Новая одежда мне не нужна, и не потребуется, как минимум, ближайшие лет пять, да и деньгами на покупку ее я сейчас не располагаю, но…
Но глаза и руки мои заняты восхитительным ни с чем не сравнимым занятием — выбором новой одежды, и даже недавняя тревога, и страхи отступили перед этим священнодействием.
Возможно это стыдно, но я признаюсь откровенно: я из тех, из «недонаряжавшихся».
Словом, через полчаса блуждания по закоулкам магазина, который оказался, не так уж и мал, я, наконец, проследовала в примерочную кабинку в сопровождении милой девушки, согревшей меня своей улыбкой. Теперь она несет за мной целый ворох одежды, которую я намериваюсь перемерить, и, возможно, приобрести, хотя делать это из соображений экономии категорически не следует. Однако я скороговоркой бормочу про себя что-то в том духе, что денег на всю оставшуюся жизнь все равно не хватит, во имя чего же тогда лишать себя радости?
И приступаю…
Блаженство мое длится уже минут сорок, изредка прерываемое деликатным вторжением милой девушки, появляющейся для того, чтобы что-то забрать, а что-то принести.
Я слегка разочарована, но и рада одновременно: привлекательные с виду вещи на мне оказываются не столь привлекательными, и я без сожаления говорю им, себе и милой барышне: « нет», избавляясь от очередной партии нарядов.
«Похоже, бюджет мой сегодня имеет все шансы сохранить свою неприкосновенность» — думаю я с приятной легкостью.
Удовольствие все равно получено. Вот только слегка неудобно перед симпатичной продавщицей…
И словно откликаясь на мои мысли она тихонько скребется в стеклянную дверь кабинки — Вот, взгляните на это платье. Я совершенно забыл о нем. Оно единственное, и его забирали у нас для съемки рекламы. По-моему, вам очень пойдет. Это Ан Демелемейстер — очень модный сейчас дизайнер и очень стильный…
Я знаю, кто такая Ан Демелемейстер. Рискну даже предположить, что мне это имя было известно, задолго до того, как о нем узнала милая девочкапродавец.
В прошлой своей жизни, случайно, в Париже я попала на ее показ, и с тех пор люблю эту немного странную, загадочную женщину, словно пытающуюся сказать что-то очень важное, но не находящую слов.
И только в легких штрихах, тонких летящих линиях и прозрачном вихре крохотных кусочков ткани угадывается слабый намек, легкий обриз ускользающей мысли.
Но дело сейчас даже не в этом.
Я вижу платье.
Оно очень простое и очень странное. Из тонкого струящегося до пола шелка. То ли изысканный вечерний туалет, то ли одеяние жрицы какого-то таинственного ордена, то ли черная, вдовья ночная сорочка. Целомудренно закрыта грудь, только маленький треугольник слегка приоткрывает шею, но и его стягивают узкие ленточки-завязки, фигура скрывается полностью в волнах легко матово поблескивающего шелка. И даже рукам не позволено явиться миру: рукава платья на несколько сантиметров длиннее, чем следовало бы, они полностью скрывают ладони, оставляя лишь кончики пальцев, словно нерадивая портниха ошиблась, выполняя заказ или заказчик отчего-то пожелал скрыть от мира свои руки.
Да, это вне всякого сомнения Ан Демелемейстер. Я узнаю ее загадочные символы и малопонятные намеки.
Все странно, но все магически притягивает к себе и хочется немедленно ощутить легкий шелк, струящийся вдоль тела, и, продолжая странную игру кутюрье, втянуть голову в плечи, чтобы руки совсем скрылись из виду: так иногда делают маленькие дети, когда стесняются или кокетничают с вами.
Я уже знаю, что куплю это платье, хотя совершенно очевидно, что носить его буду только дома. Нужно быть очень смелой или очень стильной женщиной, чтобы появиться в нем на публике: я, увы, не принадлежу ни к первой, ни ко второй категории.
Да и нет ее у меня, этой самой публики. То есть нет публичных мест, в которых я могла бы появиться в платье от Ан Демелемейстер.
Но платье я куплю. Хотя стоит оно, видимо, недешево. Возможно, ровно столько, сколько осталось у меня в кошельке на всю оставшуюся жизнь.
Впрочем, все это уже не имеет значения.
Потому, что милая девушка торжественно ведет меня к кассе, и платье у меня в руках.
И если даже сейчас выяснится, что всех моих денег не хватает на покупку, я стану немедленно, прямо из магазина звонить Мусе, и она наверняка наберет недостающую сумму в своей модной клинике и примчится с деньгами на такси. Потом она будет бранить меня и одновременно восторгаться платьем, потом я буду мучительно размышлять, где взять денег на жизнь, чтобы не сидеть на шее у Муси, но все это будет потом.
Сейчас я покупаю себе платье.
Моих денег, к счастью, хватает на покупку, и теперь я жду пока милая девушка и не менее симпатичная женщина — кассир все оформят должным образом, как в настоящем, серьезном «бутике».
— Замечательное платье. — Говорит кассирша, что-то переписывая с этикетки в тетрадку — Вы знаете, оно даже в рекламе, в журнале… Лиля вам не говорила? Сейчас найду… — женщина отрывается от своих записей и берет с полки несколько толстых глянцевых журналов, из тех, на которые установлено было табу в нашем с Мусей доме. Журналы могли напомнить мне о моей прошлой жизни, потому что по существу эти журналы и были посвящены моей прошлой жизни. Но теперь все табу сняты, ибо с сегодняшнего дня мы с Мусей начали новую жизнь — и я жадно приникаю к журналам — Сейчас, сейчас — бормочет кассирша, перелистывая пестрые страницы, — где-то здесь. Совершенно точно, мы еще сравнивали все детали — оно. Вот! — восклицает она наконец радостно и пододвигает ко мне журнал.
Сомнений нет: это мое платье.
Но картина, а вернее фотография на глянцевой странице журнала, заставляет мое сердце вздрогнуть, затрепетать, и, оборвавшись с какой-то невидимой нити, покатиться вниз, сквозь гулкую пустоту вмиг похолодевшего тела.
На фотографии, черно — белой, и от того еще более убедительной и жуткой, запечатлено бескрайнее свежевспаханное поле.
Черное.
Собственно, фото, как бы составлено из двух отдельных обрывков черной и белой бумаги.
Черное — поле.
Белое — небо, примыкающее к нему по лини горизонта.
Но это, разумеется, не главное, ибо два совершенно независимых и даже чуждых друг другу обрывка бумаги соединены, словно прошиты намертво двумя вертикальными фигурами, вырастающими из черной плоти земли и устремленными в белую бесконечность неба.
Одна из этих фигур женщина, облаченная в мое платье.
Она высока и очень худа, худоба ее кажется болезненной и почти смертельной, черный шелк платья струится вдоль ее плоской фигуры, как саван.
Волосы женщины распущены. Очень длинные прямые волосы, практически сливающиеся с черным шелком платья. Красивое тонкое лицо не выражает ничего, словно душа, и вправду, покинула ее изможденное тело, и только глаза остались открытыми. Большие и очень светлые, они смотрят прямо на меня, внимательно и серьезно. Ноги женщины, едва выглядывающие из — под широкого подола, босы. Двумя белыми пятнами они выделяются на черном полотнище земли Вторая фигура, устремленная ввысь — крест. Простой деревянный крест, сколоченные их двух неотесанных балок. На белом фоне неба балки кажутся совсем черными.
Женщина и крест вонзаются в белую плоскость небес параллельно друг другу и примерно на одном уровне: рост женщины почти такой же, что и высота креста.
Однако отчего-то возникает ощущение, что крест довольно высок, много выше человеческого роста и, значит, женщина тоже неестественно высока.
Этот странный портрет дополняет еще одна жуткая деталь, которую замечаешь не сразу, ибо в глаза бросается контраст белого и черного пространств и черные фигуры на белом фоне, связующие воедино две противоположности.
Однако, приглядевшись, различаешь еще одну, почти не различимую — черную — на черном деталь этой жуткой картины.
У подножия креста вырыта глубокая свежая могила, комья черной земли обрамляют ее по краям.
Оказывается, что босая женщина в моем платье стоит на самом краю могилы, и белые ноги ее едва не соскальзывают вниз.
Более на картине не запечатлено ничего.
Небо, земля, крест, могила и женщина. Бог ты мой, разве этого не достаточно?
Я смотрю на глянцевый лист журнала. Вне всякого сомнения, автор столь странного фото — человек талантливый, а, быть может и гениальный. Ему ли клепать рекламу для модных журналов?
Но тут дело, видимо, в Ан Демелемейстер. Таинствами своих линий она могла увлечь и гения.
Вернее, только гения.
И только она могла согласиться на такую рекламу.
Быть может, ее уговорил гений?
И она пошла на это ради него?
Господи, о чем я думаю? Какое все это, в конце концов имеет отношение ко мне? Я ведь только купила платье.
— Дурацкая реклама! — раздается за моей спиной голос милой девочки, она упаковывала мое платье и теперь возвратилась с красивым фирменным пакетом магазина, ручки которого кокетливо перевязаны маленькими белыми бантиками.
