— Да, я все понял. Надо — оперируйте, — проблеял Порошок, привыкший, что все с ним сюсюкаются.
Это была моя вторая самостоятельная операция по удалению части желудка, и проходила она без заведующего. Ассистировала гинеколог. Я собрался, сосредоточился и провел операцию на достойном уровне, так как понимал: ошибусь — и ждут меня бо-о-ольшие неприятности.
К счастью и для меня, и для больного, все закончилось хорошо. Порошок поправился. Поначалу он пытался шантажировать меня, заявив, что всем расскажет, как я заставил его согласится на операцию. Но когда он узнал, что после операции вместо третьей группы инвалидности получит вторую, совсем повеселел и успокоился.
Через пару месяцев подвыпивший Порошок навестил меня. Объявил, что ему таки дали вторую группу, чему он несказанно рад, а посему зла на меня не держит, ябедничать никуда не побежит. И в знак особого расположения он даровал мне презент — бутылку «Агдама» в мятой прошлогодней газете. По его мнению, это был самый лучший напиток.
С выздоровлением Порошка можно спокойно поставить точку в этой главе и перейти к следующей. Да, а «Агдам» я выкинул в мусорный бак, предварительно разбив бутылку, чтобы никто не отравился, выпив сего зелья (очень плохое вино, приготавливают из порошков — заменителей с добавлением плохо очищенного спирта, весьма высок процент разного рода осложнений, вплоть до летального исхода, среди любителей «Агдама»).
Новый, 1996 год прошелся по стране тяжелым катком, ветер перемен докатился и до наших окраин. Работы было много, и мы не следили за страстями, бушевавшими в верхних эшелонах власти. Мы молча делали свое дело — помогали людям и за новогодними праздниками с их последствиями как-то упустили из виду происходившее вокруг.
Первые тревожные симптомы появились в начале февраля: нам сообщили, что нашу зарплату задерживают. Пятого февраля, в день получки, обрадовали: «Денег на зарплату нет!»
Ни на следующий день, ни через неделю, ни через две денег нам не выдали.
Было много недовольных, кое-кто предложил забастовать, как шахтеры. Но если рабочие и колхозники могут себе позволить такую роскошь, то мы просто не имеем права на это. Как медики могут бастовать?
Привезут, к примеру, больного с перитонитом. А мы ему: «Подожди, дорогой, у нас тут забастовка, пока нам деньги не выплатят, лечить тебя не будем». Так, что ли? А это уже уголовщиной попахивает: неоказание помощи! Можно и реальный срок получить.
Знавал я одного стоматолога, который ехал в поезде и хвастал попутчикам, что он крутой доктор. Внезапно в соседнем вагоне женщина начала рожать. По радио попросили подойти медиков, стоматолог идти отказался, заявив, что он спец по зубам, а не по другому месту. Роды осложнились кровотечением, мать и дитя едва не погибли, повезло, что нашелся военный хирург, ехавший этим поездом в отпуск. Он и остановил кровотечение и спас ребенка и мать.
На стоматолога написали жалобу и подвели под статью. Реального срока не дали, но лишили права заниматься медициной на три года. Никого не волновало, что он зубы лечит. Постоял бы рядом, хоть чем-то помог бы — думаю, итог был бы другим; а раз самоустранился — то это уже неоказание помощи!
Короче, нельзя нам было бастовать. А без зарплаты сидеть — можно. Хорошо, пациенты не давали умереть от голода. Как у Чехова, несли молоко, мясо, сало, птицу, овощи, иногда самогон. Денег у них у самих не водилось, но большинство жили на земле и кормились с нее.
Никогда не забуду, как один благодарный пациент, спасенный от ущемленной паховой грыжи, предложил отблагодарить меня картошкой. Мол, возьмите, доктор, у меня много, урожай был обильный. Я согласился, думая, что мешок картошки здорово нас выручит, назвал пациенту адрес…
Вечером подъехал полный самосвал картофеля.
— Куда мне столько? — изумился я.
— Сколько сможешь — съешь, а остальное продашь на базаре! — смеялся пациент.
Я набрал пять мешков, от остального отказался, не представляя себя в роли торговца картофелем на местном базаре.
Вот так и выживали. Не голодали, но и денег не видели месяцами. Главный врач, чтобы его не привлекли к ответственности за задержку заработанной платы, пошел на хитрость: начал отдавать зарплату по частям. Двадцать шестого февраля нам выдали пять процентов от январской получки. Наверх тут же ушла телефонограмма, что в нашей ЦРБ начали выдавать зарплату за январь, выдали 5 % и на этом успокоились. А конкретные цифры, то есть пять процентов, в отчете не фигурировали. Остатки январской зарплаты получили кто в апреле, кто в мае. (В мае выдали остатки за январь, так по частям и выдавали, задержки были по 6–7 месяцев, кошмар! Стабильная зарплата у нас стала только в XXI веке! Да, так мы там все и жили!)
Самым противным было то, что некоторые наши пациенты стали подавать на больницу в суд. Этот новый способ обогатиться придумали две подружки-поблядушки. Одна из них работала в роддоме санитаркой, другая рожала там пятого ребенка от десятого мужа.
У этой многодетной матери третий и четвертый ребенок появились на свет путем кесарева сечения. Ей не следовало заводить пятого — два рубца на матке, орган мог не выдержать и разорваться. Но, чудом выносив плод, роженица прибыла в больницу.
Вот ведь превратности судьбы! Я знаю многих приличных, но бесплодных людей, которые вынуждены были усыновлять чужих, не в силах родить сами. А шелупонь подзаборная плодится и размножается, пропивая потом детские пособия! Почему так?..
Работал у нас в ту пору замечательный акушер-гинеколог Роман Сидорович Ваулин. Приехал уже маститым доктором, в совершенстве владел всеми видами гинекологических операций. Женщины-гинекологи неохотно шли в операционную, поэтому он приглашал меня ассистировать. Я никогда не отказывался, а с большим удовольствием помогал ему и учился оперативной гинекологии. Это мне в дальнейшем очень помогло. После его увольнения гинекологи просили меня вести их операции — правда, в протоколе писали свои фамилии.
Доктор Ваулин, выполнив третье кесарево, перевязал женщине маточные трубы, чтобы она больше не беременела. Шестой беременности она бы не перенесла. В тех краях, где Ваулин стажировался, это было возведено в рамки закона: третье кесарево — показание к перевязке труб. Больной он этого не сказал, а в протоколе операции в истории болезни, конечно, написал.
Санитарка, подружка новоиспеченной мамаши, выкрала историю болезни и сделала копию. По выписке из роддома многодетная мать подала на Ваулина в суд, запросив двести тысяч рублей за моральный ущерб. Она, оказывается, хотела еще детей.
Процесс длился с полгода, гинекологу так и не удалось заверить суд, что четвертое кесарево — абсурд, а при том образе жизни и многочисленных половых связях, которыми грешит потерпевшая, перевязка труб — лучший выход для нее. Суд посчитал иначе, впаял иск в двадцать миллионов рублей старыми, и обязал больницу выплатить деньги в течение двух месяцев.
Главврач Тихий выплачивать деньги из больничной кассы отказался, повесив долг на Романа Сидоровича. Ваулин деньги отдал и, обидевшись, уволился и уехал работать в другой район. Мы остались без оперирующего гинеколога.
Эту историю узнали все: еще бы, врач заплатил пациенту! Беспринципные обыватели возбудились и стали подавать в суд на медиков. Это движение, можно сказать, приобрело массовый характер.
Вызывают на «скорую» в час ночи. На подоконнике, притулившись к косяку, ожидает небритый, пропахший мочой и перегаром мужик неопределенного возраста.
— Что случилось? — спрашиваю у него.
— Ах, доктор, палец болит! — и сует мне под нос бесформенный, распухший, желтоватый палец, покрытый зловонным гноем.
— Сколько уже болит?
— Два месяца! А что?
— Ничего, если не считать, что у тебя пандактилит и надо палец твой ампутировать.
— А что такое «пандакилит»?
— Так, ты время смотрел? Второй час ночи, а мне, между прочим, к восьми на работу. Все! Утром приедешь на прием в поликлинику, я тебе объясню.
— Доктор, да я на вас в суд подам!
— За что, интересно?
— За неоказание помощи.
— Экий ты козел, однако! Два месяца сидел дома, а сейчас приперся в час ночи, и что, думаешь, тут все прыгать вокруг тебя должны?
— Я правда на вас в суд подам!
— Вперед!
В суд мужик не подал. Приплелся дня через два к концу приема. Слезно извинялся и просил избавить от мучений. Я простил его и ампутировал больной палец.
Надя Блинова, сорокалетняя разбитная бабенка, лихо отплясывала в ресторане. Закружилась, упала на мраморный пол и получила трехлодыжечный перелом с подвывихом стопы кнаружи, так называемый перелом Пота-Десто. Осматривал мадам Блинову мой предшественник Боря Вайнберг, он поставил все кости на место и устранил подвывих. Как правило, после таких переломов люди навсегда остаются инвалидами, развивается стойкая деформация голеностопного сустава, он теряет подвижность, нарушается опороспособность конечности. О возможных последствиях пострадавшая была информирована и согласилась лечиться по месту жительства, чтоб не ездить в областной центр к травматологам.
