Сара Раттаро - Я сделаю с тобой все, что захочу

Любовь – это зависимость.

Прошло больше двух часов, уже совсем рассвело, но твой отец не звонил: в твоей больничной палате ничего не происходило. Как бы он ни был на меня зол, как бы далеко друг от друга ни разлетелись обломки нашей с ним расколотой пополам жизни, но из твоей он никогда бы меня не вычеркнул. Он не стал бы меня спрашивать, куда и зачем я пошла, но о любых изменениях в твоем состоянии оповестил бы меня первую.

Я была твоей матерью, и он относился к этому с уважением.

Я остановилась перед раздвижными дверями больницы, подняла голову и отыскала твое окно, как накануне, когда вы сидели у тебя в комнате и готовили доклад по истории.

Казалось, вы действительно так и сидите там вместе. Я попыталась вас представить, и это получилось у меня так хорошо, что я рассмеялась, роняя слезы, а твое имя судорогой свело мое горло.

Двери разъехались, и на улицу вышел парень на костылях в сопровождении миниатюрной грациозной матери с карими глазами, которая ворковала:

– Тише, Марко, осторожнее! Так ты снова ушибешься!

Сын не замедлял ход, и мать бегом ринулась за ним.

Я бы поступила так же.

Войдя в больницу, я прошла тем же путем, что и раньше, – как будто перемотала киноленту назад. На этот раз я не бежала: в этом больше не было необходимости. Шагая как можно более естественно, я старалась не привлекать внимания и прижимала к себе сумку, чуть более тяжелую, чем обычно.

Наконец я сообразила, почему в большинстве своем люди не переносят больниц. Там просто нечем дышать.

Я остановилась у стеклянной перегородки, отделявшей тебя от остальных, посмотрела на тебя, на него и подумала: видят ли все, кто подходит к этой палате, то же самое, что вижу я?

Твой отец в халате и бахилах склонился к твоей руке. Все это время ты пролежала без сознания, в глубоком сне, и под белыми простынями казалась совсем маленькой. Время от времени твоя рука вздрагивала, и твой отец поднимал голову в надежде, что ты откроешь глаза и улыбнешь-с я ем у.

Я спросила себя, о чем он думает, но тут же ответила сама себе на этот вопрос. Когда ты успела так вырасти? Даже он этого не заметил.

Я уже хотела открыть дверь, но меня остановила медсестра:

– Так входить нельзя. Вам нужно вымыть руки, надеть бахилы и маску. Пойдемте со мной, я помогу вам подготовиться.

Помолчав, она добавила:

– В любом случае, придется подождать, пока выйдет ваш муж. Таковы правила, мне очень жаль.

– Ничего страшного, пусть там остается мой муж. Я… – Слова застряли у меня в горле. – «…Зайду к ней позже», – хотела добавить я, но не сумела.

Медсестра посмотрела на меня с явной укоризной. Несложно было представить, что она подумала, глядя на меня. Что можно сказать о матери, которая бродит по коридору, вместо того чтобы сидеть рядом с дочерью, и перекладывает все на плечи отца, который, если бы ему позволили, с удовольствием приковал бы себя к больничной койке?

Медсестра что-то буркнула себе под нос и вернулась к своим делам. Я же осталась стоять где стояла и вдруг почувствовала легкое дуновение радости, будто прикосновение шелковой ткани: я оставила тебя в надежных руках.

Я вытащила телефон и просмотрела список последних вызовов. После имени Анджелы между именем Луче и ее отца затесался еще один адресат – мужчина, с которым я провела ночь. Мне вдруг стало так больно, как будто в меня попали камнем. Закрыв глаза, я стерла его из памяти. Навсегда.

Я переместила курсор и нажала кнопку вызова. Пока набирался номер, я прижалась головой к стене и заткнула другое ухо пальцем. После, собравшись с духом, поднесла телефон ко рту и оставила свой звучащий след в надежде, что он навсегда останется с моим виртуальным собеседником.

От прикосновения к телефону на губах остался металлический кисло-сладкий привкус. Раньше я не знала, что надежда именно такая на вкус.

Меня вдруг толкнули, не извинившись. Я повернулась и увидела, как за одним белым халатом спешат еще два – все в палату Луче. Тревожный вой аппарата, к которому ты была подключена, ввинчивался мне в мозг пару мгновений, когда дверь между тобой и мной оставалась открытой.

Время остановилось. Так бывает, когда вы за рулем автомобиля внезапно въезжаете в лужу масла и скользите. Или, чудом избежав столкновения с другой машиной, обнаруживаете, что сердце бешено колотится где-то у самого горла.

Я видела, как Карло цепляется за простыни, а мед-братья пытаются его вывести из палаты, обнимая, как лучшего друга.

Собрав в кучку остатки разума, я отправила сообщение: «Срочно приезжай в центральный госпиталь. Сейчас ты нам нужна как никогда. Люблю тебя, Виола».

Телефон выскользнул из моей руки, ударился об пол с металлическим лязгом, а я, не глядя на него, помчалась вдогонку за твоим временем, которое начало обратный отсчет.

Я вошла в его комнату, расколотая пополам. Одна моя половинка собиралась сказать: «Карло, я узнала, что беременна. Мне жаль, но мы должны расстаться». Другая предпочла бы остановиться на первой фразе. Как обычно, в его присутствии мне не хватило храбрости: я начала говорить и запнулась на первом же предложении. Карло изменился в лице. Его глаза наполнились нежностью, он подошел и осторожно прикоснулся ко мне, как будто я была сделана из фарфора.

– Господи, это правда? – произнес он хриплым от волнения голосом и прижал меня к себе. —

Я всегда мечтал о том, что у нас будут дети, Виола, но не думал, что окажусь таким молодцом!

Он рассмеялся, а я постепенно превращалась в камень. Нарушив мое молчание, он посмотрел мне в глаза и снова заговорил:

– Я не имел в виду, что сейчас слишком рано. Виола, я уже люблю этого ребенка и буду заботиться о вас, что бы ни случилось. Я всегда буду рядом.

Прикоснувшись к моим ледяным губам, он добавил два слова, которые ранили меня, будто пули:

– Верь мне.

Так мечта любой молодой женщины стала моей реальностью.

Когда твоя бабушка услышала слова «Виола беременна», маска надменности на ее лице потрескалась. Когда же ее слух был потревожен фразой: «И мы решили пожениться», ей пришлось присесть.

Сначала ей удалось помешать нам, поскольку она упросила Карло сыграть свадьбу после того, как он получит диплом. Тем временем нас обещали материально поддерживать и позволили жить в одной из их квартир.

Расчет твоей бабушки был ясен, как утренняя заря: она надеялась выиграть время, уповая на то, что наш союз даст трещину, что я покажу свое истинное лицо и Карло наконец встретит достойную женщину.

Карло согласился и продолжил обучение, а я с каждым месяцем все больше замыкалась в себе.

Однажды мы с ней остались на пару минут одни. Я, как могла, избегала подобных ситуаций и постоянно липла к Карло, как мокрое платье к коже. Я боялась этой женщины больше всего на свете. Почему-то мне всегда казалось, что она каким-то образом разузнала правду: догадалась, увидела во сне, почувствовала или нагадала на картах.

Карло позвали к телефону, а я осталась неподвижно сидеть на отреставрированной оттоманке начала XX века со съемным чехлом. Мать Карло всегда собирала волосы в массивный пучок на затылке и носила очки в тяжелой черной оправе со стразами.

Она наклонилась к столику между нами, как будто потянулась за сахарницей, но на самом деле лишь затем, чтобы сократить расстояние, которое нас разделяло, дабы ее яростные слова скорее дошли до адресата:

– Я бы тебе брюхо вспорола, если бы узнала, что…

Тут голос Карло стал приближаться, и она с улыбкой продолжила:

– Еще сахару, дорогая?

Я поняла, что вредить мне можно ровно до того момента, пока это не причиняет боли Карло. Она давила на меня, потому что сама была в моей власти.

– Нет, спасибо, – сухо, без улыбки ответила я, но ничего больше не добавила, потому что выросла в семье, где проблема считалась несуществующей, если о ней не говорили.

Моя мать скончалась внезапно – от болезни, которая разрушала ее долгие годы. Но от нас, детей, это тщательно скрывали.

Последующие месяцы стали моим алиби. Я не улыбалась, никак не проявляла радость, ни разу, пусть даже неуклюже, не попыталась ощутить себя матерью. Я пряталась за симптомами тяжело протекающей беременности, потому что знала, что Карло будет потакать любым моим капризам и найдет оправдание любым, даже самым странным моим поступкам.