На следующий день председательствовал другой человек.
Генералов судили всех вместе, признали виновными и казнили.
В «Горгии» Сократ говорит Калликлу: «Я все время твержу одно: как обстоит дело в точности, мне неизвестно, но до сих пор я ни разу не встретил человека, который был бы в состоянии высказаться по-иному, не попав при этом впросак».
Ну не мог он поверить в иллюзии политических свобод, в то, что демократия неизбежно порождает единство, согласие, довольство, достойное правление, разумность, равенство, справедливость, честность, правосудие, мир и даже политические свободы. В демократических Афинах всегда существовали партии, ненавидевшие одна другую, и во всех этих партиях имелись люди достойные и порочные, самовлюбленные и великодушные, свирепые и миролюбивые.
Однако нарушить закон ради спасения собственной жизни он не мог.
Он не знал, хорош ли этот закон, но знал, в чем он состоит, и не покинул Афин, чтобы уклониться от суда или избегнуть казни.
— Как нам тебя похоронить? — спросил под самый конец друг его, Критон.
— Как угодно, — ответил Сократ, — если, конечно, сумеете сперва меня схватить и я не убегу от вас.
Он верил в Бога и в бессмертие души, говорит Платон, еще до того, как кто-либо в мире понял, что такое душа, а его обвинили в нечестии и предали смерти.
Генезис души содержится в сочинениях Платона.
Он был весел в конце, когда пил свою чашу с ядом. Он не мог, так сказал он своему близкому другу, Критону, отречься от законов общества, в котором прожил всю жизнь, не отрекаясь тем самым от смысла собственной жизни.
Он был вдохновенным философом, не имевшим своей философии; учителем, не имевшим ни учебной программы, ни системы преподавания; наставником без учеников; человеком знания, признававшимся, что ничего не знает; мудрецом, верившим, что знание добродетели присутствует, нерожденное, в каждом из нас и, вероятно, может быть рождено на свет, если мы будем усердны в исследовании.
Он не любил книг, что, наверное, уязвляло Платона, написавшего их так много.
К людям, которые их читают, он большого уважения не питал.
Он не доверял книгам, как сам сказал в «Федре», потому что они не способны ни задавать вопросы, ни отвечать на них, да и глотать их приходится целиком. Он говорил, что читатели книг читают много, а усваивают мало, что выглядят они исполненными знаний, но по большей части таковых не имеют, а лишь изображают мудрость, в действительности отсутствующую.
Все это он говорил в книге.
Правда, книгу написал Платон, отвергавший драматические представления как подлог, поскольку писатель влагает в уста персонажей, притворяющихся живыми людьми, то, что он, автор, желает от них услышать.
Платон говорит это в драматическом представлении, в котором он влагает в уста Сократа и иных реальных людей именно то, что он, Платон, желает от них услышать.
Сократ невысоко ставил лекции и лекторов. Что должно было задевать Аристотеля, преподававшего посредством чтения лекций.
О преподавателях, читающих лекции, Сократ говорит в платоновском «Протагоре»: «Если кто-нибудь обратится к ним с вопросом, то они, подобно книгам, не в состоянии бывают ни ответить, ни сами спросить. Они подобны медным сосудам, которые, если в них ударить, звучат долго и протяжно, пока кто-нибудь не ухватится за них руками. Так и ораторы, даже когда их спрашивают о мелочах, растягивают свою речь, как долгий пробег».
На вкус Аристотеля, это походило на лекцию, растянутую, как долгий пробег.
Никто, пожалуй, не назвал бы его интеллектуалом.
Другие философы, включая и многих его последователей, не одного лишь Платона, основывали школы; но поскольку он был скорее скептиком, чем догматиком, философские школы, основанные его последователями, во множестве отношений противоречили одна другой.
У Сократа собственной школы не имелось.
У него не имелось библиотеки, как у Еврипида и многих его современников.
Он давным-давно утратил интерес к естественным наукам как полезному средству приобретения знаний, которые чего-нибудь стоят.
У него не имелось друзей-ученых, коллег или ассистентов, с которыми он вместе трудился бы или создал группу, не было движения, методологии или идеологии, вдохновителем которых он бы служил. У него не было честолюбия. Он даже статей в журналы и тех не писал.
V. Возникновение Голландской республики
11
Страна, в которой погрязший в долгах Рембрандт воскрешал одетого в расточительное облачение Аристотеля, в пятнадцатом веке, благодаря брачным союзам, перешла — как часть земель, включавших Фландрию и Брабант, — от Бургундского дома к династии Габсбургов и попала в состав Священной Римской империи, а затем, вследствие осуществления естественного и божественного прав наследования и престолонаследия, обратилась в суверенное владение короля Испании Филиппа II, то есть это он так считал.
Религия, просвещение, географические открытия, торговля и разнообразные последствия того, чему в дальнейшем предстояло получить название капитализма, значительно осложнили и запутали этот естественный исторический процесс.
Одним из последствий капитализма является коммунизм.
Во второй половине двадцатого века соперничающие супердержавы, капиталистическая и коммунистическая, сосуществовали в символическом равновесии двух необходимых зол, уживаясь друг с дружкой гораздо лучше, чем любая из них готова была признать.
Россия и Соединенные Штаты провраждовали семьдесят лет, однако в единственных двух войнах, в которых эти страны участвовали в нашем столетии, они были союзницами в борьбе против Германии.
В обеих странах, как и повсюду, правительства обыкновенно оставляли желать много лучшего.
Лидеры обеих стран, похоже, никогда не относились друг к другу с ненавистью, превосходящей ту, которую они питали к несогласным с ними представителям собственного населения и, подобно лидерам древних Афин, к нациям поменьше, пытающимся выскользнуть из сфер их влияния.
Правительство каждой из двух этих стран оказалось бы беспомощным без угрозы со стороны другого правительства.
Невозможно вообразить нацию, у которой все идет хорошо и гладко в отсутствие страшной угрозы полного уничтожения другой нацией.
Легко, однако ж, вообразить хаос, в который погрузились бы обе страны, если бы вдруг разразился мир.
Мир на земле означал бы конец цивилизации, какой мы ее знаем.
В мирной интерлюдии, последовавшей за первой мировой войной, грянула всемирная экономическая депрессия, которую так и не удалось смягчить до тех пор, пока суверенные нации цивилизованного мира не начали готовиться ко второй мировой войне.
Во всех столкновениях, происходивших между Россией и США в различных частях земного шара, идеология никогда не являлась ни их причиной, ни целью, преследуемой каждой из держав.
Каждая называла другую империей зла.
Зато крестовых походов больше никто не устраивал.
Даже в коммунистических странах верх брало правое крыло.
В древних Афинах динамика внутренней политики также преобладала над всеми иными движущими силами.
Мотив, которым руководствовались афиняне, насаждая повсюду демократическое правление, состоял не в насаждении демократического правления, но в устранении враждебных соседей и достижении абсолютного подчинения со стороны государств, руководимых вассальными по отношению к Афинам правительствами.
За восемьдесят лет военного соперничества, сотрясавшего Грецию после победы в персидских войнах, единственным дипломатическим принципом, утверждаемым афинянами в спорах с соседями, было право сильного давить слабого.
Оно провозглашалось при Перикле — на совете в Спарте перед началом Пелопоннесской войны, и в афинском Народном собрании — демагогом Клеоном, предложившим разрушить город Митилену, и делегацией, посланной афинянами к народу Мелоса.
Дабы достичь абсолютного подчинения со стороны прочих свободных городов, свободный город Афины прибегал к захватам, депортациям, резне и порабощению.
Когда один из умеренных афинян высказался против предложения Клеона перерезать мужчин Митилены, а женщин и детей продать в рабство, Клеон назвал его трусом, врагом Афин, неафинянином, чувствительной душонкой и слабым в коленках либералом.
Демагог Клеон был радикальным демократом, первым в череде появившихся после Перикла политических лидеров-бизнесменов.
В древних Афинах радикальными демократами были как раз бизнесмены.
При обсуждении вопросов законодательных Клеон произносил трескучие, но действенные тирады. В отличие от своего предшественника Перикла с его благородным красноречием, Клеон, произнося речи, ревел и стенал, гневно вышагивал и пилил воздух руками, навлекая на себя обиженное презрение Фукидида, Аристофана и прочих представителей образованной элиты, которым вульгарность его призывов и неотесанность сторонников внушали отвращение.
