— Вполне серьезно, — сказал Даррас.
Еще несколько минут гроза набирала силы. Жорж незаметно наблюдал за Мари-Луизой, видел ее неподвижный, странно внимательный взгляд. Какие чувства связывали ее с мужем? Что она в действительности думала о нем? Он представил ее обнаженной, в объятиях любовника, может быть, у нее был тот же взгляд, так же нетерпеливо подергивались губы, выдавая ее волнение и тревогу? Видимо, она тоже спешила в Палермо, навстречу ожидавшим ее там радостям! Но вот Жоннар снова возмущенно заговорил: он резко заявил, что у него есть определенные обязательства, что в Палермо его ждут завтра утром, что он не может согласиться на опоздание, не может допустить подобное сумасбродство.
Несмотря на длинные шорты и широкую рубашку из набивной ткани, в своем гневе он выглядел скорее опасным, чем комичным. Хартман, стоявший в нескольких шагах от них, одобрительно бормотал свое «ja», и, казалось, в его серых глазах стоял тот же туман, который подступал к ним со всех сторон.
— И потом, о чем речь? Вы у меня на службе! Вы же не отрицаете этого? — продолжал Жоннар вызывающим тоном.
Не выказывая волнения, Даррас стал объяснять, какую выгоду принесет его команде и ему лично эта не представляющая риска операция — ведь они разделят прибыль, даже в самом худшем случае весьма значительную, с судовладельцем.
— Весьма сожалею! — воскликнул Жоннар.
И снова Хартман с характерным для него выражением аллигатора, подстерегающего добычу, повторил «ja, ja!»; матросы, с упрямым видом стоявшие плечом к плечу, следили за их разговором.
— Мы небогаты, — сказал Даррас, — и для каждого из нас это неожиданная возможность улучшить свое положение.
Он излагал свои доводы отнюдь не смиренно, а спокойно и уверенно, чуть сдвинув на затылок фуражку, и Жорж, глядя на него и Жоннара, понимал, что дело было не в двух взаимоисключающих оценках сложившейся ситуации и даже не в антагонизме их интересов, а просто-напросто в столкновении двух моралей — морали аристократов и морали тружеников с ее крепкой мужской солидарностью. И сейчас, в споре Дарраса с Жоннаром, по одну сторону находился человек, по выражению Элио Витторини, «ущемленный обществом», а по другую — человек, чьи интересы выражает и охраняет это общество. Жорж восхищался Даррасом и горько сожалел, что не сумел раньше сблизиться с ним, однако Жоннар продолжал настаивать на необходимости немедленно отправиться в путь, говорил об ущербе, который он понесет, о честном выполнении обязательств, он все больше распалялся и даже дал понять, что сможет возбудить судебное дело против агентства; Даррас же, упершись руками в бока, глядя в пол, размышлял. Казалось, он хотел понять, видя бешенство Жоннара, истинные причины его поведения. В конце концов, он предложил без промедления отправиться в Палермо, куда они смогут прибыть сегодня же вечером. А затем, поскольку пассажиры собирались провести неделю в гостинице, «Сен-Флоран», доставив их туда, сможет вернуться за «Анастасисом». То, что им понадобится два или три дня, чтобы на буксире привести его в порт, уже не имело значения. Разве такое решение не улаживало все разногласия?
— Хорошо, — сказал наконец Жоннар. — Но за это время — меня, поверьте, это не трогает — другой капитан может увести у вас эту посудину, если только она сама раньше не пойдет ко дну.
— Нет, если мы оставим матроса. Согласно морскому праву, потерпевшим крушение считается судно, ставшее несамоходным и покинутое экипажем. Достаточно оставить на борту человека, который будет выполнять обязанности вахтенного.
Почему именно в эту минуту в памяти Жоржа возник танк, стоявший у Дамьяно, на броне которого с обеих сторон было выведено желтыми буквами «Народный мститель»? Он вспомнил ту ночь, ночь 1944 года, проведенную у танкистов, после целого дня безуспешных попыток взять приступом Кастельфорте. Вместе с другим офицером, алжирцем по имени Люсьен Коен, которого все звали Джо, они спели «Lied der Werktätigen», песню немецких профсоюзов, слова которой должны были достичь ушей тех, кто притаился по ту сторону рва, среди скал, под звездным дождем.
— Вы хотите сказать, капитан, — произнес Жоннар со сдержанной иронией, — что намереваетесь расстаться с одним из ваших людей?
— Это вполне возможно.
— В самом деле?
— Да.
— Тогда просветите меня. Во время заключения контракта, касающегося нашего путешествия, агентство определило состав экипажа, утверждая, что шесть человек — это тот минимум, который, согласно существующим правилам, необходим на судах подобного водоизмещения. Должен ли я заключить, слушая вас, что это не так, что мне можно было бы сэкономить на численности команды, а следовательно, и на цене?
Во время деловых переговоров у него, вероятно, было такое же насмешливое и хитрое выражение лица.
— Это действительно необходимо во время путешествия, но отсюда до берега…
— Вы хотите сказать, капитан, что берете на себя ответственность нарушить правила мореходства на пути к берегу?
— Не пойму, чего вы добиваетесь! — воскликнул Даррас.
— Отвечайте, капитан. Весьма сожалею, но это еще не ответ.
В голове Жоржа еще навязчиво звучала мелодия немецкой песни, которая тогда ночью, перелетев через усеянный обуглившимися, скрюченными трупами ров у Ривогранде, казалось, неслась навстречу еще возможному братству, а голос Жоннара разрывал эту черно-красную ленту печальных воспоминаний, тянувшуюся из самых глубин его памяти. «Отвечайте, капитан!» — и тогда Жорж, по-прежнему стоявший, облокотись на леер, рядом с Максом, который уже не смеялся, а казался озабоченным и краем глаза следил за Жоннаром, вдруг заявил, что готов остаться на грузовом судне до возвращения яхты, что его предложение должно быть принято и не может вызвать проблем. Тогда рука Макса скользнула по лееру навстречу его руке, но тут раздался голос Жоннара:
— Море, прошу вас, избавьте нас от этого вашего нового номера!
Насмешливый, а потому еще более оскорбительный тон, легкое пожатие плеч, чтобы показать, что на деле любое предложение этого наглеца оборачивается очередным фарсом.
— Мой номер, как вы это называете, менее отвратителен, чем ваш, — отпарировал Жорж.
Короткое молчание; капельки тумана оседали на лицах, отчего они блестели, как покрытые глазурью гончарные изделия; все напряженно ждали, кроме Герды, которая, ничего не понимая, просила мужа объяснить ей по-немецки, что происходит; их приблизившиеся друг к другу лица вырисовывались на фоне борта грузового судна и цепочки открытых иллюминаторов.
— Видите, каким неприятностям вы меня подвергаете, капитан? — произнес полный сарказма Жоннар.
Но по мнению Дарраса, все было улажено.
— Решено, Море! — сказал он. И, обратившись к команде: — За работу, ребята. Подготовьте поскорей нужное снаряжение. — Он хлопал в ладоши, отдавая каждому приказания, а Жоннар, с взбухшими на шее венами, с красными пятнами на щеках, снова подошел к Жоржу.
— Вы мне нужны в Палермо, я вам уже это говорил, Море. Я прошу вас пересмотреть свое решение!
На этот раз голос тихий и угрожающий. Он плохо владел собой, видимо, не привык, чтобы ему давали отпор, и был взбешен поведением Жоржа, которое находил возмутительным. Но Жорж выдержал его взгляд.
— Вы подписали контракт? Да или нет?
Жоннар говорил с ним, дыша ему прямо в лицо, в ярости сцепив за спиной руки.
— Мишель! — жалобно прошептала Мари-Луиза.
— Да или нет? — настаивал Жоннар, раздраженный еще больше вмешательством жены, лицо стало багровым, уши побелели, словно были из гипса.
— Подписал, — сказал Жорж.
— Так и уважайте его! Вот что называется честностью!
Он повернулся и подошел к Хартману, который ограничился тем, что сказал по-немецки:
— Подумайте хорошенько, Море.
Тон был примирительный.
— Оставьте его! Оставьте! Он еще меня узнает! — восклицал Жоннар и обернулся к Жоржу: — Уж в этом можете не сомневаться!
— Я в этом уверен, мсье.
— Вы мне заплатите за эту выходку! И очень дорого! Это вам так не пройдет! Ишь чего захотели!
Все, кто находился на палубе, прислушивались к их разговору, следили за тем, как они себя ведут.
— Почему, — спросил Жорж, — вы не хотите позволить людям подзаработать на этом потерпевшем крушение судне? Почему вы создаете столько трудностей? То, что достанется каждому, для них — целое состояние.
— Я завтра должен быть в Палермо и встретиться там частным образом с человеком, который послезавтра, и ни днем позже, возвращается в Нью-Йорк! Вам ясно? На карту поставлены интересы более значительные, чем ваши, гораздо более значительные!
— Ведь и речи нет о том, чтобы нанести вам ущерб, — сказал Жорж, — и если моя помощь вам необходима в Палермо, что я вполне допускаю, почему не пойти на то, чтобы оставить на судне матроса?
