Он пытался отвлечься каким-нибудь хобби, приобрел клубную карту в дорогой фитнесс-центр, куда ходило много знакомых, оставался на клубные вечеринки, она ходила с ним, и они держались за руки, а когда не ходила, без труда, как-то сама собой находилась другая, с которой потом они удалялись заниматься здоровыми занятиями, часто в промежутке наведываясь в «Арену» или «Патипа» за менее здоровыми напитками.
То, что многие из его новых знакомых — наркоманы, как-то не укладывалось в голове. Они были совсем не наркоманы, хотя Вадик, пудря мозги очередной жертве, тоже говорил, что минет — это не секс и что секс — это тоже вообще не секс, а массаж. Наркоманы — это худые, с выпирающими скулами, с синими мордами в грязных спортивных костюмах, эти же просто «расслаблялись». Наркотик был для них чем-то вроде очередной биодобавки, какая-то важная и совсем безвредная составляющая успешной насыщенной жизни, при этом интимная, насколько это вообще возможно, сокровенная, о которой не принято распространяться вслух.
Когда Славка смог выходить на улицу, вечера стояли уже совсем теплые, почти летние. В синеватых сумерках прочитывалось манящее обещание ночи, внутри все чесалось, болезненно, в истоме, так как казалось, что жизнь улетает куда-то мимо него, в то же время все сопровождалось ощущением глубинной усталости и пустоты. Самое сложное было есть и спать. Любая еда казалась совершенно не возбуждающей субстанцией, и приходилось убеждать себя, заставляя жевать, чтобы работали челюсти, запивать обильным количеством жидкости, так как плохо отделялась слюна, и потом, давясь, глотать, не чувствуя вкуса. Заснуть получалось лишь на пару часов. Он просто лежал в постели не шевелясь, все тело ныло страшной усталостью, а сон почему-то не шел, за окном уже синело небо, поднимался бледный рассвет, раскрашивая обои на стенах.
Выйдя из больницы, Славка понял, что, едва окажется один на работе и в открытое окно поползут эти мшистые прохладные запахи сырого кирпича и зелени, он прыгнет. Дома подстрекала та же опасность, ведь противомоскитные сетки с окон легко убрать.
Едва переступив порог кабинета психотерапевта, он сказал, такой большой и обстоятельный: «Я не хочу жить, я хочу умереть». И удивился, что впервые произнес вслух то, что все никак не хотело переводиться с душевного языка на человеческий. Лечение принесло определенные результаты — путешествия в холодинамических сеансах открыли проблему, берущую начало из детства, хотя и оно, по большому счету, было Славке неинтересно. У него было все отлично, только совершенно, вот ни капли, не имело какого-либо глубинного, оправданного смысла.
По совету психиатра Славка снял двухкомнатную квартиру на Позняках, в восемнадцатиэтажной «свечке», с весьма скромным ремонтом, но главное — на первом этаже. Дом стоял почти на самой окраине — с балкона открывался вид на автостоянку, а за ней шел песчаный пустырь. Воздух был свежий, пах почти вкусно, как за городом. Чтобы не умереть от голода, Славка попросил Вадика заезжать по мере возможности, никого другого видеть не хотел.
Несмотря на разгульный образ жизни, Вадик оставался приличным мальчиком из хорошей еврейской семьи, и, общаясь со всеми этими прибалдевшими типами в клубах, что ходят в темных очках на пол-лица и посасывают чай из огромных чашек, — сам при этом даже не курил. Более того, из несметного полчища девиц и баб, которых он оприходовал, почему-то никогда не оказывалось тех, что, подворачивая каблук в кристаллах от Сваровски, в синтетическом полузабытьи падали в Славкины объятия. По большому счету, Вадик был ужасен, и девицы с бабами велись не от животного влечения, а на заумные сладкие разговоры или марки одежды и аксессуаров, а для этого нужно, чтобы мозги были более-менее на месте, никуда не смещаясь.
То, что со Славкой все будет в порядке, он понял сразу, потому что тот страдал. Так как чурбанистому, прямолинейному Славке данный вид эмоций был не свойствен, можно было даже порадоваться открывшейся новой грани в его самопознании. Он походил на больного тюленя — огромный, с уже обозначившимся животиком, высоким лбом с залысинами, слегка поджав голые ноги, в светлых семейных трусах и белой майке лежал на диване, тупо глядя в телевизор с выключенным звуком.
— Жри давай.
— Я потом. Спасибо.
— Иди на хрен со своим потом, сейчас давай! Меня женщина ждет.
Славка, судя по всему, очень старательно вживался в образ, но устоять перед тефтелями из «фуршетовской» кулинарии не смог, хотя ел молча и якобы неохотно.
Что-то спошлив, как обычно, Вадик ушел, через несколько секунд за окном пропищала автосигнализация, и он с ревом уехал. Он не мог иначе, ведь в этом доме вполне могла стоять какая-нибудь симпатичная женщина у окна или выходить из-за угла, оставляя шанс столкнуться в будущем где-нибудь в парадном и там узнать друг друга.
Славка не привык голодать. После больницы чувство голода было расплывчатым, не достающим. Теперь оно периодически вспыхивало, но омерзение к собственному телу и вообще к себе не разрешало есть. От голода истерия ухудшалась, и почти не спалось, была только страшная слабость, и когда он вставал в туалет, то немного шатался. Прописанный врачом гидазепам действовал еще более отупляюще.
Но ему очень нравилось быть в этой новой квартире. Ремонт был самым простым, мебели минимум, все в каких-то абрикосовых тонах, на полу даже не ламинат, а линолеум. В таких квартирах селятся те, кто решает жить вместе. Вдруг стало ясно, отчего ему всегда веяло теплом от окон общаг семейного типа и особенно гостинок — в этих крошечных любовных гнездышках жили те, кто еще не успел заработать на более просторное жилье, кто еще только начинает, чья любовь свежа. Чем меньше и чужее жилплощадь, тем пронзительнее и острее должны быть чувства живущих там. На миг захотелось самому оказаться с ней в гостинке без балкона со специальной штукой за окном для сушки белья и стоячей ванной с простеньким ремонтом. Но это все недоступно и невозвратимо… чувства в готовом доме казались невозможными. Хотелось трудностей, которые нужно мужественно преодолевать вдвоем, поддерживая друг друга.
Последние трудности были, когда они подвизались печатать один глянцевый еженедельник и из-за сбоя в оборудовании задержали выход выпуска почти на четыре дня, пришлось платить неустойку рекламодателям и замазывать рестораном и подарками треснувшее доверие. Но это не те трудности, от которых хочется любить еще больше.
Славка начинал работать обыкновенным разнорабочим. После армии учиться уже не хотелось, ведь у матери было собственное производство, требовались новые руки, которым можно доверять, да и где научиться азам экономики и предпринимательства, как не в реальных условиях? Сразу после демобилизации Зоя Михайловна отселила его на Оболонь, в его собственную квартиру, правда без ремонта. Славка должен был сам заниматься благоустройством и покупкой мебели, а также отдавать матери определенный процент с заработной платы (которую она сама и выдавала) в счет погашения долга за квартиру. «Если бы ты был девицей, я бы ничего с тебя не требовала и делала все, лишь бы тебе хорошо жилось, но ты мужик, ты должен уметь рассчитывать только на себя, должен быть готов заботиться о семье, я специально не буду делать тебе никаких поблажек». Славка честно учился фальцовке, обрезке, подборке и как-то даже побаивался матери. Собственно, ее все побаивались. Зоя Михайловна одевалась все в те же серые учительские костюмы, седые волосы стригла коротко, почти не пользовалась косметикой и ездила на старом «Форде Скорпио», хотя в цеху было к тому времени оборудование на несколько сотен тысяч долларов. Славка все еще продолжал выносить мусор и запихивать бумажную «лапшу» в огромные зеленые кульки для утилизации, когда ему предложили набрать макет какой-то газетенки. С ним Славка с перепугу просидел до утра, открыв преимущества русскоязычного «Корела» перед англоязычным «Фронт Пейджем». После освоения верстки вывод пленок и проявка форм сделались самым пустяковым делом, особенно учитывая автоматизацию всего процесса. Труднее пришлось со станками. Предпоследний материнский «Доминант» был размером с хлебовозку и состоял из двух секций — сперва прогоняли то, что должно было быть пурпурным, потом лист шел на следующий барабан с голубой краской. Отпечатав тираж, оба барабана мыли, меняли краску, и те же листы пускались через желтый, а при желании заказчика еще и через черный цвет. Малейшая погрешность при проявке или установке формы вела к сдвигу цветовых отпечатков и деформации изображения. Потом уже купили современный станок с пятью секциями, так что лист проходил через каждый цвет за один цикл, а в конце, если надо, покрывался еще и лаком. Газетную бумагу привозили рулонами по 450 кг, в зимнее время она часто бывала наэлектризованной, и листы слипались, шел брак, приходилось усиленно увлажнять воздух и скакать вокруг станка с пульверизатором. Периодически мать отправляла Славку в банк за выписками, а потом и в налоговую — сдавать отчеты. С введением единого налога возни стало меньше, но все равно нужно было толкаться, ездить по разным фондам. В последнюю очередь Зоя Михайловна объяснила, как через дружественные конторы можно заказывать «рекламные услуги» и «тренинги», перечисляя на их счет определенные суммы и получая их потом назад в виде чистой налички за вычетом скромного процента. Названия фирм и услуг менялись, но секретные контактные номера оставались теми же. Славка был в курсе и насчет ребят на черной бэхе, которые, всегда очень вежливые, приезжали раз в месяц за приемлемой суммой в долларах США. Вопросы с периодически возникающими пожарниками, санэпидемстанциями и Обществом защиты прав потребителей решались так же полюбовно и просто. За восемь лет Славка прошел весь путь от печатника до бухгалтера, знал формулы необходимых химических растворов и места, где их можно добывать, тем самым существенно понижая себестоимость краски, научился разбираться в тонкостях издательского дела и ловко подбирать формат и тираж. Накануне президентских выборов в конце 2004 года Зоя Михайловна вдруг сообщила, что устала, продала квартиру на Рейтарской и уехала на заслуженный отдых в Краков: «вон из этой идиотской страны». Таким образом, Славка стал владельцем процветающего предприятия, занимающегося цветной и офсетной печатью, крупноформатной печатью, тампонопечатью на сувенирной продукции, издательством и рекламой. Цех у них был в промзоне, недалеко от Берестейки, а офис снимали неподалеку, на последнем этаже бывшего радиоремонтного завода, а теперь офисного комплекса класса «А» с сантехникой «Виллерой и Бох», с карточной системой пропусков и фастфудом на первом этаже.
