Гошка держал в руках легкое платье и смотрел, как бьется на покрасневшей шее Полины голубая жилка. Потом неожиданно сорвался с места и, швырнув в сторону платье, бросился к выходу.
Петр Ермолаевич Пятница болел. Возле кровати на стуле лежали какие-то порошки, стоял стакан воды. На спинке стула висел черный с потертым воротником пиджак. На левом борту пиджака – орден Красного Знамени с облупившейся местами эмалью.
– Лежите?! – закричал Гошка, врываясь в комнату. – Там у людей вещи описывают, а вы лежите и ничего не знаете!
– Погоди, погоди, не кричи, – поднимаясь на подушке, сказал Пятница. – Во-первых, на больных и старых не кричат. Во-вторых, я все знаю, и нечего паниковать.
– Знаете?.. – Гошка растерялся, посмотрел на вспотевшую лысину председателя, на пиджак, на облупившийся орден. – Как же так, Петр Ермолаевич? – совсем тихо спросил он. – Знаете и лежите!
– Ты, Георгий, не смотри на меня так, – сказал Пятница, опуская глаза. – Тут дело серьезное. Я звонил в район. Говорил со следователем. Понимаешь, Тюлькин сам признался, что наворовал в колхозе тысяч на пятьдесят. Следователь говорит, что по суду вещи все равно конфискуют. Вот я и решил описать все это, пока Полина не припрятала.
– Петр Ермолаевич, а разве семья виновата, что Тюлькин – вор? Разве они должны за него отвечать?
– Ну, тут трудно сказать, кто за кого отвечает. Тюлькин ведь деньги домой приносил.
– Какие деньги он приносил? Вы ведь сами знаете, что у него баба была в городе. Да и пил он.
– Ну ладно, Яровой, – рассердился председатель. – Нечего нам тут с тобой антимонии разводить. Я знаю одно – раз человек украл, с него надо получить. Вот так.
– Ну как же…
– Не знаю, Яровой, ничего не знаю. На то есть законы, которые все мы должны выполнять.
Гошка посмотрел председателю в глаза, повернулся и, сгорбившись, пошел к выходу. Он уже взялся за ручку двери, но остановился:
– Петр Ермолаевич!
– Да?
– Петр Ермолаевич! – Гошка вернулся. – Вот вы часто рассказываете про Первую Конную. А если бы там так делали?
Пятница приподнялся в постели.
– Ты, Георгий, мне в душу не лезь, – сказал он хмуро. – Тоже заладил: в Первой Конной, в Первой Конной. Много ты понимаешь. Молод еще. Глуп.
Гошка ничего не ответил и опять направился к выходу.
– Погоди, – сказал Пятница.
Гошка остановился.
– Пойди-ка сюда. – Председатель посмотрел ему в глаза. – А может, ты и не глуп. Может, это я… не понимаю чего-то. Чего-то путается в голове… Старею, что ли… Ладно, Георгий, сейчас пойдем разберемся.
Пятница взял со стула брюки и просунул в них белые худые ноги.
Всю ночь шел снег. Но никто этого не знал. Люди спали, и снились им разные сны. А утром проснулись, выглянули в окошки и увидели – первый снег.
Утром прибежал Анатолий. В зимней шапке, с фотоаппаратом через плечо.
– Гошка, вставай! Пойдем фотографироваться.
Он тормошил Гошку до тех пор, пока тот не поднялся. Достал из шкафа тщательно отутюженный костюм. Анатолий нетерпеливо ожидал, пока Гошка оденется.
– Да кто ж так галстук повязывает! В Москве сейчас тонкие узлы носят. Ну чего ты опять хмуришься? Подумаешь – уехала девка. Ну и уехала, другую найдешь. Сама ведь она виновата.
– Сама… А знаешь, что мне Лизка вчера сказала?.. Все это брехня. Ничего у Саньки с Вадимом не было. И вообще она не с Вадимом уехала, а в свой город, к родным.
Они вышли на улицу. Все было в снегу – поля, крыши, стога сена.
Фотографировали друг друга сначала у речки, потом возле мельницы, напоследок дома.
А вечером пошли они в клуб. В клубе играла радиола, кружились пары. Илья Бородавка сидел один в библиотеке и подбирал пластинки. Вступив в прежнюю должность, Илья снова задвинул в угол рояль и положил на крышку табличку «Руками не трогать». Но больше ничего менять не стал. Илья понимал, что сравнения с Вадимом ему не выдержать, и все-таки был несказанно обрадован тем, что клуб снова в его распоряжении. Кроме того, была у Ильи еще одна радость, которой он тут же поспешил поделиться с Гошкой:
– Слышь, Гошка, Пелагея-то моя ездила в город. А врач ей сказал: «Вы, говорит, на втором месяцу». На втором месяцу, – повторил Илья и кашлянул в кулак, должно быть, от смущения.
Они снова вернулись в клуб и долго смотрели на танцующих. Аркаша Марочкин, одетый в новенькое полупальто, кружил раскрасневшуюся от счастья Лизку. Только позавчера они расписались, и на заседании правления было решено дать им полдома. Правда, Лизка хотела получить целый дом, но из этого ничего не вышло.
В перерыве между двумя танцами Лизка подошла к Гошке:
– Гошка, председатель сказал, что ты завтра со мной в город поедешь. Там гардеробы по тыще двести я видела.
– Ладно, – сказал Гошка, – съездим.
– Ну вот и хорошо, – обрадовалась Лизка. – Значит, прямо утречком и подъезжай. Четвертый дом от краю.
– Знаю, – сказал Гошка и подошел к Анатолию: – Пойдем домой.
– Побудем еще немного.
– Да чего тут делать? Пошли.
Вышли на улицу. Было совсем темно. Сквозь разрывы в облаках редкими кучками млели звезды. Гошка включил фонарик, и по снегу запрыгал широкий, едва заметный желтый круг.
– Надо сменить батарейку, – сказал Анатолий.
Гошка не ответил. Они шли, и каждый думал о своем.
– Ты, Гошка, я думаю, смог бы, – неожиданно сказал Анатолий.
– Что – смог бы?
– Подвиг совершить.
– Подвиг? Нет, наверно, не смог бы. – Гошка вспомнил, что когда-то об этом же его спрашивала Санька. – Где уж, – вздохнул он. – Даже с Санькой быть человеком не смог. А тут…
Возле дома Ильи Бородавки они попрощались, и Гошка один пошел домой.
– Стой! Кто идет? – грозно окликнули его возле склада.
Дядя Леша стоял у самых дверей и держал ружье наготове.
– Это я, дядя Леша, – сказал Гошка, подходя. – Стоишь?
– Стою, – неохотно сказал дядя Леша. – При бломбе стою.
– Я около тебя посижу здесь, ладно?
Дядя Леша заколебался, но отказать не посмел:
– Посиди, чего уж.
Гошка смахнул со ступеньки снежок и сел.
– Слухай, Гошка, – нарушил молчание сторож, – вот если баба моя в пятьдесят годов работу бросила, пенсию ей будут платить? Ты не узнавал?
– Не узнавал, – сказал Гошка. – Дядя Леша, от тебя Яковлевна никогда не уходила?
– Уходила? Как это – уходила?
– Ну, может, ты ее обидел когда.
– Обидел? Зачем мне ее обижать? Ну бывало, конечно, в молодости, побьешь по пьяному делу, а чтоб обижать – нет, не обижал я ее.
– Ну ладно. – Гошка встал. – Пойду спать.
Основные работы в колхозе давно закончились, но на току еще шумели автопогрузчики и зернопульты. Колхозники счищали с буртов пшеницы тонкий слой снега и грузили зерно на машины.
Прямо с элеватора Гошка подъехал к хозяйственному магазину, где его ожидали Лизка и Аркадий. Они купили только шифоньер, а диван, который продавался в магазине, Лизке не понравился: он был без зеркала. А еще Лизка купила на базаре матерчатый коврик, на котором были изображены непроходимые джунгли и полосатый тигр с оскаленной пастью. Лизка показала коврик Гошке.
– Ничего. Хорошо бы еще сюда лебедя, – пошутил Гошка.
– Так тут же тигра. Она его съест. Картины понимать надо, – укоризненно заметила Лизка. – Слышь, Гоша, а я тут на почту ходила…
– Ну и что?
– Да ничего. Письмо от Саньки получила.
– Письмо? Что ж она пишет? – Гошке хотелось показать, что письмо его мало интересует, но это ему не удалось.
– Чего пишет-то? Да так… ничего особенного. Ребят, говорит, у нас много, и все больше летчики да инженера. – Лизка посмотрела на Гошку и пожалела. – Ладно, так просто, для шутки. Ты бы ей написал письмо – может, вернется. На вот адрес.
Лизка оторвала нижнюю часть конверта и подала Гошке. Гошка положил адрес в карман гимнастерки. Потом он открыл задний борт и влез в кузов, а Аркаша подавал ему шифоньер снизу. Шифоньер был тяжелый, дубовый, и Аркаша никак не мог его осилить. Лизка, скрестив руки на груди, стояла в стороне и командовала:
– Да ты его споднизу, споднизу бери!
– Ты лучше подсобила б, – хмуро заметил Аркадий.
– Мне нельзя тяжелое подымать, я женщина, – сказала Лизка.
Когда шкаф был погружен, Гошка получил последние указания:
– Гошка, ты там это… разгрузишь с кем-нибудь, а мы тут еще походим по магазинам.
Лизка взяла Аркашу под руку и повела по улице.
Гошка вынул из кармана обрывок конверта и еще раз посмотрел на адрес, который был написан Санькиной рукой. Значит, она и правда ни в какую Москву не поехала. Может, еще вернется…
Было тепло. Таяло. Следы автомобильных колес пожелтели. Гошка остановил машину возле дорожного щита, что стоял на обочине, и, подойдя к нему, долго смотрел на прямые крупные буквы, которыми было написано одно слово:
«ПОПОВКА».
Потом нашарил в кармане угловатый осколок мела и написал внизу:
