Мне стало стыдно, я даже покраснел. Догнал Володю и Галю на третьем этаже и сказал:
— Ну, ребята, не сердитесь, я же теперь свихнулся чуточку, сами видите!
Галя заявила, что свихнулся я, по ее мнению, не теперь, а еще в пеленках, но я видел, что она не сердится, ее эта история даже забавляла. Володя — дело другое: он сделал вид, что все в порядке, но я знал, что он мне не простил этих фокусов. Ну ясно: он же солидный человек, нельзя с ним так.
Я вернулся на свою площадку. Валерка и Света во все глаза глядели на меня.
— Ребята, занятия отложим на завтра, — пробормотал я. — Сегодня я ну просто не в силах.
— Еще бы, вы затратили массу энергии, — с уважением сказала Света.
Валерка на прощание выдал еще одну идею: чтобы с завтрашнего дня обучать Барса английскому языку.
— Ладно, — сказал я, неумело изображая энтузиазм. — Английскому языку, черчению, алгебре, уходу за больными и подводному плаванию.
Я запнулся. Валерка смотрел на меня широко раскрытыми, восторженными глазами.
— Вот будет здорово! Да, Света? — выдохнул он.
Я уж не стал дожидаться, что скажет Света, и поскорее захлопнул дверь своей квартиры.
Мы закрыли дверь, чтобы туда не вошло заблуждение; но как же теперь войти истине?
Рабиндранат Тагор
Когда природа оставляет прореху в чьем-нибудь уме, она обычно замазывает ее толстым слоем самодовольства.
Г. Лонгфелло
Дальше я не буду описывать все вот так — час за часом. Это и слишком долго, и ни к чему, хотя думалось и говорилось в эти первые дни много интересного. Но, с другой стороны, надо обрисовать, как отнеслись к этим необычным явлениям представители различных отраслей науки и вообще разные люди. Поэтому я кое-что буду пересказывать вкратце, просто для связности изложения, а некоторые сцены восстановлю более или менее точно.
Что касается моих личных дел, то надо отметить следующее. Во-первых, я на следующее утро рассказал все как есть Александру Львовичу и выпросил у него отпуск на десять дней за собственный счет. Признаваться начальству, почтенному доктору наук, что ты морочил ему голову, неприятно и рискованно. Но в данном-то случае это было вдвойне рискованно. Александр Львович сразу раскумекал, в чем тут загвоздка, и сказал:
— А кто может ручаться, что вы больше не будете?..
Верно, кто может, если я и сам не могу? Соблазн велик, а воля у меня нельзя сказать чтобы железная. Но я все же ответил Александру Львовичу, что если б я хотел действовать дальше в том же духе, то внушил бы врачу из районной поликлиники, что я болен, и он выдал бы мне бюллетень; а я хотел по-честному. И вообще я, мол, слишком уважаю Александра Львовича, чтобы… Но Александра Львовича я и вправду уважал, и прежде всего за то, что он превосходно разбирается не только в бациллах и вирусах, но и в людях. Что он мне лишний раз тогда и доказал. Скорчил этакую понимающую и сочувственную мину и говорит:
— Ну да, вы слишком уважаете Александра Львовича, чтобы не сообразить, что он и газеты читает, и с людьми разговаривает, и что до него дойдет, как вы демонстрируете этого вашего говорящего кота то в одном институте, то в другом, и при чем же тут бюллетень? А если вы еще и врача уважаете, то можете сообразить, что и врач газеты читает… а если даже не читает, то просто зайдет вас навестить, а вы либо где-то выступаете, либо у себя даете интервью… И опять же я, Игорь, вас слишком уважаю, чтобы допустить, что вы всего этого заранее не сообразили…
Но отпуск он мне все же дал. А по существу дела — о телепатии и говорящих зверях — не высказывался, только хмыкал весьма иронически.
Кстати сказать, насчет прессы Александр Львович несколько ошибся: пока появилась лишь эта милая заметочка в отделе происшествий «Вечерней Москвы» о том, как я спьяну полез целоваться с черной пантерой. Почему спьяну, когда я не пил в тот день ничего, кроме кофе, — это уж на совести автора заметки; но ему, видно, и в голову не пришло, что такой номер можно отколоть в абсолютно трезвом состоянии.
В тот же день я долго объяснял по телефону маме, что: а) я вполне здоров; б) Ольге все померещилось; в) я действительно чуточку подзанялся гипнозом, это нужно для одной темы; г) действительно, вирусы и микробы к гипнозу нечувствительны, но… д) возможно, что я несколько разбрасываюсь; е) я обязательно зайду в ближайшие дни.
Я сам понимал, что разговор получился в высшей степени неубедительный, и ничуть не удивился, когда вечером ко мне примчался Славка и будто мимоходом сообщил, что говорил сегодня с моей мамой и она-де почему-то нервничает.
Я хоть и не пришел в восторг, увидав Славку, но понимал, что от кого-кого, а от Славки никакая сенсация не укроется, и лучше уж сразу все выложить. Но я не знал, как начать, да и не хотелось что-то. Поэтому мы сидели и таращили глаза друг на друга: я, Славка и Барс. А потом я вяло пробормотал, что Барс научился говорить, — вяло и совершенно неубедительно. Славка, понятно, воспринял это как безответственный треп и сказал, что если мне совсем уж не о чем с ним разговаривать, так воспитанные люди в подобных случаях высказываются насчет погоды и деятельности Бюро прогнозов. Я даже не смог проявить вежливость.
— Да ну ее, погоду! — грубо сказал я. — Мне она сейчас ни к чему. Меня Барс интересует.
— Или кот, или я! — закатив глаза, противным тоненьким голосом пропел Славка.»
Ясное дело, не верит, — лениво думал я. — Да и кто бы поверил вот так сразу? Ах, и будет же потом Славка ругать себя за позорный скептицизм!» Это последнее соображение меня несколько оживило, и я уже более настойчиво повторил, что, мол, верь не верь, а Барс говорит и даже мысли читает. И увидел, что в светло-голубых глазах Славки мелькнула растерянность. Он захлопал своими белыми телячьими ресницами и с подозрением посмотрел на Барса. Потом решительно покачал головой и потребовал, чтобы я не валял дурака. Я вкратце рассказал, что произошло со мной за последние сутки, но Славка все равно не поверил.
— Вот что, старик, — нежно сказал он. — Дело ясное: ты переутомился. Ты подожди. Я человек откровенный. Простой и простодушный, как говорит один из героев книги братьев Стругацких.
— Бывает, — мрачно отозвался я. — И что же?
— Я сам, знаешь, очень люблю зверей. В частности — котов. Я их насквозь понимаю. С детства. Еще когда мы в Вологде жили, у нас был кот Багира, жутко до чего умный.
— Кошка?
— Это мы сначала думали, что он — кошка. А масть черная, потому и назвали Багирой.
— Выходит, ты его не насквозь понимал, — вяло отметил я.
— Ну что ты хочешь, мне тогда и семи не было.
— Слушай, ты мне брось насчет Багиры, ты насчет Барса высказывайся.
— Нет, я именно к тому, что у меня с Багирой был в точности такой же контакт, как у тебя с Барсом. Он меня, например, в школу провожал, как собака. Он когда вырос, действительно стал большой, как собака, девчонки его даже боялись. И он все понимал, я с ним о чем угодно мог говорить.
Барс все время внимательно слушал его; на этом месте он подмигнул мне.
— Ты считаешь, что он сочиняет, Барс? — небрежно спросил я.
Барс снова подмигнул. Славка покатился со смеху.
— Это ты его здорово обучил! — сказал он, отдышавшись. — Нет, правда. Багира зато через палку прыгал, служил и умел шипеть, как змея, по заказу. Как я ему скажу: «Багира, шипи!», так он сразу…
Барс презрительно фыркнул. Я думаю, что его просто раздражала шумная болтовня Славки. Барс не любил шума; когда у меня собиралась компания, он сначала некоторое время крутился около людей, знакомился, охотно подставлял баки и живот, однако все это ему быстро надоедало, и он уходил спать в другую комнату на шкаф. А сейчас он не уходил только потому, что улавливал общий смысл разговора, — ну, может, не столько смысл, сколько эмоциональную окраску плюс свое имя.
— Выскажись, Барс. Какого ты мнения об этом? — сказал я и начал внушать ему слово «мура».
— Мурра! — отчетливо произнес Барс.
— Ой, мама! — Славка прямо захлебнулся. — Ну, старик, ты и фокусник!
— Мам-ма, мам-ма! — гнусаво проговорил Барс, будто передразнивая его.
Славка вдруг перестал хохотать и испуганно уставился на кота. Барс подмигнул ему.
— Он это… что? — почему-то шепотом спросил Славка.
— То самое, что я говорил. А не веришь — не надо.
— Мам-ма, ммяхо, ммало, мурра! — выпалил Барс и облизнулся.
Славка долго молчал, остолбенев.
— Старик, да это же сенсация мирового масштаба! — завопил он наконец в диком восторге.
Это как раз и было то, чего я опасался! Я долго убеждал Славку, что никаких сенсаций сейчас не надо, что он погубит все дело, что надо серьезно изучить явление, а потом думать о сенсациях, публикациях, демонстрациях и прочих подобных вещах. Дело было нелегкое, но успеха я все же добился. Славка поклялся, что будет держать язык за зубами, а скажет под строгим секретом только моей маме…
