Настоящим мучением были для близорукого премьера репетиции. Ноты он видел плохо, а поворачивать к нему голову во время распевок начальник Ансамбля не позволял. Зябликов фальшивил, злился на весь мир, заворачивал ладошками ушки, чтобы лучше себя слышать, но пел всё что угодно, кроме того, что было написано в партитуре.
С полной ответственностью могу сказать, что самой нелюбимой фразой из всех песен, которые он когда-либо пел, была фраза: «Впереди у жизни только даль». Именно на ней он споткнулся, именно с неё он упал, и именно из-за неё получил кличку «мутант».
Мы разучивали страшно популярную в то время песню «Соловьиная роща». Хору в ней фактически нечего было делать. В финале каждого припева мы оптимистично докладывали зрителям, что «впереди у жизни только даль», а рыжий солист Володя Емцев обещал им «полную надежд людских дорогу». И всё.
Эти гениальные в своей дальновидности слова баритонам надлежало петь вполголоса, мягким стаккато съезжая по полутонам и плавно микшируя последнюю нотку секунды три — четыре.
Что означает «смикшировать», Зябликову объяснили; как можно петь вполголоса, он только догадывался; что такое «полутон», он не знал вообще.
Сначала этот музыкальный фрагмент, как и положено, несколько раз проиграл хормейстер Поляничко. Затем его по очереди пропели для премьера все баритоны. Наконец, по-дружески приобняв Зябликова за плечи, ещё несколько раз спел его Володя Емцев. После каждого раза Зябликов старательно пропевал некую мелодию, которая к партии баритонов не имела никакого отношения.
В хоровом классе запахло матом, и Поляничко, во избежание неизбежного, отправил всех, кроме премьера-баритона, на перерыв.
Индивидуальный мастер-класс затянулся на час. Во всё это время из-за обитой дерматином двери раздавался один-единственный жизнеутверждающий девиз:
«Впереди у жизни только даль!»
Снующие по помещениям Ансамбля хористы муссировали это изречение на все лады, заменяли в нём слова и придавали фразе самые неожиданные и смелые трактовки.
Когда после перерыва мы вернулись на репетицию, из зябликовских очков струилось счастье. Он был уверен, что у него получилось.
Эта уверенность улетучилась, когда вместе с баритонами запели тенора и басы…
На Зябликова было больно смотреть.
Ему подсказывал весь хор, ему подсказывал оркестр, ему подсказывал Поляничко, ему подсказывал пришедший на помощь начальник Ансамбля, а в минутку случайной паузы мы услышали за дверью картавый голосок балетмейстера Гриши Шеремета:
— Впегеди у жизни только даль! Ну, это же так пгосто!
Гриша переполнил чашу зябликовского терпения. Премьер перешёл в наступление. Он снял очки и, пожирая меня невидящими глазами, несвойственным ему первым тенором закричал:
— Это ты меня сбиваешь!
Справедливый Валентин Фёдорович отправил меня в сторонку, а сам сел рядом с Зябликовым. Хор вместе с премьер-баритоном пропел ещё раз специально для начальника:
— Впереди у жизни только даль.
…Несколько мгновений майор Пустовалов подбирал слова. Хор покорно ждал. Приговор получился лаконичным и не подлежащим обжалованию:
— Ну, ты и мудак!
Взмокший сорокалетний премьер-баритон заёрзал на стуле и потерянным голосом сообщил:
— Ну да, ну да… Понимаете, Валентин Фёдорович, у меня просто эта… мутация…
Я очень хорошо помню, что самым первым слово «мутант» произнёс бас Дмитрий Трофимович Меринец. Уже потом хористы много спорили, кто же, всё-таки, на самом деле был первым, но я точно знаю, что первым был именно он.
Много лет спустя, когда я преподавал мастерство актёра в театральном институте, я водил одну из своих студенток к светиле-фониатру профессору Ясногородскому. У неё были сильные хрипы в голосе, которые долгое время не проходили.
Девушку обследовали, но никаких серьёзных отклонений или патологий не нашли.
На обратном пути, дилетантски размышляя над возможными причинами такого странного тембра у восемнадцатилетней девочки, я спросил:
— Анечка, а у тебя когда закончилась мутация?
Студентка опустила глазки, зарделась и, глядя в землю, ответила:
— Вчера…
* * *
Дмитрий Трофимович Меринец был бас. Кроме того, что он пел басом, он был очень упитанный мужчина, и у него был идеально круглый живот. Лет ему было немногим за сорок.
Жена Дмитрия Трофимовича была костюмершей. Кроме того, что она заведовала костюмерным цехом, она была очень маленькая, очень толстенькая и идеально круглая. Мы их любили.
И они любили друг дружку.
И мы не могли представить себе, как у них происходит «это». Мы долго соображали. И мы сообразили.
Они перекатываются. Как ёжики или как колобки.
На какие только ухищрения не идут люди ради любви!
* * *
Я потерял девственность в Казахстане. Город назывался Саяк. Девушку звали Галя.
Это произошло во время гастролей.
Мы приехали в этот город в полдень, концерт наш был вечером, уезжали мы в пять утра.
Днём несколько артистов Ансамбля, среди которых был и я, вышли на прогулку. Через пятнадцать минут гуляния мы поняли, что главной достопримечательностью Саяка является строительство жилого дома. Мы посетили эту стройку. Там работали маляры и штукатуры женского пола. Я сразу положил глаз на девушку с раскосым азиатским взором. А она скосила его на меня.
Но, как это обычно со мной происходило, дальше гляделок не пошло.
На обратном пути я поделился чувствами к раскосой девушке с коллегами. Они отреагировали моментально.
— Кру-гом! — сказали они, и мы вернулись.
Наше возвращение не оставило никаких сомнений ни у степной красавицы, ни у её подруг. Через пять секунд все рассосались и обеспечили нам полный тет-а-тет.
Я достал из кармана носовой платок и вытер пот. Потом высморкался. Причём, постарался сделать это тихо, а вышло наоборот. Звук, который я при этом издал, девушка посчитала началом беседы. Она спросила, на каком инструменте я играю. Услышав труднопроизносимое слово «конферансье», раскосая штукатурша решила было расстроиться и с грустью посмотрела на мастерок. Я почувствовал, что выпускаю из рук счастье и промямлил:
— Вообще-то я играю на аккордеоне…
Эта фраза произвела на неё, как пишут в романах, магическое действие. Узкие глаза девушки округлились и расстреляли в упор мои вздыбленные брюки. Она прошептала:
— А у меня как раз есть аккордеон. Вы приходите ко мне после концерта… Поиграете…
На концерте она сидела в первом ряду. Она не сводила с меня глаз. Я был перевозбуждён. Я пел с оттопыренным задом. Я оттопыривал его настолько, что касался коленок стоящего за моей спиной баса — Дмитрия Трофимовича Меринца.
После концерта она взяла у меня автограф и сказала:
— Я жду.
Я зашёл в гостиницу на вечернюю проверку и, чтобы сэкономить время, лёг в койку в шинели и в сапогах.
После проверки меня стали провожать и напутствовать. Всем Ансамблем песни и пляски. Каждый считал своим долгом сказать:
— Ты ж донеси, а то может выгнать!
…Сначала мы смотрели фотографии. Я делал вид, что мне интересно и думал:
— Только бы донести…
Потом она сказала, что аккордеон у сестры, а я подумал:
— Только бы донести…
Потом мы танцевали, а я думал:
— Только бы донести…
Потом она сказала:
— Не снимай маечку, у меня холодно…
А я подумал:
— Только бы донести…
Потом мы легли в постель, и я подумал:
— Только бы донести!
И не донёс. Конфуз произошёл где-то по пути. Я подумал, что буду с позором изгнан. Мне было очень стыдно.
Она достала из-под подушки тряпочку. Она явно заготовила её на этот случай. Она обтёрла меня и себя.
И я донёс. И снова донёс… Я доносил до пяти утра. В пять утра я вспомнил, что «есть такая профессия — Родину защищать».
…Из родного моего Саяка я ехал с идиотским выражением лица и в таком возбуждении, которого уже, наверное, никогда не испытаю.
Бойцы были деликатны. Они ни о чём не спрашивали.
Они были уверены, что я донёс.
* * *
Эй, музыканты! Где ваши ноты?
Из песни Людмилы Лядовой «Старый марш»
В период моего служения Музе песни и пляски Советской Армии самым популярным солдатским шлягером была песня «Через две зимы». И артисты, и зрители одинаково вдохновенно пели и слушали этот знаменитый хит.
Начальник нашего Ансамбля Валентин Фёдорович Пустовалов был замечательным дирижёром. Он дирижировал очень талантливо, очень индивидуально и с большим чувством…
…Начал он как обычно, отсчитывая «четверти» и напоминая контрабасисту по кличке Кикс, когда ему бить по струнам.
Первый куплет, в котором защитники Родины напоминали зрителям о необходимости нежных писем и обещали, достойно отслужив, вернуться к мирному труду, майор Пустовалов отдирижировал сдержанно и достойно.
