чудесная погодка для уик-энда», но про себя подумал: «А в самом деле чудесно! Люблю туман. Вот если бы побыть одному». Пригревшаяся в теплой постели Мэзи зашевелилась.
— Закрой окно, — попросила она. — Холодно.
Она натянула одеяло до носа. Вопреки блаженной истоме во всем теле к ее горлу уже подступало предчувствие тошнотворного дня в этих незнакомых местах в обществе молчаливого и занятого своими мыслями Роже. А тут еще эти поля, одни поля… Она еле удержалась, чтобы не застонать.
