– Ну, как ты? – дрогнувшим голосом спросил он.
– Ну-у, – протянула мать. – Ты же в курсе. Но в целом все могло быть и хуже. Да что говорить, болячки в нашем возрасте не могут уменьшаться. Они могут только прибавляться. Это закон природы, и с этим не поспоришь. Главное, чтобы боли чуть-чуть ушли и я смогла бы ходить. Хотя бы понемножку. Отца вот совсем замучила, а у него тоже нога не ах. Обычные стариковские дела. – Она грустно улыбнулась и тут же оживилась: – Ну, как у тебя, что у тебя? Это, ей-богу, интереснее.
Он что-то начал ей рассказывать – какие-то обрывки, фрагменты: про бизнес, про новую машину, про собаку.
– А как твоя Красная Шапочка, Серый Волк?
Он задумался и пожал плечами.
Мать внимательно посмотрела на него и опять тяжело вздохнула.
– Она неплохая девочка, – сказал он.
Мать покивала.
– Неплохая. Ну это еще не все для того, чтобы быть счастливым. Господи, что я тебе говорю! – ужаснулась она.
– Ну, матушка, – попробовал отшутиться он, – вас, право, не поймешь! То любовь у вас не главное, а есть еще куча составляющих семейной жизни, как было заявлено ранее. Теперь, когда есть все эти сос-тав-ля-ю-щие, – произнес он по слогам, – вы опять грустите. Что с вами, мадам? Вы уж определитесь.
– Маразм, думаю, – в тон ему ответила мать, а потом посмотрела на него и серьезно сказала: – А вообще-то я определилась.
– В тебе-то я не сомневаюсь, – глубоко вздохнув, усмехнулся он.
В проеме спальни возник отец и огорченно и взволнованно проговорил:
– Нет, ну у тебя в руках совершенно нет меры. Такие яства и в таком количестве!
Сын махнул рукой:
– Оставь, это все такие мелочи.
– Слушай, – твердо сказала мать, – ты лучше не возмущайся, а покорми ребенка. Ребенок-то после работы. А ты все пакетами шуршишь.
Отец расстроился еще больше и, прихрамывая, припустился на кухню, приговаривая вслух:
– И правда, старый болван, совсем старый болван.
Мать рассмеялась и погладила сына по руке:
– Иди, поешь. У нас фасолевый суп и котлеты.
Он наклонился, поцеловал ее в щеку и пошел на кухню.
– Руки помой! – крикнула мать ему вслед.
На кухне отец ставил на стол тарелку с супом, от которой тянулся густой горячий пар. Он заметил, что у отца мелко дрожат руки. Потом отец резал хлеб, грел котлеты и перекидывался с сыном фразами – обычный словесный пинг-понг, как всегда, с юмором.
Он жадно ел, вспомнив, что за день выпил только две чашки черного кофе. Потом отец, извиняясь, сказал:
– Я пойду к матери, посижу, а? Не возражаешь?
Сын конечно же не возражал.
Он с удовольствием съел суп, две котлеты и, вздохнув, бросив взгляд на свой уже вполне образовавшийся животик, положил себе в тарелку жареной картошки. Поев, он с удовольствием выкурил сигарету, глядя в окно на темную улицу, потом поднялся, вымыл посуду и пошел по длинному коридору к родительской спальне. Дверь в нее была прикрыта. Он невольно притормозил, словно что-то почувствовав, и замер у двери, почему-то не решаясь ее открыть.
– Даже не думай, – услышал он.
Отец говорил тихо, но твердо, словно одновременно прося и требуя.
– Ты просто не имеешь права ни о чем плохом думать. Вспомни, что было в жизни. И мы все преодолели, через все прошли. Ты же знаешь, почему. Только потому, что мы всегда были вместе. И сейчас все осилим. Ну ты же мне всегда верила! Даже когда я тебя сильно разочаровывал. А что сейчас изменилось? Ты мне перестала верить? – настаивал отец.
Мать, всхлипывая, что-то тихо отвечала ему, но сын не расслышал.
– И вообще, – продолжал спокойно и уверенно отец. – Все будет хорошо. По-другому и быть не может.
Он на минуту замолчал, а потом сын услышал:
– Ты вся моя жизнь, слышишь?! Вся моя жизнь. Без тебя нет ничего и не может быть. Без тебя просто нет меня. Без тебя и нет, собственно, самой жизни.
Отец еще что-то говорил, но сын уже на цыпочках отступал в коридор. У двери он, кашлянув, хрипло крикнул:
– Мам, пап, я поел, все супер, как всегда.
Отец вышел в коридор.
– Ну что, будешь двигаться? – деловито спросил он.
– Да, только с мамой попрощаюсь.
Он зашел в комнату к матери.
– Все, мамуль, поехал, завтра рано вставать, как всегда, – произнес он скороговоркой. – И обязательно съешь арбуз, слышишь, мам? Ну не зря же я его тащил?!
Мать кивала и улыбалась.
Он поцеловал ее руку и вышел в коридор.
– В общем, бать, звони, если что. Ну давай, до связи. – Он обнял отца, вышел на лестничную клетку и вызвал лифт.
Потом сел в машину, завел мотор и долго курил, глядя прямо перед собой на влажную от дождя черную дорогу, на покачивающиеся тени уже почти облетевших деревьев, поблескивающих серыми мокрыми стволами, и молчал, курил и думал – так, ни о чем конкретном. Просто о жизни в целом. Но кажется, понял что-то очень важное. Важное для себя. Именно в тот обычный, урочный, ничем не примечательный вечер.
Он тронул с места и открыл окно до основания. Капли холодного, мелкого и колкого дождя падали ему на лицо, и почему-то ему было это даже приятно. Он выжал до отказа педаль газа, и машина понеслась по шоссе. Потом он включил музыку, дурацкую, пустую – какой-то шансон. И опять удивился, что она совсем не раздражает, а даже скорее нравится ему. Он усмехнулся. Он ехал быстро по почти пустому проспекту, мерно работали дворники. И впервые за последнее время эта жизнь не показалась ему обузой и наказанием. «Как все просто, – подумал он. – Как, оказывается, все просто!»
Он долго спал утром, его разбудил пес, жалобно и настойчиво поскуливая и требуя своего, положенного. Из ванной он крикнул собаке, извиняясь:
– Сейчас, сейчас!
Быстро собрал свои вещи в новый дорожный чемодан, купленный к предстоящему совместному отдыху, вырвал листок из ежедневника, написал на нем короткую фразу и повесил листок на холодильник, прижав его магнитом-клубничкой.
Позвав пса, он легко спустился вниз. Пес, повизгивая, бежал рядом. Он открыл машину, бросил в багажник чемодан, а собака, радостно дрожа и задрав ногу, уже справляла нужду под соседним деревом. Потом он открыл заднюю дверцу, пес, заядлый автолюбитель, ворвался, влетел в машину и разлегся на заднем сиденье королем. Он завел мотор, и машина резко взяла с места.
А в квартире на шестом этаже, на холодильнике, прижатая глянцевой пластиковой ягодой, чуть колыхаясь от слабого ветра, идущего из фрамуги, висела записка, написанная его торопливой рукой. В ней было всего четыре слова. Проще не бывает: «Не стоит ничего менять».
И это тоже еще кому-то предстояло пережить.
С вечера, как всегда, была назойливая, дребезжащая тревога. Вдруг Наденька не придет? Нет, нет, она все понимала и даже не собиралась осуждать – ни на минуту, не приведи господи! Ну что ей делать у старухи? Сомнительное удовольствие обсуждать болячки и теребить заскорузлые воспоминания. Хотя нет, конечно же Софья Михайловна старалась держать себя в руках и об этом не говорить. Зачем девочке ее невеселые проблемы? К приходу Наденьки она готовилась тщательно и заранее – в супермаркете (слава богу, пятнадцать минут пешком, соседний дом) старалась купить что-нибудь вкусненькое, что любит Наденька. Например, венгерские ватрушки, вполне, кстати, приличные, с лимонной цедрой, совсем свежие (в магазине была своя пекарня). Или дорогущий (ужас!) сыр с плесенью – Наденька его обожала. Хотя это, конечно, сильно подрывало хилый бюджет. Или кусок ветчины – правда, это, как правило, оказывалось разочарованием, и она со вздохом вспоминала тамбовский окорок «со слезой». Придя домой, Софья Михайловна заваривала чай по всем правилам: два раза ополоснуть кипятком, потом заварка – чуть воды на десять минут – это называлось «поженить». А уж потом доверху кипяток – опыт, полученный в Ташкенте в прошлом веке. На единственный парадный сервиз, вернее, на его остатки, раскладывались сыр, ветчина, лимон, выпечка, свежий хлеб. Она придирчиво осматривала стол. Конечно же скатерть, никаких клеенок. Из буфета доставалась банка сливового джема, густого, можно резать ножом. «Мармелад», – называла его Софья Михайловна. В литровую банку она перекладывала из зеленой, с отбитым боком кастрюли квашенную собственноручно капусту – антоновское яблоко, клюква, моркови совсем чуть-чуть. Очередные вязаные носки – Наденька без конца хватает простуду.
Потом она доставала потертую деревянную шкатулку с почти стертой аппликацией – поле, дорога, две сосны по краю поля – и начинала перебирать свои нехитрые богатства. Все лучшее уже подарено Наденьке. Остатки жалки – простая золотая цепь, правда, девяносто третья проба, но совсем некрасивая, еще бабушкина. Кажется, бабушка носила на ней ключ от буфета, где хранилось сладкое, но точно Софья Михайловна не помнила. Серебряное колечко с чернью и мелкой, ярко-зеленой бирюзинкой – так, совсем чепуха. Одна серьга, вторая утеряна лет тридцать назад. Но даже та, оставшаяся, не потеряла своей ценности без напарницы. Камень по-прежнему прекрасен и чист – крупный, каплевидный, около карата – последний привет от покойной свекрови. Давняя мечта – сделать у ювелира из этой одинокой серьги кольцо для Наденьки, но страшно отдавать в работу – камень могут подменить, Софья Михайловна об этом слышала.
