Как прекрасна была жизнь!
Петр высаживал ее перед университетом и колесил по округе в поисках, где бы приткнуть машину.
В тот день, несколько лет тому назад, Петр сделал ей предложение, подкрепленное колечком с сапфиром и теплом ладоней — целый вечер он не выпускал ее рук. Этот день она помнит во всех подробностях, минуту за минутой. Вот она сбегает вниз по лестнице — а вот сидит за столиком в кафе «Под ангелом», и Петр предлагает ей свою руку и сердце.
А было это так:
— Ну?
— Что «ну»? — спросила Бася.
— Так как?
— Ну, — кивнула Бася.
Словно это и не она училась на третьем курсе полонистики!
Домой она летела как на крыльях.
— Мамочка! Мы с Петром обручились! — закричала она с порога.
Четыре года миновало с того дня. Неполных четыре.
— Поймала журавля в небе! — обрадовалась мама, и Басе почему-то стало холодно.
Лежа в ванне, она разглядывала блестевшее в пене кольцо. Подумать только, эта рука с кольцом уже принадлежала Петру. Потом она легла в своей комнате, погасила свет и долго смотрела на тени на стене, стараясь вернуть чувство радости, охватившее ее каких-то несколько часов назад. Но что-то, видимо, случилось — радость все не приходила.
— Ей бы еще найти кого…
— Кто бы на нее позарился…
— Вот дуре счастье выпало… — Гляди-ка, что делается…
Обрадовался бы отец; если б был жив?
А такой ли уж этот Петр замечательный, коли влюбился в нее? Может, за всем его шармом кроется порок? Когда-нибудь он сообразит, что она ему неровня, некрасивая, не очень умная, не слишком добрая. И что тогда?
Хотя, может, и не сообразит, уж она постарается.
И Бася уснула, крепко прижимая к себе журавля с неба.
А что ей оставалось.
* * *
— Смотри, вот это женщина! — понизила голос проверяющая дама. — Какое лицо, какие волосы! Как ее занесло в эту библиотеку?
Но Бася, само собой, уже не слышала ее слов.
* * *
Кшиштоф пришел на службу, как всегда, на полчаса раньше положенного. Его ждала неприятная обязанность — беседа с секретаршей. Ей следовало сообщить, что бессрочный контракт фирма с ней заключать не будет. И временный тоже. И вообще ничего с ней подписывать не будут, тридцать первого кончается испытательный срок — и привет. В этом отношении его фирма действовала безжалостно, и Кшиштоф смирился с этим. Другие конторы были не лучше.
Предстоящая беседа будет тягостной даже не потому, что придется отстаивать позицию компании, — Кшиштоф сам не любил женщин как работников. Просто славный будет подарочек девчонке к праздникам. Хорошо бы свалить вопрос на отдел кадров… но ведь какие-то приличия тоже надо соблюдать. И Кшиштоф взял тягостный разговор на себя.
На шепоток за спиной он старался не обращать внимания. Получалось не всегда. Взять хотя бы треп, случайно подслушанный в мужском туалете на втором этаже.
Голоса он из-за двери кабинки узнал. И заведующего отделом работы с потребителями быстренько перевели в Жешов. Тот, бедняга, так и не узнал, что переменой места работы обязан исключительно Кшиштофу.
Слова были обидные, но это ладно. Главное, в кабинке кончилась бумага. Попробуйте в таком положении вести себя достойно. То есть, конечно, следовало явить свой лик подчиненным, увидеть смертельный ужас в их глазах, повернуться и спокойно удалиться. Только Кшиштоф был лишен такой возможности.
— Наш председатель — вылитый жираф, — говорил голос шефа отдела потребителей.
— Жираф? Такое спокойное животное, никому не причиняет вреда, обалдел, что ли? — Кто-то из административного отдела, Кшиштоф привык не замечать людей, которым не повезло.
— Сам посуди: шея длинная, голову держит высоко, пьет родниковую воду, и она у него до-о-лго в желудок скатывается, удовольствие растягивает, а потом сладенькие листочки жует, и они по пищеводу ме-е-едленно так перемещаются. Понимаешь, кайф какой для животины?
Две струйки зажурчали одновременно, потом раздался шум спускаемой воды, и нескольких слов Кшиштоф не расслышал. Зато окончание фразы он разобрал очень хорошо. Завотделом здорово не повезло.
— …А вот когда он блевать начнет, я первый прибегу посмотреть. Представляешь, муки какие, все выпитое и съеденное извергнуть тем же путем обратно? Долго проблевываться придется!
Откровенно говоря, Кшиштоф никогда не старался завоевать симпатию подчиненных, любят его или нет, ему было плевать. Но людей неумных он недолюбливал. А завотделом поступил неумно. Что ему стоило проверить, не прихватило ли у шефа живот и не засел ли длинношеий жираф в кабинке?
Никакой личной неприязни к секретарше Кшиштоф не испытывал, он едва помнил, как ее зовут (до нее точно была Магда, а еще раньше — Зося). Просто нанять новую с испытательным сроком (а потом еще одну, и еще) было удобнее: ни высокого оклада, ни соцпакета. А возьмешь девицу в штат, и начнется: болезни, беременности, бюллетени, всякое такое. Сэкономил компании денежки, и хорошо. Особой привязанности к людям Кшиштоф никогда не испытывал. А уж к женщинам — тем более.
Он посмотрел на часы и нажал кнопку интеркома.
— Пани Ева, прошу зайти ко мне часов в одиннадцать. — Голос его звучал холодно. — До этого времени я занят и никого не принимаю.
Ждать традиционного «Слушаюсь, шеф» он не стал и разъединился.
* * *
Войдя на кухню, Юлия по достоинству оценила старания матери: на столе чашки, рядом с тостером на блюдечке кусочки ржаного хлеба, только поджарить, на тарелке сыр, в розетке варенье, кофе уже сварен. Словно вернулись прежние воскресенья, когда она была еще девчонкой и стол накрывался для троих. А когда ушел отец, они с матерью завтракали отдельно.
— Привет, мамочка. — Юлия поцеловала мать в подставленную щеку, которая вздрогнула у нее под губами.
От отвращения?
Они не любили касаться друг друга и стеснялись этого. Ну как это — жить в одной квартире и руки друг другу не подать по утрам? Правда, сегодня — особый день, они не виделись целых два года. Только все равно получилось как-то неестественно, Юлия даже смутилась. А мать ничего — вроде так и надо.
— Садись, дочурка. Хочешь яичницу?
— Нет, спасибо.
Юлия надеялась, что совместный завтрак пройдет спокойно, вчера она сослалась на усталость и разговор не состоялся. Мать так непринужденно себя ведет — просто невыносимо. Притворяется ведь.
Как бы не сорваться.
Юлия расположилась за столом, положила рядом со стулом матери большой пакет с надписью «Маркс и Спенсер» — там были подарки для нее — и включила тостер.
Мать села напротив, прямая, при полном параде, несмотря на раннее утро, посмотрела на дочь и спросила (как и следовало ожидать):
— И стоило все бросать, чтобы вернуться на щите?
* * *
Буба вошла в приемную Кшиштофа, небрежно помахала рукой поднявшейся со своего места секретарше и прощебетала:
— Кшисек ждет.
Пани Ева и рта не успела раскрыть, как Буба была уже у Кшиштофа в кабинете.
— Я же говорил, чтобы… — рявкнул Кшиштоф из-за компьютера и смолк.
Буба в коротенькой юбке — впервые он видел ее ноги — и в своих неубиваемых «мартенсах» подошла, наклонилась, положила правую руку Кшиштофу на плечо, слегка задрала ему голову и поцеловала в щеку.
У того зашумело в ушах. Чем это таким пахло от Бубы — сиренью, ландышами? Или ранними пионами? Ароматы как-то не сочетались с ней, Кшиштоф вообще был уверен, что Буба пользуется хозяйственным мылом.
Господин директор закоченел в своем кресле. Губы девушки касались его щеки, рыжеватые волосы щекотали кончик носа. Кшиштоф задержал дыхание, и время остановилось. Буба была перед ним или совсем другая женщина? Он сидел как зачарованный, неподвижная мишень посреди хаоса, разыгравшегося не по его вине.
— Кофе или…
Буба подняла голову, и Кшиштоф разглядел бледное лицо пани Евы, на котором явственно проступали красные пятна. Вопрос секретарши повис в воздухе. Буба и не подумала убрать руку с плеча Кшиштофа, более того, крепко обняла его. И сказала:
— Спасибо, нам ничего не надо.
Дверь за секретаршей закрылась. Кшиштоф вскочил на ноги, отпихнул Бубу и впервые за последние годы взорвался:
— Ты совсем опупела? Рехнулась? Лишилась разума?
— Это все синонимы, — невозмутимо отвечала Буба.
— Ты, ты… — заикался Кшиштоф, — ты чокнутая! Я здесь работаю! Что она подумает!
— Да плевать, — прищурилась Буба.
Какие у нее интересные глаза, зеленоватые, с коричневыми крапинками!
Кшиштоф выдохнул накопившийся в легких воздух и смолк. Он был вне себя от изумления — такой Бубы он никогда не видел. Он знал, что она может повести себя вызывающе, только в его присутствии такого никогда не случалось. Вроде бы у нее имелась масса случайных знакомых, но ни Петр, ни Роман, ни он сам никогда не видели ее мужчин. Своих любовников Буба никому не показывала.
