Когда через двенадцать дней после преступления приехал следователь, город кипел страстями. От одуряющего зноя следователь спасался одним — глушил кофе с ромом у себя в замызганной дощатой конторе муниципального дворца; чтобы угомонить валивший валом незваный люд — каждый горел желанием показать, какую важную роль играл в этой драме он, — ему пришлось вызвать на подмогу дополнительные силы. Следователь только что получил диплом, он еще носил черный форменный костюм Юридического института и золотое кольцо с эмблемой его выпуска и не успел избавиться от чуть высокомерного и лирического настроя счастливого новичка. Я так и не узнал его имени. Все, что мы знаем о его характере, почерпнуто из материалов дела, которое множество людей помогало мне разыскивать двадцать лет спустя во Дворце Правосудия в Риоаче. Архив не разбирали, и судебные дела более чем за век были свалены в кучу на полу ветхого строения колониального периода, которое в течение двух дней служило штаб-квартирой Фрэнсису Дрейку. Нижний этаж временами затопляло выходившее из берегов море, и растрепанные тома плавали по пустынным кабинетам. Я и сам не раз, по щиколотку в воде, занимался поисками нужных мне бумаг в этом пруду, схоронившем не один процесс, и только случайность позволила мне в результате пятилетних изысканий выудить 322 разрозненных листа из более чем 500, которые должны были содержаться в деле.
Имени следователя нет ни на одной из страниц, однако совершенно очевидно, что этого человека сжигала литературная лихорадка. Без сомнения, он читал испанских классиков и некоторых античных и хорошо знал Ницше, модного в те времена среди судейских чиновников. Замечания на полях — не только из-за цвета — казалось, были написаны кровью. Загадка, которую подбросила следователю судьба, привела его в такое замешательство, что он позволил себе множество лирических отступлений, явно противоречащих необходимой точности его занятия. И кроме того, ему показалось незаконным, что жизнь подстроила такое количество запретных для литературы случайностей, чтобы беспрепятственно могла приключиться смерть, о которой столько людей было оповещено.
Однако по завершении усердных трудов его более всего встревожило, что он не нашел ни малейшего — даже самого недостоверного — свидетельства того, что Сантьяго Насар действительно был виновником причиненного зла. Подружки Анхелы Викарио, ее сообщницы по обману, долго потом рассказывали, что она поделилась с ними секретом еще до свадьбы, однако имени им не назвала. В материалах дела содержится их заявление: «Чудо она нам открыла, а чудотворца — нет». Сама же Анхела Викарио стояла на своем. Когда следователь спросил ее в своей уклончивой манере, знает ли она, кто такой покойный Сантьяго Насар, она бесстрастно ответила:
— Виновник.
Именно так и записано, однако никаких уточнений относительно того, как и где он лишил ее чести, не дается. Во время суда, который длился всего три дня, особое внимание обращалось на слабость обвинения. Следователь был настолько сбит с толку отсутствием улик против Сантьяго Насара, что временами выказывал явное разочарование, поскольку проделанная им большая работа сводилась на нет. На листе 416 он собственноручно красными аптекарскими чернилами написал на полях: «Дайте мне предрассудок, и я переверну мир». Под этим перефразированным изречением, свидетельствующем об унынии, он теми же самыми кровавыми чернилами довольно удачно нарисовал пронзенное стрелой сердце. В его глазах, как и в глазах ближайших друзей Сантьяго Насара, поведение того в последние часы решительно доказывает его невиновность.
В утро своей смерти Сантьяго Насар и в самом деле ни на минуту не встревожился, хотя прекрасно знал, какой ценой пришлось бы расплачиваться за оскорбление, которое вменили ему в вину. Он сознавал, в каком ханжеском мире живет, и должен был понимать, что простодушные близнецы не способны снести такой обиды. Никто как следует не знал Байардо Сан Романа, но Сантьяго Насар знал его достаточно, чтобы видеть: за светским лоском скрывается человек, подверженный не меньше любого другого предрассудкам, которые впитал с молоком матери. А следовательно, его сознательная беззаботность в то утро была самоубийственной. Кроме того, узнав в последний момент, что братья Викарио поджидают его, собираясь убить, он не ударился в панику, о чем уже не раз говорилось, но скорее растерялся, как растерялся бы невиновный человек.
У меня лично создалось впечатление, что он умер, не осознав, за что умирает. После того как он пообещал моей сестре Маргот прийти к нам завтракать, Кристо Бедойя под руку повел его вдоль берега, и оба выглядели столь далекими от происходящего, что ввели всех в заблуждение. «Они шли такие довольные, — сказал мне Меме Лоаиса, — и я возблагодарил Господа, решив, что все уладилось». Разумеется, не все любили Сантьяго Насара. Поло Карильо, хозяин местной электростанции, считал, что Сантьяго Насар был так спокоен не оттого, что невиновен, а оттого, что циничен. «Думал, его не тронут, думал, деньги его защищают», — сказал он мне. Фауста Лопес, его жена, пояснила: «Они все такие, эти турки». Индалесио Пардо зашел в лавку Клотильде Арменты, и там близнецы сказали ему, что, как только епископ уедет, они убьют Сантьяго Насара. Как многие и многие, он подумал, что все это болтовня с недосыпа да перепоя, но Клотильде Армента убедила его, что это правда, и попросила найти Сантьяго Насара и предостеречь.
— Не трудись попусту, — сказал ему Педро Викарио, — он уже все равно что мертвый.
Это выглядело открытым вызовом. Близнецы знали об узах, связывающих Индалесио Пардо с Сантьяго Насаром, и, должно быть, решили, что это тот самый человек, который может помешать преступлению безо всякого для них позора. Индалесио Пардо увидел Сантьяго Насара в толпе, покидавшей порт: они шли под руку с Кристо Бедойей, и он не решился тревожить их своими предостережениями. «Тревога утихла, отпустило», — сказал он мне. Он только похлопал того и другого по плечу, и они пошли своей дорогой. Они его даже едва ли заметили — так были поглощены подсчетами свадебных затрат.
Люди направлялись на площадь, туда же, куда и Сантьяго Насар с Кристо Бедойей. Шли довольно густой толпой, однако Эсколастике Сиснерос показалось, что друзья двигались свободно, как бы в кольце, толпа словно расступилась вокруг них, потому что знала: Сантьяго Насар шел умирать, и не решалась его коснуться. И Кристо Бедойя тоже припоминает, что люди вокруг них вели себя необычно. «Смотрели так, будто у нас лица разрисованы», — сказал он мне. Более того: Сара Норьега открывала свой обувной магазинчик как раз в тот момент, когда они проходили мимо, и перепугалась, увидев, как бледен Сантьяго Насар. Он успокоил ее:
— Сама подумай, Сара, детка, — сказал он ей не останавливаясь, — столько выпить!
Селесте Дангонд сидел в пижаме у двери своего дома, посмеиваясь над теми, кто вырядился ради епископа, и пригласил Сантьяго Насара выпить с ним кофе. «Хотел выиграть время, обдумать все как следует», — сказал он мне. Сантьяго Насар ответил, что он спешит — надо переодеться и идти завтракать к моей сестре. «Я сплоховал, — объяснил мне Селесте Дангонд, — подумал: не могут его убить, если он так уверен в том, что собирается сделать». Ямиль Шайум, единственный, поступил как следовало. Едва до него дошел слух, он вышел из своего магазинчика тканей и стал ждать Сантьяго Насара, чтобы предупредить. Он был из тех арабов, что последними, вместе с Ибрагимом Насаром, прибыли в городок, и до самой смерти того был его партнером по картам, а после остался советчиком и другом его семьи. Более подходящего человека, чтобы поговорить с Сантьяго Насаром, не было, никто другой не пользовался у него таким уважением. Однако Ямиль Шайум подумал, что, если слух необоснованный, он напрасно встревожит Сантьяго Насара, и решил посоветоваться прежде с Кристо Бедойей, на случай, если тот знал больше. Как только друзья появились, он окликнул Кристо Бедойю. Тот похлопал по спине Сантьяго Насара — они почти дошли до площади — и поспешил к Ямилю Шайуму.
— До субботы, — сказал он на прощание Сантьяго Насару.
Сантьяго Насар ничего ему не сказал, а обратился по арабски к Ямилю Шайуму, и тот ответил ему тоже по-арабски. «Это была наша с ним игра словами, мы часто так развлекались», — сказал мне Ямиль Шайум. Не останавливаясь, Сантьяго Насар махнул им на прощание рукой и завернул за угол — на площадь. Они видели его в последний раз.
Едва выслушав Ямиля Шайума, Кристо Бедойя выскочил из лавки и побежал догонять Сантьяго Насара. Он видел, как тот завернул за угол, однако среди разбредавшихся с площади людей он Сантьяго Насара не обнаружил. Несколько человек, к которым он обращался с вопросом, ответили ему одно и то же:
— Только что видел его с тобой.
Ему показалось невероятным, чтобы Сантьяго Насар так быстро успел добраться до дому, но тем не менее Кристо Бедойя решил пойти спросить, там ли он — парадная дверь оказалась незапертой и даже приоткрытой. Он вошел, не заметив лежавшей на полу записки, прошел через полутемную залу, стараясь не шуметь — для посещений было слишком рано, — и все-таки собаки всполошились и выскочили откуда-то из глубины дома. Он успокоил собак, позвякав ключами, чему научился от их хозяина, и пошел в кухню; собаки побежали за ним. В коридоре он столкнулся с Дивиной Флор, та несла ведро с водой и тряпку, собираясь мыть полы в зале. Она уверила его, что Сантьяго Насар еще не возвращался. Когда Кристо Бедойя вошел в кухню, Виктория Гусман только что поставила на огонь тушить кролика. Она поняла все мигом. «У него был такой вид словно сердце вот-вот выскочит», — сказала она мне. Кристо Бедойя спросил, дома ли Сантьяго Насар, и она с притворным простодушием ответила, что он не приходил ночевать.
