Потом Лохматая вытащила вперед солистку Верку Агапову – Агапиху, – и та запищала, поднимая глупые глаза:
Под сосною, под зеленою
Спать положите вы ме-е-еня…
Васька эту песню откровенно не любил. Потому что ее выла Агапиха и потому что непонятной она была. Как это – под сосною класть человека? Зачем его там класть? И потом, для чего столько выть? Пойди да ляжь, никто тебе слова не скажет. Вот мучает, вот нудит, хуже зубной боли. А положили, так ведь снова недовольна:
Ты сосенушка, ты зеленая,
Не шуми-и ты на-до мно-ой…
Вдруг вспомнилось про солдата, который сидит под сосной. Сидит и ждет Ваську. А может, не ждет. Так уж он и поверил, что Васька бегает по поселкам, ищет ему жуликов. Все знают, что Ваське верить нельзя, обязательно соврет. Натреплет с три короба, неделю не разберешься, что было на самом деле.
Дурак, что ли, солдат? Но почему же он тогда кричал, что будет ждать? Странно так кричал, будто просил или умолял Ваську, обращался как маленький к большому.
Васька посмотрел на Агапиху, которая пищала свое «Лю-ли, люли», и ему стало невмоготу. Он вдруг запрыгал, затрусил на месте, перебирая ногами и изображая на лице крайнее нетерпение. «Ой, лю-ли, лю-у-ли», – орала Агапиха, скашивая на Ваську недоуменный глаз. «Ой, лю-ли, лю-ули…» И сорвалась, хмыкнула напоследок.
Лохматая повернулась, остановив музыку, спросила:
– Ты что, мальчик?
– Мне надо! – простонал Васька и запрыгал еще сильнее, изображая, как ему надо.
– Что тебе надо? – недоуменно повторила Лохматая. Весь хор вразнобой заорал ей:
– Это Сморчок! Он в штаны намочит!
– Что? Что? – старалась вникнуть Лохматая. Она поморщилась, долго же до нее доходило…
Тут Боня, который считался старостой хора, крикнул:
– Он у нас среди дня мочится, если ему не напомнишь. У него пузырь не держит.
– Это правда! Правда! – завопил хор. А Боня добавил:
– Ночью он тоже… Он сперва заплачет во сне. Потому что не может терпеть, а проснуться тоже не может. А пузырь у него не держит… Вон он заплачет, а потом слышно – зажурчит…
– Ах, зачем такие подробности, – сказала Лохматая. – Замолчите все. А ты иди, иди, мальчик.
Васька еще секунду потрусил на месте, как бегун на старте, а потом ринулся к двери, выскочил в коридор, на улицу. Остановился, глубоко вздыхая. «Хоть у тебя на голове и лохмы, а ты дура», – решил весело.
Васька стал прикидывать, что можно сделать, чтобы остаток дня прошел полезно. Сбегать ли на станцию, на добычу, или сперва зайти к Витьке и предупредить о солдате. Мол, рыщет тут, будь настороже. Но Витька смеяться начнет. Скажет: «Матрос – в штаны натрес!» А может, и вправду солдата нет? Подождал, подождал да уехал? Вот бы подкрасться, посмотреть издалека.
Васька дважды обошел дом, а это означало, что он сильно колебался. Остановился под окном кабинета, послушал, как завопил дружный хор, и решился: пойду, посмотрю. Оставаться возле дома было небезопасно. Кто-нибудь увидит Ваську, погонит обратно петь. А это еще хуже, чем врать солдату. Открывает щука рот, а не слышно, что поет.
– Ой люли! Люли! – заорал Васька изо всех сил, стараясь показать, как ему противны эти «люли», которых он представлял в виде шишек, висящих на сосне. Висят «люли», свесившись вниз, а между ними, закатывая фальшиво глаза, ходит Агапиха, жеманно нюхает, говорит манерно: «Ой, люли, люли»… Дать бы ей по шее, чтобы не тянула кота за хвост. Васька часто во время хора показывал Агапихе фигу в кармане. Хоть она и не видит, а приятно.
Однажды Васька набрался нахальства и спросил:
– Я могу сам по себе петь?
– Это как? – удивилась она. – Ты хочешь солировать?
– Ага, – сказал Васька, – солировать.
Лохматая очень удивилась. Но ее интеллигентность взяла верх. Васька на это и рассчитывал, он знал, что интеллигентность ее погубит.
– А что ты хочешь петь?
Васька только и ждал такого вопроса. Он напружинился и заорал что есть мочи:
Одна нога была другой короче,
Другая деревянная была,
И часто по ночам ее ворочал;
Ах, зачем же меня мама родила!
– Это что же такое? – возопила громко Лохматая, и даже усики у нее зашевелились. – Ведь это же хулиганская песня! Мальчик, ты понимаешь, что ты спел?
Васька все понимал, а вот Лохматая не понимала. Если бы она послушала, какие песни они закатывали по вечерам, когда воспитатели уходили домой! У нее бы затмение вышло от их песен. Вот что подумал Васька, снисходительно глядя на Лохматую. Но сказал он ей так, что лично он не думает, что это была хулиганская песня. В ней и слова-то ни одного особенного нет. Но если ей хочется что-нибудь почувствительнее, он может спеть ей «Халяву»… «Женился, помню, я на той неделе в пятницу…» Лохматая взвилась со стула, и брызги полетели у нее изо рта. Она что-то кричала, что именно – Васька не разобрал. Она выскочила за дверь, схватив свои ноты, а Васька с тех пор навсегда охладел к пению.
За мыслями Васька не заметил, как ноги сами привели его в лес. Потянуло, что ли, на старое место. Солдата он увидел издалека. Хотел остановиться, но вдруг понял, что и солдат его заметил, он даже привстал навстречу Ваське, смотрел на него не отрываясь.
Васька шел к солдату и раздумывал, как бы соврать получше. Оба смотрели друг на друга. Васька с любопытством, даже весело, он теперь ничего не боялся. А солдат смотрел выжидательно, он глазами на расстоянии пытал Ваську, но в то же время будто и боялся новости, и не хотел ее. Для него важнее слов было Васькино возвращение.
– Я спрашивал, – начал Васька, еще не дойдя до солдата. – Никто ничего не знает.
– Да, да, – кивнул солдат. И продолжал так же смотреть на Ваську.
– Я бегал, бегал, – произнес Васька. – Туда, сюда…
– Я понимаю, – сказал солдат.
– Одному говорю: «Стырил? Отдай! Тебе бочата в награду предлагают за твою честность». А он говорит:
«Нет, я такими делами не занимаюсь».
– Правильно, – ответил солдат. Он что-то сообразил и уже не смотрел на Ваську. Может, он догадался, что Васька врет? Вряд ли, Васька старался врать как можно честнее. – Ладно. Спасибо, – произнес солдат. – Я понял сразу, что ты хороший человек.
Он сказал, будто отрезал Ваську от себя. Повернулся и пошел по тропинке, не оборачиваясь, никуда не глядя. А Васька продолжал стоять, никак не беря в толк, почему солдат уходит, почему он назвал Ваську хорошим, хотя Васька ничего пока хорошего не сделал.
Споткнувшись на бегу о корень, он догнал солдата, спросил сзади:
– А ты куда идешь?
Тот вовсе не удивился, что Васька еще здесь, ровно произнес:
– Не знаю. Ничего не знаю.
– Тебя арестуют? – спросил Васька.
– Наверное, арестуют.
– А ты не ходи, – посоветовал Васька. – Они все равно не знают, где тебя искать.
Солдат запнулся при таких словах. Он даже посмотрел на Ваську, будто не поверил, что тому могла прийти в голову подобная мысль. Отчего-то спросил:
– Тебя как зовут?
– Васька Сморчок, – сказал Васька. – А тебя?
– Андреем, – ответил солдат и добавил: – Звали. Ты добрый, Василий. Я сразу почувствовал, что ты меня жалеешь.
– Зачем тебя жалеть? – пожал плечами Васька. – Мы же взрослые люди. Я бы тоже так поступил. Я несколько раз прятался, когда меня искали. У нас в сарае такая заначка есть… Мы травы наложили, чтобы мягче ждать было.
– От кого тебе прятаться, Василий? – спросил солдат.
– От кого? Думаешь, не от кого? От всех, кто против меня.
– Есть такие?
– Всякие есть, – отмахнулся Васька. – Я тебе так скажу: у каждого серьезного человека должна быть своя заначка.
– А если ее нет? – Солдат опять посмотрел на Ваську, с любопытством посмотрел.
– Как же без заначки? А жить как?
– Как? – спросил солдат.
– Не проживешь, в том-то и дело. Вот есть у меня вещь. Ну… Рогатка к примеру. (Васька сказал «рогатка», а думал он про компас.) А еще картофелина. А еще заточенный гвоздь вместо ножа. Где все это держать? Дома? Так дома-то нет! Есть, правда, постель, которую на дню несколько раз перетряхивают, что-нибудь ищут. Воспитатели трясут и свои, которые жулики… А заначка – это и есть дом. А кто я буду без заначки? Никто!
Солдат остановился, о чем-то раздумывая. Светлые брови его сошлись. Был он сейчас как мальчишка, Васька подумал, что слабак солдат в сравнении с любым детдомовцем. Потому его и обокрали. А уж сам Васька куда опытнее солдата. Ведь приходится объяснять элементарное, что и в объяснении не нуждается. И выходит:
Васька должен учить солдата жить.
– Ты чей, Василий, будешь? Родители твои где? – спросил солдат.
– Не знаю, – произнес Васька равнодушно. – Я всю жизнь сам по себе. Мне никто не нужен.
– Ишь какой самостоятельный! – воскликнул солдат, он даже улыбнулся.
Васька не воспринял чужой иронии, а отвечал достойно, что сейчас все должны быть самостоятельными, потому что время трудное, идет война.
– А разве ты, дядя Андрей, не самостоятельный? – спросил Васька и с сомнением посмотрел на солдата.
