Элнер его не удерживала, не умоляла остаться, однако, вернувшись в тот вечер домой, Мэкки как следует все обдумал. Благодаря Элнер он понял: хоть и велик соблазн начать все заново, он не готов перечеркнуть годы, прожитые с Нормой, причинить горе Линде и, может статься, разрушить им жизнь. И жизнь Лу тоже. Когда он рассказал Элнер о своем решении, та улыбнулась: «Я так рада, Мэкки! Что бы я делала без такого дружка, как ты?» Больше они к этому разговору не возвращались.
Норма ни о чем не догадывалась, однако Мэкки именно из-за Лу продал магазин скобяных товаров и потащил семью во Флориду — подальше от Лу, которую не мог забыть. Даже когда она вышла замуж и уехала из штата, жгучая боль пронзала Мэкки, стоило ему вспомнить ее лицо или уловить в толпе запах тех же духов. Но, как поется в песне, «время лечит все раны». Время и расстояние заглушили боль, изгладили память о Лу, и Мэкки почти перестал о ней думать.
Тетя Элнер не только сохранила его семью — если бы не она, Мэкки и Норма просто-напросто не поженились бы. Обоим было по восемнадцать, и они любили друг друга без памяти, но мать Нормы, Ида, и слышать ни о чем не хотела. «Замуж за Мэкки? Только через мой труп!» Сын жестянщика — не лучшая партия для ее единственной дочери. Уже было решено через неделю отправить Норму в колледж, а после телефонного разговора со старшей сестрой Ида вдруг смягчилась и дала согласие на их брак. Никто так и не узнал, что сказала Элнер, но в итоге Мэкки женился на Норме и не мыслил жизни без нее, дочки Линды и внучки Эппл. Он представлял, как тяжело ему будет без тети Элнер. Он тосковал по ней уже сейчас и знал, что вместе с нею уходит безвозвратно и вся его прежняя жизнь.
Молоденькая медсестра провела Мэкки в конец коридора, бесшумно открыла дверь палаты, зажгла свет, и Мэкки увидел тетю Элнер, все в том же старом коричневом халате, который Норма терпеть не могла. Мэкки подошел ближе, опустился на стул возле кровати, взял тетю Элнер за руку. Кто-то пригладил ей волосы, убрал со лба седую прядь, и лежала она так безмятежно, будто просто уснула.
— Побудьте здесь сколько захочется, мистер Уоррен, — шепнула медсестра. — А если понадоблюсь — я рядом, в коридоре.
Медсестра вышла, прикрыв дверь, а Мэкки, не выпуская руки тети Элнер, упал головой на кровать и зарыдал, как ребенок. «Куда она ушла? — думал он. — Где теперь эта чудесная женщина?»
Когда Ида распахнула двери в конце коридора, глазам Элнер предстало дивное, ослепительное зрелище, и от восторга у нее перехватило дыхание. Сверкающая хрустальная лестница вела прямо в небеса, к большой круглой луне.
Элнер повернулась к Иде со слезами на глазах:
— Я и вообразить не могла такой красоты!
— Так и думала, что тебе понравится, — отозвалась Ида.
Уже на лестнице Элнер заметила в руках у сестры сумочку. «Только Иде придет в голову взять с собой в рай сумочку», — подумала она и от души расхохоталась.
Ида спросила:
— Что смеешься?
— Да так, — увильнула от ответа Элнер. — Вспомнилось кое-что.
Сумочку в гроб матери положила Норма, поскольку Ида считала, что показаться на людях без сумочки — для женщины все равно что выйти из дому голышом. Элнер чуть было не рассказала сестре, что сумочкой она обязана Норме, но вовремя одумалась: стоит заговорить про похороны — Ида тут же опять припомнит Тотт Вутен.
Пока сестры шли по лестнице, небо вдруг стало темнеть, окрасилось полночной синевой; всюду: и над головой, и даже под ногами — замерцали крохотные звездочки. Элнер обомлела от восторга. Она всегда мечтала прогуляться по небу, среди звезд, — и вот мечта сбылась.
Элнер и Ида поднимались все выше, и луна у них над головами будто выросла, окрасилась теплой желтизной и золотом, засияла во тьме, как мириады светлячков. Долгий подъем оказался на удивление легким, и Элнер заметила:
— Я-то думала, что устану карабкаться, а на деле ничуть не запыхалась.
Луна тем временем вновь сменила цвет, из золотой сделалась ослепительно белой, а как только Элнер и Ида взошли на верхнюю ступеньку, на их глазах луна превратилась в гигантскую круглую перламутровую пуговицу.
— Ну и ну! — изумилась Элнер, и в эту самую минуту в центре пуговицы открылась арка. Элнер с Идой шагнули внутрь.
Вновь ярко засияло солнце, и стало светло как днем. Элнер застыла на миг, глядя вокруг: так вот каков рай! Ни белых облаков, ни порхающих ангелов, но тоже красиво. Похоже на ботанический сад в Канзас-Сити, куда ее не раз водила Ида. Трава сочная, зеленая, повсюду цветы.
— Ну как? — поинтересовалась Ида.
— Чудесно! — улыбнулась Элнер. Подняв глаза, она отметила, что небо здесь не привычно голубое, а переливается всеми цветами радуги. Элнер протянула руку, и цветные блики — розовые, голубые, нежно-зеленые — заиграли на ее ладони. — Будто идешь по радуге, правда, Ида? Помнишь письмо той женщины на радио, в программу Соседки Дороти, о том, как она оказалась внутри радуги?.. Вот и мне выпало такое счастье.
Они продолжили путь, и вдруг Элнер вспомнила кое-что еще:
— Послушай-ка, Ида… А мне теперь откроются все тайны бытия? Ведь недаром говорят, что после смерти будешь знать все?
— Ничего не могу тебе сказать, Элнер, я всего лишь твоя провожатая. Что тебе положено, узнаешь сама.
— Мне не терпится узнать, как мир устроен! Умираю от любопытства! Может, хотя бы намекнешь?
— Извини, — вздохнула Ида. — Не могу.
— Ладно, раз уж тайны и откровения под запретом, расскажи хотя бы, как выглядит Бог.
Ида молча шагала дальше.
Элнер с трудом поспевала за ней.
— Скажи мне тогда вот что: он и в жизни такой, как на картинках? Я не испугаюсь, когда его увижу?
Ида не ответила, лишь отрицательно покачала головой: бояться, мол, нечего.
— Честно признаюсь, Ида, страшновато мне. Ему есть за что на меня злиться. Кое о чем я точно жалею: зачем я подсунула маленькому Лютеру Григзу слабительную конфету? Должно быть, вообще себя не помнила. Могу я сослаться на временное помрачение ума? Как по-твоему?
— По-моему, тебя ждет самый главный в жизни сюрприз.
— Хм… — призадумалась Элнер. — Что за сюрприз — большой или маленький? Приятный или не очень?
— Одно только скажу (а дальше — молчок): сюрприз тебя ждет очень приятный.
У Элнер чуть-чуть отлегло от сердца.
— Это хорошо, — произнесла она вслух, а про себя подумала: «Если он о конфете не вспомнит, я и не заикнусь». Не успели они сделать и нескольких шагов, как Элнер опять принялась выпытывать: — Можно ему задавать вопросы или надо стоять по стойке «смирно» и слушать?
Молчание.
— Надо сделать реверанс? Или опуститься на колени? Или… что? — Элнер хотела все сделать правильно, но от Иды толку было мало. — Ну скажи хоть, будет он на меня сердиться, как по-твоему?
Ида, верная слову, упорно не желала больше ничего говорить, и Элнер это злило до крайности. «Знает ведь все, — думала Элнер. — Знает — и молчит. Как всегда».
Пока сестры не спеша шли по тропинке, Элнер вспомнила кое о чем еще.
— А куда запропастилась наша семейная Библия, Ида? В последний раз я ее видела у Герты, а после твоей смерти она подевалась куда-то.
— Я ее закопала.
— Где?
— Не помню.
— Зачем?
— Думала, так лучше.
— Почему?
— Потому, Элнер, что в ней записаны наши семейные тайны, и их не должен знать кто попало. Надеюсь, ты тоже не хочешь, чтоб чужие совали нос в наши дела? А почему ты спросила?
— Хотелось бы знать точно, сколько мне лет. Под девяносто?
— Фу, Элнер, — скорчила гримаску Ида. — Я о годах никогда не задумывалась. Велика важность — возраст! Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует.
Элнер не сомневалась, что сестра что-то скрывает. «Ей-богу, — кипела про себя Элнер, — прекрасно она помнит, где зарыла Библию и сколько лет им обеим. И вообще — если она умерла в пятьдесят девять, то коровы летают, а после смерти продолжать молодиться — глупость несусветная».
Тропинка вилась дальше. По пути Ида вспомнила об их средней сестре Герте. В день ее похорон было очень морозно, хмуро. Ида укуталась в толстую меховую шубу, и ей ничего не стоило спрятать увесистую Библию за пазуху и вынести из дома. Сжечь Священное Писание, бросить в реку, вырвать злополучные страницы или совершить иное богохульство у нее не хватило духу, и Ида припрятала Библию до весны, а когда потеплело, обернула куском фланели, положила в большую пластмассовую коробку и зарыла в цветнике. Без малейшего зазрения совести. Ида всю жизнь врала о своем возрасте — почему бы и не продолжить? К тому же убавить себе годик-другой — и не ложь вовсе, без этого не прожить на свете.
Знай Дженкинсы, что их сын Герберт надумал жениться на женщине восемью годами старше, они бы воспротивились браку. Иде с трудом удалось отхватить приличного жениха. Отец Герберта владел несколькими банками в разных концах штата и был местной знаменитостью. Герберт звезд с неба не хватал, но для Иды он был последней надеждой выбиться в люди, она уцепилась за эту возможность и вовсю пользовалась своим положением, став женой главы банка. Пусть банк малюсенький, в захолустном городишке Элмвуд-Спрингс, но Иду так и распирало от гордости. Однако постоянное притворство давалось ей нелегко. Однажды Ида чуть не попалась: какая-то завистница подбросила Герберту ее школьный дневник. Не моргнув глазом, Ида насочиняла, что это чужой: была, мол, еще одна Ида Мэй Шимфизл, дальняя родственница, которая давным-давно уехала. И простодушный Герберт принял все за чистую монету.
