Нора. Боюсь, нет, и это жаль! Ну а вы привыкайте ездить в машинах с закрытыми окнами, видно вполне хорошо. Я уже почти привыкла. Для меня Хуан-Фернандес — это, если хотите, какая-то цепь цветных изображений, вставленных в раму машинного окна, или просмотр диапозитивов. Прощайте, Робинзон!
Лейтмотив. Звяканье льда в бокале. Далекий шум города. Музыка народного гулянья. Радостные возгласы людей. Постепенно нарастает шум машин и гул самолетов.
Голос из репродуктора. Пассажиров, вылетающих в Лондон, просят пройти в коридор с красными указателями и предъявить свои документы в окошках соответственно их инициалам. Пассажиры, летящие в Вашингтон, должны пройти…
Пятница (его звонкий и радостный голос заглушает голос из репродуктора). Ты прав, хозяин. (Смешок.) Организация — лучше нельзя, посмотри, как все продумано: красные стрелки непременно приведут нас к окошечкам, сейчас ты подойдешь к окну с буквой К, а я — с буквой П. А потом мы снова встретимся, хозяин, только не делай, пожалуйста, такое грустное лицо, ты же сам расхваливал до небес этот аэропорт.
Робинзон. Я рад, что мы возвращаемся в Англию, Пятница. Рад, что уезжаю отсюда. Это уже не мой остров. Да и похоже, никогда не был моим, потому что тогда я не понял, что… Это все трудно объяснить словами, Пятница, к примеру, не понимал, что по моей милости делалось с тобой…
Пятница. Со мной, хозяин? Но ты же совершил чудеса, вспомни, как ты сшил мне штаны, чтобы я не ходил голым, как обучил меня первым английским словам, слову «хозяин» (смешок), словам — «да» и «нет», слову «Бог», обо всем этом так хорошо говорится в книге…
Робинзон. Ну что ты! Все это я обязан был сделать, чтобы вырвать тебя из этой жизни дикарей. И ни в чем не раскаиваюсь. Но я не мог понять, как это ты, ну, скажем, молодой карибец, встретившись лицом к лицу с таким одряхлевшим европейцем…
Пятница (со смехом). Какой же ты был «дряхлый», хозяин?
Робинзон. Я говорю не о моем теле, а о моей истории, Пятница, и тут я совершил ошибку, пытаясь вовлечь тебя в ход нашей истории, истории нашей великой Европы, и прежде всего истории великого Альбиона и т. д. (Иронически смеется.) И до сей поры — это самое ужасное! — мне казалось, что все — прекрасно, ты полностью принял нашу модель жизни. Но стоило нам явиться сюда — у тебя вдруг усилился этот нервный тик… По крайней мере, ты называешь это так…
Пятница. Может, это у меня пройдет, хозяин. (Смешок.)
Робинзон. А я чувствую, что нет, уже не пройдет никогда. Но любопытно, что этот тик усилился, едва мы прибыли на остров Хуан-Фернандес, когда ты вдруг резко изменился, когда встретился с Бананом и когда…
Пятница. Верно, Робинзон. Многое изменилось с того момента. И это еще пустяки в сравнении с тем, что изменится.
Робинзон. А кто, собственно, дал тебе право называть меня по имени? И о каких это изменениях ты говоришь?
Лейтмотив смешивается с праздничной музыкой и голосами из репродукторов, все это длится какое-то мгновение.
Пятница (серьезным, внушительным тоном). А как ты думаешь, Робинзон, почему остров называется Хуан-Фернандес?
Робинзон. Ну, потому, что один мореплаватель в… это был год…
Пятница. А тебе не пришло в голову, что остров получил это название совершенно случайно, по воле каких-то мореплавателей? А может, и более того — в этом названии нет ничего случайного, Робинзон?
Робинзон. По правде говоря, я не вижу смысла в…
Пятница. А вот я — вижу. И думаю, что это название может объяснить все, что сейчас с тобой происходит.
Робинзон. Может объяснить?
Пятница. Да, подумай немного. Что Хуан — самое распространенное имя, что Фернандес — самая обычная фамилия. Хуан и Фернандес — самое привычное сочетание, какое можно встретить в испанском языке. Ну как Джон Смит в твоей стране или как Жак Дюпон во Франции и Ганс Шмидт в Германии. Нет в этом сочетании индивидуального, личностного, им обозначено нечто множественное, допустим — uomo cualunque или Jedermann…[*]
Гул народного гулянья, праздничной толпы.
Робинзон. Да, пожалуй, это так, но…
Пятница. И это вполне объясняет то, что с тобой творится, бедный Робинзон Крузо. Надо же было приехать снова на этот остров со мной, чтобы обнаружить, что среди миллионов мужчин и женщин ты так же одинок, как и тогда, когда попал сюда после кораблекрушения и хотя бы понимал, в чем причина твоего одиночества…
Робинзон. Н-да, я это почувствовал, пока беседовал с Норой в отеле, что-то вдруг заставило меня подумать о том, каким ты был в тот день, когда я спас тебя, — совершенно голый, совершенно невежественный, да и вообще — каннибал, но в то же время — такой молодой, такой новый, без пятен истории. Ты был куда ближе меня звездам, воздуху, другим людям…
Пятница. Не забывай, Робинзон, что мы поедали друг друга.
Робинзон (сурово). Пусть так! Но все равно вы были ближе друг к другу Есть немало видов каннибализма, теперь-то я это понимаю очень и очень хорошо.
Пятница (ласково). Ну и ну, Робинзон! Понять все это лишь под конец жизни, да еще на своем бывшем острове! Вот теперь ты понял, что утерял способность общения с Хуаном Фернандесом. С Гансом Шмидтом, с Джоном Смитом…
Робинзон (патетически). Пятница, ты свидетель, я хотел выйти на улицу, слиться с толпой людей, которые…
Пятница. Тебе мало что дало бы знакомство с такими людьми, как Банан и его приятели, они бы вежливо улыбались, и на этом — все. Власти захотели изолировать тебя от местных жителей, и на это у них были свои государственные соображения, однако могли бы и не слишком стараться, и ты прекрасно знаешь это сам.
Робинзон (медленно и с горечью). Зачем надо было снова приезжать на этот остров, где я знал совсем иное одиночество? Стоило ли возвращаться, если я здесь был еще более одиноким, чем тогда, и вдобавок выслушивать от собственного слуги, что я сам во всем виноват?
Пятница. Твой слуга — ни при чем, Робинзон! Ты сам чувствуешь себя виноватым. Лично и полностью виноватым!
Голос из репродуктора. Внимание, заканчивается посадка пассажиров на самолет, вылетающий в Лондон. Просим иметь в руках справку о прививках…
Робинзон. Знаешь, мне вдруг захотелось остаться. Быть может…
Пятница. Боюсь, это слишком поздно для тебя. На острове Хуан-Фернандес нет места ни для тебя, ни для таких, как ты, бедный Робинзон Крузо, бедный Александр Селькирк, бедный Дэниэл Дефо, нет места для потерпевших кораблекрушение на волнах истории, для хозяев Праха, для наследников Ничего.
Робинзон. А ты, Пятница?
Пятница. Мое настоящее имя вовсе не Пятница, хоть ты никогда и не озаботился спросить это. Я предпочел бы, чтобы и меня звали Хуан Фернандес, как миллионы и миллионы островитян, которые сразу узнают друг друга, как узнали друг друга мы с Бананом, и уже идут по жизни общей дорогой.
Робинзон. Но куда, Пятница?
Пятница. Пока неясно куда, Робинзон. Ничего еще не ясно, поверь, ну, скажем, идут к земной тверди, скажем, что хотят навсегда покинуть острова Робинзонов, эти одинокие осколки твоего мира. Что до нас двоих (со смехом), мы полетим в Лондон на этом самолете, посадка заканчивается, и самолет не будет нас ждать. (Смеясь.) Скорее, скорее! Самолеты никого не ждут, Робинзон, самолеты не ждут!
[Пер. Э.Брагинской]
Краткий словарь аргентинизмов, встречающихся в произведениях Кортасара
АГУАРИБАЙ (агуарайба) — аргентинская разновидность терпентинного дерева.
АСАДО — специальным образом («по-креольски») жаренное мясо.
БАГУАЛА — музыкальный фольклорный жанр западных (андских) и северных районов Аргентины.
БАТАТ (сладкий картофель) — корнеклубневое растение семейства вьюнковых; древнейшее пищевое растение в Центральной и Южной Америке.
БОМБИЛЬЯ — трубочка для питья мате; так же иногда называют и саму посуду для питья мате.
ВИНЧУКА — ночное кровососущее насекомое, распространенное в Аргентине.
ВИРОЛА — специальная (обычно посеребренная) посуда с трубочкой для питья мате.
ВОСТОЧНЫЙ БЕРЕГ — так жители аргентинского побережья залива Ла-Плата называют Уругвай. В колониальное время территория современного Уругвая входила в вице-королевство Ла-Плата в качестве Восточной провинции (Восточного берега).
