Марселина вошла в спальню, стала трясти Габриеля, а он тяжеленный, его с места сдвинуть трудно, не то что разбудить; спать он любит, любит от всей души, дрыхнет самозабвенно, так что разбудить его дело очень непростое.
— Ну, чего, чего? — наконец заорал он.
— Зази удрала, — кротко сообщила Марселина.
Он уставился на нее. Без комментариев. Габриель, он быстро соображает. Он очень схватчивый. Он поднялся. Обошел по контуру комнату Зази. Габриель, он любит во всем убедиться самолично.
— Может, она в сортире заперлась, — оптимистически предположил он.
— Нет, — кротко разуверила его Марселина. — Турандот видел, как она удирала.
— И что ты видел? — спросил Габриель у Турандота.
— Видел, как она уходит, ну, поймал ее и хотел привести назад.
— Это ты молодец, — одобрил Габриель. — Так поступают настоящие друзья.
— Ну да. Но девчонка переполошила народ, кричала, что я делал ей гнусные предложения.
— Это правда? Ты делал? — спросил Габриель.
— Да конечно нет.
— Никогда ж неизвестно.
— Это ты прав, никогда неизвестно.
— Дай ему рассказать, — кротко попросила Марселина.
— Тут же сбежался народ, обступили меня, собрались мне морду начистить. Эти мудаки приняли меня за сатира.
Габриель и Марселина расхохотались.
— Ну, а как только наступил момент, когда они отвлеклись от меня, я дал деру.
— Здорово перетрухал?
— Еще как. Никогда в жизни я не испытывал такого страха. Даже во время бомбежек.
— А я вот никогда не боялся бомбежек, — похвастался Габриель. — Как только англичане начали бомбить, я сказал себе: эти бомбы не для меня, а для Гансов, и потому англичан я встречал с распростертыми объятьями.
— Дурацкое рассуждение, — заметил Турандот.
— А я все равно не боялся, и можешь мне поверить, меня ни разу не зацепило даже при самых страшных бомбежках. Гансы, те с полными штанами неслись в бомбоубежища, а я плевал на опасность, оставался наверху и любовался фейерверком. Бабах! — и цель накрыта, склад боеприпасов в воздух, вокзал в развалинах, от завода одни воспоминания, город в огне, потрясное зрелище.
Габриель вздохнул и заключил:
— В сущности говоря, не такая уж и скверная тогда была жизнь.
— А что до меня, — сказал Турандот, — война мне радости не принесла. С этим черным рынком я все никак не мог сшурупить и вечно попадал впросак. Не знаю, как это получалось, но меня вечно штрафовали, вечно что-то тащили, вечно драли, то государство, то налоговая инспекция, то контролеры какие-то, заведение мое вечно закрывали, а в июне сорок четвертого, когда я только-только чуток разжился, надо же — попадает бомба, и все, с приветом. Полная невезуха. Счастье еще, что я получил в наследство эту халупу, а то не знаю, что бы я делал.
— Скажем прямо, жаловаться тебе грех, — высказал свое мнение Габриель. — Дела у тебя тут идут нормально, и работенка такая, что не надорвешься.
— Хотел бы я посмотреть на тебя на моем месте. У меня изнурительная работа, изнурительная, а к тому же еще и вредная для здоровья.
— А что бы ты, интересно, сказал, если бы тебе пришлось, как мне, вкалывать по ночам? А спать днем. Спать днем, как бы это ни выглядело со стороны, жутко утомительно. Я уж не говорю о том, что могут разбудить с ранья, как, например, сегодня... Не хотелось бы мне, чтобы такое случалось каждое утро.
— Надо было запереть девчонку на ключ, — сказал Турандот.
— Я вот все думаю, чего это она ушла, — задумчиво пробормотал Габриель.
— Она не хотела шуметь, — кротко объяснила Марселина, — и чтобы не разбудить тебя, вышла погулять.
— Но я не желаю, чтобы она гуляла одна, — заявил Габриель. — Улица — школа порока, это всем известно.
— А может, она, как это называют в газетах, совершила побег? — высказал предположение Турандот.
— Это было б совсем ни к чему, — сказал Габриель. — Тогда придется, наверно, обращаться к легавым. И какой я при всем при этом буду иметь вид?
— А ты не думаешь, — кротко поинтересовалась Марселина, — что тебе нужно попытаться ее отыскать?
— Нет, я отправляюсь досыпать, — сообщил Габриель.
Он устремил свои стопы к ложу.
— Ты обязан исполнить свой долг и вернуть ее, — сказал Турандот.
Габриель рассмеялся. Подражая голосу Зази, он пропищал:
— В жопе я видел свой долг.
И добавил:
— Прекрасненько сама найдется.
— А представь себе, — кротко сказала Марселина, — нет, просто представь, что ей встретится какой-нибудь сатир.
— Вроде Турандота? — пошутил Габриель.
— Неостроумно, — сказал Турандот.
— Габриель, — кротко промолвила Марселина, — ты должен преодолеть себя и найти ее.
— Вот сама и ищи.
— Я не могу, у меня кипятится белье.
— Вам бы надо отдавать белье в эти американские автоматические прачечные, — посоветовал Марселине Турандот, — все-таки работы стало бы меньше. Лично я так и делаю.
— А может, — с подколом произнес Габриель, — ей нравится самой стирать. Тебе такое не приходило в голову? И вообще какого хрена ты вмешиваешься? Ты говоришь, говоришь, и это все, что ты можешь. А эти твои американские прачечные я вот где видел.
И он хлопнул себя по заду.
— Поди ж ты, — иронически протянул Турандот. — А я-то считал тебя американофилом.
— Американофилом! — возвопил Габриель. — Ты произносишь слова, смысла которых не понимаешь. Американофилом! Как будто это мешает стирать свое грязное белье дома. Мы с Марселиной не только американофилы, но еще, запомни это, тупарь ты этакой, мы ЕЩЕ и стиркофилы. Ну как? Дошло это до твоей (пауза) тупой башки?
Турандот не нашелся что ответить. И потому вернулся к актуальной и конкретной, так сказать, хиковой и нунковой проблеме[10], которую в отличие от носильного белья не так-то легко стирать, а паче изгладить.
— И все-таки тебе стоило бы пойти поискать девчонку, — порекомендовал он Габриелю.
— Чтоб вляпаться, как ты? Чтоб меня линчевали простые люди Франции?
Турандот пожал плечами.
— Ты тоже, — презрительно бросил он, — только говоришь, говоришь, и это все, что ты можешь делать.
— И все-таки сходи, — кротко посоветовала Марселина.
— Вы мне оба осточертели, — буркнул Габриель.
Он ушел в спальню, методично облачился, грустно провел рукой по подбородку, на проведение эпиляции которого у него не оставалось уже времени, тяжело вздохнул и вернулся в гостиную.
Турандот и Марселина, или, верней, Марселина и Турандот, спорили о достоинствах и недостатках стиральных машин. Габриель поцеловал Марселину в лоб.
— Прощай, — с важностью сказал он ей, — я отправляюсь исполнить свой долг.
Затем он крепко пожал руку Турандоту; чувства, переполнявшие его, помешали ему изречь какую-нибудь историческую фразу, кроме уже слышанной «я отправляюсь исполнить свой долг», но тем не менее его взгляд туманился печалью, свойственной людям, услышавшим зов судьбы.
Остальные исполнились пониманием рокового мгновения.
И вот он выходит. И вот он уже вышел.
На улице он вдохнул воздух, принюхался. Запахи были обычные, в частности те, что исходили из «Подвальчика». Поскольку улица была ориентирована с севера на юг, он остановился в нерешительности, не зная, куда направить стопы свои — на юг или на север. Однако сомнениям положил конец донесшийся до него призыв. Это из своей будки его окликнул сапожник Пьянье. Габриель подгреб к нему.
— Спорить могу, вы ищете девочку.
— Да, — буркнул без всякого энтузиазма Габриель.
— Я знаю, куда она пошла.
— Всегда-то вы все знаете, — достаточно хмуро ответил Габриель.
И всегда этот хмырь, разговаривая со мной, высвобождает мой комплекс недополноценности, определил для себя Габриель с подсказки шепотного внутреннего голоса.
— Так вас интересует? — осведомился Пьянье.
— Не может не интересовать.
— Так рассказать?
— Интересный народ сапожники, — заметил Габриель. — Всегда за работой, можно подумать, они влюблены в нее, и, чтоб показать, что они всегда за работой, они выставляют себя в окошке, чтоб ими восхищались. Прямо как поднимальщицы петель на чулках.
— А вы, — спросил Пьянье, — где себя выставляете, чтоб вами восхищались?
Габриель почесал в затылке.
— Да, собственно, нигде, — томно ответил он. — Я ж артист. Ничего худого не делаю. И потом, сейчас не время для пустой болтовни, мне спешно девочку искать надо.
— Я заговорил об этом, потому как мне интересно, — спокойно ответил Пьянье.
Он поднял голову от подметки, в которую вколачивав гвозди.
— Ну так что, пустомеля хреновый, — спросил он, — желаете кое-чего узнать или нет?
— Я же сказал вам, что мне спешно.
Пьянье разлыбился.
