Поэтому я хорошенько рассмотрел его физиономию в зеркале. Похоже, его избили до смерти винной бутылкой — но не самой бутылкой, а содержимым.
— Вот, приехали, — сказал он Вайде, наконец, подтянувшись к "Зеленому отелю".
На счетчике было доллар и десять центов, поэтому я дал ему на чай еще двадцать. Он очень расстроился. Разглядывал свою руку с деньгами, а мы выбирались из такси и шли к "Зеленому отелю".
Он даже не попрощался с Вайдой.
"Зеленый отель" оказался четырехэтажной гостиницей из красного кирпича через дорогу от стоянки и рядом с книжным магазином. Я не удержался и бросил взгляд на витрину с книгами. Конечно, не то, что у нас в библиотеке.
Когда мы вошли в отель, портье поднял голову и посмотрел на нас. У окна стояло большое зеленое растение с громадными листьями.
— Здрасьте вам! — сказал портье и очень приветливо показал нам полный рот искусственных зубов.
— Здравствуйте, — сказал я.
Вайда улыбнулась.
Это ему очень понравилось, потому что он стал вдвое приветливее, а это очень сложно.
— Нас прислал Фостер, — сказал я.
— О, Фостер! — сказал он. — Да. Да. Фостер. Он позвонил и сказал, что вы приедете — и вот вы здесь! Мистер и миссис Смит. Фостер. Превосходный человек! Фостер, да.
Его улыбка достигла десяти баллов. Наверное, он папа стюардессы из самолета.
— У меня есть для вас славная комната с ванной и видом, — сказал он. — Совсем как дома. Вам она очень понравится, — сказал он Вайде. — Совсем не похожа на гостиничный номер.
Ему почему-то не нравилась мысль о том, что Вайда остановится в гостиничном номере, хотя управлял он именно гостиницей, и это было только начало.
— Да, прекрасная комната, — сказал он. — Очень милая. В ней Сан-Диего станет для вам родным домом. Сколько вы здесь пробудете? Фостер по телефону почти ничего не говорил. Просто сказал, что вы приедете, и вот вы здесь!
— День или два, — сказал я.
— По делу или отдыхать? — спросил он.
— Мы приехали в гости к ее сестре, — сказал я.
— Ох, как же это мило. А у нее мало места, да?
— Я храплю, — сказал я.
— О, — сказал портье.
В регистрационной книге я записал мистера и миссис Смит из Сан-Франциско. Вайда смотрела, как я подписываюсь нашим новым мимолетным семейным именем. Она улыбалась. Господи! как же она прекрасна.
— Я покажу вам комнату, — сказал портье. — Прекрасная комната. Вам в ней будет хорошо. И стены толстые. Совсем как дома.
— Приятно слышать, — сказал я. — Мой недостаток в прошлом доставил мне множество неприятных минут.
— В самом деле громко храпите? — осведомился он.
— Да, — сказал я. — Как лесопилка.
— Если вы согласитесь минутку подождать, — сказал портье, — я позвоню брату и попрошу его спуститься присмотреть тут за делами, пока я провожу вас наверх.
Он нажал кнопку безмолвного звонка, который через несколько секунд доставил к нам на лифте брата.
— У нас очаровательные гости. Мистер и миссис Смит. Друзья Фостера, — сказал портье. — Я дам им мамину комнату.
Заходя за конторку, брат-портье обмахнул Вайду плотным взглядом и принял штурвал у нашего портье, который из-за конторки вышел.
Обоим было под сорок.
— Это хорошо, — удовлетворенно произнес брат-портье. — Им понравится мамина комната.
— Там живет ваша мама? — спросил я, несколько сбитый с толку.
— Нет, она умерла, — ответил портье. — Но раньше это была ее комната. Отель принадлежит нашей семье уже больше полувека. Мамина комната осталась точно такой же, какой была, когда она умирала. Упокой Господи ее душу. Мы там ничего не трогали. Мы сдаем ее только приятным людям — таким, как вы.
Мы вступили в допотопный лифт-динозавр, и он поднял нас на четвертый этаж, к маминой комнате. Для покойной мамы комната действительно славная.
— Прекрасно, не так ли? — сказал портье.
— Очень уютно, — сказал я.
— Славно, — сказала Вайда.
— С такой комнатой Сан-Диего понравится вам еще больше, — сказал портье.
Он отодвинул жалюзи и показал нам отличный вид на стоянку — впечатляет, если вы никогда раньше не видели стоянок.
— Я в этом не сомневаюсь, — сказал я.
— Если вам что-то потребуется, просто дайте мне знать, и мы обо всем позаботимся: разбудить вас утром, что угодно — только дайте знать. Мы здесь для того, чтобы сделать ваше пребывание в Сан-Диего как можно приятнее, несмотря даже на то, что вы не можете остаться у вашей сестры, потому что храпите.
— Благодарю вас, — сказал я.
Он ушел, и мы с Вайдой остались в комнате одни.
— Зачем ты наплел ему про храп? — спросила Вайда, садять на кровать.
Она улыбалась.
— Не знаю, — ответил я. — Просто подумал — это то, что надо.
— Ты странный, — сказала Вайда. Потом она немного привела себя в порядок, смыла дорожную пыль — и мы были готовы к визиту в Тихуану, к доктору Гарсии.
— Наверное, нам пора, — сказал я.
— Я готова, — сказала Вайда.
Призрак покойной мамы смотрел, как мы уходим. Привидение сидело на кровати и вязало какую-то призрачную штуковину.
Я не люблю Сан-Диего. Мы прошли несколько кварталов до автостанции "грейхаундов". На уличных фонарях болтались корзинки с цветами.
В то утро Сан-Диего напоминал бы заштатный городок, если бы по улицам не бродили усталые моряки-полуночники и бодрые моряки ранние пташки.
Автостанция "грейхаундов" была под завязку набита людьми, игровыми автоматами, торговыми автоматами, на этой автостанции было больше мексиканцев, чем на всех улицах Сан-Диего. Как будто автостанциям — мексиканский квартал города.
Тело Вайды, ее идеальное лицо и длинные смерчи волос совершили свои обычные подвиги, вызвав у мужчин состояние, близкое к панике.
— М-да, — сказал я.
Вайда ответила молчанием.
Автобусы в Тихуану отходили каждые четверть часа, билет стоил шестьдесят центов. В очереди толклось множество мексиканцев в соломенных и ковбойских шляпах, лениво, врастяжечку направлявшихся в Тихуану.
Музыкальный автомат играл квадратные популярные песенки того времени, когда я ушел в библиотеку. Странно снова слышать эти старые песни.
Перед нами дожидалась автобуса молодая пара. Они были консервативно одеты, консервативно держались, сильно нервничали, о чем-то переживали, но старались не потерять лица.
В очереди стоял человек с беговым формуляром подмышкой. Он был стар, на лацканах и плечах его куртки и на формуляре лежала перхоть.
Я никогда раньше не был в Тихуане, но пару раз бывал в других пограничных городках — Ногалесе и Хуаресе. Нельзя сказать, чтобы я с нетерпением ждал встречи с Тихуаной.
Пограничные городки — не очень приятные места. Они высвечивают худшее в обеих странах, и все американское торчит там неоновой болячкой.
Я заметил пожилых людей, почти стариков: их всегда видно на переполненных автостанциях, но никогда не видно в пустых. Они существуют, только когда их много, и, кажется, так и живут в автобусной толпе. Похоже, им нравились допотопные пластинки в музыкальном автомате.
Один мексиканец держал какое-то месиво пожиток в коробке из-под томатного соуса "Хант" и целлофановом хлебном пакете. Судя по всему, это были все его сокровища, и он возвращался с ними домой, в Тихуану.
Хотя до Тихуаны было недалеко, путешествие оказалось не очень приятным. Я посмотрел в окно и понял, что у автобуса нет крыла, а значит и нет кофейного пятна. Мне его не хватало.
Сан-Диего стал совсем нищим, пока мы выезжали на автостраду. Местность по пути довольно-таки никакая, не стоит и описывать.
Мы с Вайдой держались за руки. Наши руки были вместе у нас в руках, и наша судьба придвигалась к нам все ближе. Идеально плоский Живот Вайды таким и останется.
Вайда смотрела в окно на то, что не стоит и описывать, тем более, что оно уже описано холодным бетонном языком автострады. Она ничего не говорила.
Молодая консервативная пара сидела в креслах перед нами, как две замороженные фасолины. Им действительно было паршиво. Я догадался, зачем они едут в Тихуану.
Мужчина шептал что-то женщине. Она кивала, ничего не отвечая. Казалось, она вот-вот расплачется. Она закусила нижнюю губу.
Из окна автобуса я разглядывал разные вещи на задних сиденьях машин. Я очень старался не смотреть на людей, только на вещи на задних сиденьях. Бумажный пакет, три вешалки, немного цветов, свитер, куртка, апельсин, бумажный пакет, коробка, собака.
— Мы на конвейере, — сказала Вайда.
— Так легче, — сказал я. — Все будет хорошо. Не волнуйся.
— Я знаю, что все будет хорошо, — сказала она. — Но скорей бы уже приехать. Эти люди впереди — гораздо хуже, чем аборт вообще.
