Я не уверена, спрашивает ли она о том, что я вышла на улицу, или что лгала. На эти два вопроса у меня нет ответа.
Как только она уходит, я иду к окну в поисках Олли, но не вижу его. Он, возможно, на крыше. Я иду в кровать.
Я и правда была на улице? Как пах воздух? Был ли ветер? Мои ноги касались земли? Я дотрагиваюсь до кожи на руках, на лице. Она изменилась? А я?
Всю свою жизнь я мечтала оказаться снаружи. И теперь, когда это произошло, я ничего не помню. Только вид Олли, согнувшегося от боли. Только его голос, твердящий мне вернуться.
Я практически уже сплю, когда открывается моя дверь. Мама застывает в дверном проеме, и я держу глаза закрытыми, притворяясь спящей. Она все равно заходит и садится на кровать возле меня.
Долго время она не двигается. Затем наклоняется, и я уверена, что она собирается поцеловать меня в лоб, потому что делала так, когда я была маленькой, но я откатываюсь от нее, все еще симулируя сон.
Не знаю, почему так делаю. Кто эта новая Мэдди, такая жестокая безо всяких причин? Она встает, и я жду, когда закроется дверь, и только потом открываю глаза.
На моей прикроватном столике лежит черная резинка.
Она знает.
На следующее утро я просыпаюсь от криков. Сначала думаю, что это снова семья Олли, но крики доносятся очень близко. Это моя мама. Я никогда не слышала прежде, чтобы она повышала голос.
— Как ты могла так поступить? Как ты могла впустить незнакомца?
Не могу услышать ответ Карлы. Тихо открываю дверь спальни и на цыпочках выхожу на лестничный пролет. Карла стоит у основания лестницы. Моя мама всячески меньше ее, но это незаметно из-за того, как Карла уменьшается из-за ее криков.
Я не могу позволить, чтобы Карлу обвиняли в этом. Несусь вниз по лестнице.
— Что-то случилось? Она болеет? — Карла ловит меня за руку, поглаживает по лицу, ее взгляд сканирует мое тело в поисках признаков опасности.
— Она выходила на улицу. Из-за него. Из-за тебя. — Мама поворачивается ко мне лицом. — Она поставила свою жизнь под угрозу и неделями лгала мне.
Она поворачивается к Карле.
— Ты уволена.
— Нет, пожалуйста, мама. Это не ее вина.
Она прерывает меня рукой.
— Не только ее вина, ты имеешь в виду. Это и твоя вина.
— Извини, — говорю я, но никакого эффекта.
— И ты меня извини. Карла, собери вещи и уходи.
Теперь я в отчаянии. Не могу представить свою жизнь без Карлы в ней.
— Пожалуйста, мама, пожалуйста. Это не повторится.
— Конечно, не повторится. — Она произносит это с абсолютной уверенностью.
Карла молча начинает подниматься по лестнице.
Следующие полчаса мы с мамой наблюдаем, как Карла собирается. Почти во всех комнатах у нее разбросаны очки для чтения, ручки и планшеты.
Я не утруждаюсь вытереть слезы, потому что они продолжают течь. Мама держится более стойко, чем я когда-либо видела. Когда мы, наконец, добираемся до моей комнаты, я отдаю Карле свою копию "Цветов для Элджернона". Она смотрит на меня и улыбается.
— Разве я не буду плакать из-за этой книги? — спрашивает она.
— Возможно.
Она прижимает книгу к своему животу, держит ее там и не отводит от меня взгляд.
— Теперь ты храбрая, Мадлен. — Я бегу в ее объятия. Она бросает сумку медсестры и книгу и крепко меня обнимает.
— Мне так жаль, — шепчу я.
Она сжимает меня крепче.
— Это не твоя вина. Жизнь это подарок. Не трать ее попусту. — Ее голос резок.
— Ну все, достаточно, — сердито произносит мама со входа в комнату. Ее терпение закончилось. — Я знаю, что вам обеим очень грустно. Верите вы мне или нет, но и мне тоже грустно. Но настало время уходить. Сейчас.
Карла отпускает меня.
— Будь храброй. Помни, жизнь это подарок. — Она поднимает сумку медсестры.
Мы вместе идем вниз. Мама протягивает ей расчет, и она уходит.
Я откидываю занавески в сторону, как только возвращаюсь в комнату. Олли стоит у окна, его лоб прижат к кулаку, а кулак прижат к стеклу. Как долго он ждет? Через секунду он понимает, что я здесь, но для меня достаточно этой секунды, чтобы увидеть его страх. Очевидно, моя функция в жизни — пронизывать страхом сердца тех, кто любит меня.
Не то чтобы Олли любит меня.
Его взгляд скользит по моему телу, лицу. Он руками показывает, что печатает, но я качаю головой. Он хмурится, снова показывает, но я еще раз качаю головой. Он исчезает и возвращается с маркером.
Я киваю.
А ты? — губами произношу я.
Я качаю головой.
Киваю.
Киваю.
Я пожимаю плечами.
Изображаю превосходное здоровье, беспокойство, сожаление и огромное ощущение утраты — все одним кивком.
Мы безмолвно смотрим друг на друга.
Я качаю головой. Этот жест говорит ему: Нет, не извиняйся. Это не твоя вина. Это не ты. Это жизнь.
Мама безмолвно наклоняется, чтобы собрать карточки с рисунками после нашей игры в Почетную Угадайку, и складывает их в аккуратную стопку. Она хранит самые лучшие рисунки (здесь имеются в виду, как и очень хорошие, так и очень плохие) с каждой нашей игры. Иногда мы с ностальгией просматриваем нашу коллекцию — именно так другие семьи просматривают старые фотографии. Ее пальцы задерживаются над практически неудачным рисунком какого-то создания с рогами, парящего над кругом с отверстиями.
Она поднимает рисунок, чтобы я его увидела.
— Как ты придумала для этого стишок? — Она с трудом фыркает, пытаясь сделать первый шаг.
— Я не знаю, — говорю я и смеюсь, желая помочь ей. — Ты ужасно рисуешь.
Предполагалось, что создание это корова, а круг — луна. По правде говоря, я догадалась наобум, учитывая то, насколько ужасным был ее рисунок.
Она на мгновение перестает складывать стопку и присаживается на корточки.
— Я правда очень хорошо провела с тобой время на этой неделе, — говорит она.
Я киваю, но ничего не говорю в ответ. Ее улыбка испаряется. Теперь, когда мы с Олли не можем встречаться или разговаривать, мы с мамой проводим больше времени вместе. Это единственное, что вышло хорошо из этой неразберихи.
Тянусь и беру ее за руку, сжимая.
— Я тоже.
Она снова улыбается, но теперь ее улыбка не такая полноценная.
— Я наняла медсестру.
Я киваю. Она предложила мне собеседовать потенциальную замену Карлы, но я отказалась. Неважно, кого она наймет. Никто не сможет заменить Карлу.
— Завтра я должна вернуться на работу.
— Я знаю.
— Мне не хотелось бы оставлять тебя.
— Я буду в порядке.
Она поправляет и так идеальную стопку рисунков.
— Ты понимаешь, почему мне приходится это делать? — Она не только уволила Карлу, но еще и лишила меня интернета и отменила личный урок архитектуры с мистером Ватерманом.
Большую часть недели мы избегали разговоров. О моей лжи. О Карле. Она взяла недельный отпуск на работе и ухаживала за мной в отсутствие Карлы. Она снимала мои жизненные показатели не каждые два часа, а каждый час, и расслаблялась каждый раз, как показатели были в норме.
К четвертому дню опасность миновала. Нам повезло, как сказала она.
— О чем думаешь? — спрашивает она.
— Я скучаю по Карле.
— Я тоже, но я была бы плохой мамой, если бы позволила ей остаться. Ты понимаешь? Она подвергла твою жизнь опасности.
— Она была моим другом, — говорю я тихо.
Злость, которой я ждала от нее всю неделю, наконец дает вспышку.
— Но она была не только твоим другом. Она была твоей медсестрой. Она должна была беречь тебя. Она не должна была подвергать твою жизнь опасности или знакомить тебя с парнем, который разобьет твое сердце. Друзья не дают ложной надежды.
Должно быть, я выгляжу такой же пораженной, какой чувствую себя, потому что она внезапно замолкает и вытирает ладони о бедра.
— Ох, детка. Мне так жаль.
И вот тут до меня внезапно доходит. Карла правда ушла. Ее не будет здесь завтра, когда мама уйдет на работу. Вместо нее будет кто-то новый. Карла ушла, и это моя вина. И Олли тоже ушел. У меня даже не было шанса на поцелуй номер два. Я ахаю от этой приносящей боль мысли, от конца чего-то, что едва началось.
Уверена, мама, наконец, позволит мне выйти в интернет, и мы сможем снова переписываться, но этого будет недостаточно. Если быть честной, то я признаюсь, что этого никогда не было достаточно.
Я никогда не дойду до конца во всем, чего хотела с ним.
