— Надеюсь, Джоанна, этого больше не повторится.
— Надеюсь, нет, папа.
— Ты куда-то собираешься?
— О, просто покататься, — невинным голосом ответила Джоанна. — Хочу испробовать твой подарок на скоростном режиме.
— Будь осторожна, у нас там слишком крутые повороты. Не знаю, какой осел строил это шоссе.
— Я это учту, папа.
Это и все? Джоанна испытала разочарование: так хорошо подготовиться к разговору и вдруг убедиться, что твоя точка зрения никого не интересует!
Она слегка наклонила голову к плечу и вскинула брови, прислушиваясь к внезапно вспыхнувшей в ней (как и вчера, с этим иезуитом) борьбе двух побуждений: благоразумия, требовавшего молчать, и задора, громко вопящего о своей правоте. Борьба закончилась очень быстро; словно подводя ей итог, Джоанна провела пальцем черту по зеркальной полировке стола и сказала с упрямым вызовом в голосе:
— Папа, мне очень не понравились вчерашние разговоры за ужином.
— Что?
— Разговоры. Насчет «преступлений правительства» и так далее. В частности, насчет парашютов.
Дон Индалесио быстро повернулся, сузив глаза.
— Поменьше слушай, что болтает этот пьяный дурак!
— Он далеко не дурак, папа! И потом не думай, я отлично заметила реакцию остальных на его слова. Никто не воспринял это как болтовню. Тебе и в самом деле ничего не известно относительно секретной заброски оружия в Гватемалу?
Отец помолчал, еще громче щелкая прутом по голенищу, потом пожал плечами.
— С какой стати я должен об этом знать? Меня интересуют урожаи и цены на кофе, а не оружейная контрабанда! — Он раздраженно фыркнул. — Не хватает только, чтоб ты заподозрила меня в торговле маригуаной…[35]
— Я тебя ни в чем не подозреваю, папа, и твоего «нет» для меня достаточно. Но ты понимаешь, что это оружие имеет самую прямую связь с такими вещами, как цены на кофе. Так что тебя не должен удивлять мой вопрос. Он вовсе не так нелеп, папа… поскольку я знаю твои политические убеждения.
Отец сломал прут.
— Джоанна! Прошу тебя оставить в покое мои убеждения, пока я не заинтересовался твоими! Не думай, что я ничего не заметил за эти два дня. Я, кажется, начинаю раскаиваться, что в свое время послал тебя в университет. Да, да! Ты меня обманула самым недостойным образом!
— Недостойным образом? — краснея, переспросила Джоанна. — Прости, папа, но это слишком серьезное обвинение. В чем я тебя обманула?
— Во всем! — закричал отец. — Во всем! Зачем я посылал тебя в Штаты? Чтобы ты получила образование, которое приличествует девушке твоего круга! А ты вместо этого набралась там развратных коммунистических идей, очевидно вращаясь среди эмигрантского отребья…
Джоанна вскочила из-за стола.
— Отребья? — крикнула она возмущенно. — Люди, которые борются против диктатур, которые бежали от преследований Сомосы, Трухильо, Батисты, — как тебе не стыдно, отец!
— …и теперь еще смеешь повторять этот бред в моем доме! — продолжал кричать тот, не слушая ее. — Позорить меня перед соседями! Не хватает только, чтобы дочь Монсона прослыла коммунисткой! Я тебя предупреждаю в последний раз, Джоанна, если ты не способна понимать самые простые вещи, то не суйся по крайней мере не в свои дела. Иначе будет плохо! Политикой вздумала заниматься, девчонка!
— Ах, так? По-твоему, я не имею права на…
— Молчи! Не выводи меня из терпения, повторяю тебе, иначе я поступлю с тобой так, как ты этого заслуживаешь! И чтобы я больше не слышал от тебя ни одного слова о политике, понятно?
С грохотом захлопнулась дверь, тяжелые шаги удалились по коридору.
Опустив голову, Джоанна прошлась по комнате, потом вытащила из букета белую орхидею и принялась задумчиво покусывать лепесток, поглядывая на висящую над сервантом картину, натюрморт в сочной фламандской манере, под Снейдерса. Этот заяц с. окровавленной головой вызывал в ней жалость и возмущение человеческой жестокостью еще в то время, когда она сидела за этим столом, болтая недостающими до полу ногами, и то и дело перекладывала вилку из левой руки в правую, вызывая замечания гувернантки. Трудно привыкать к мысли, что ты уже чужая в собственном доме…
Джоанна вздохнула и, взглянув на часы, бросила на пол орхидею и торопливо вышла из столовой.
Когда она выводила машину, к гаражу подошел отец в сопровождении управляющего.
— К часу прошу быть дома, — сказал он, — сегодня у нас обедает полковник Перальта. Не опаздывай.
— Хорошо, — сухо ответила Джоанна, включая скорость.
…Это случилось шесть лет назад, на очередной вечеринке в доме доктора Моралеса. Такие вечера, или «тертулии», как несколько старомодно называл их хозяин дома, устраивались для студентов и вообще учащейся молодежи и пользовались большой популярностью, хотя ничего крепче кока-колы на них не подавалось; правда, с помощью рома, контрабандно приносимого в карманных фляжках, кока-кола легко превращался в напиток, известный под именем «Свободная Куба», и по субботам в переполненном доме доктора Моралеса бывало весело. Именно в одну из этих суббот Мигелю Асеведо сказали, что с ним хочет познакомиться какая-то девушка.
Девушка оказалась похожей на иностранку: светловолосая, со строгим взглядом больших серых глаз, странно выглядевших на загорелом лице.
— Я давно хотела с вами познакомиться, сеньор Асеведо, — сказала она без всякого, впрочем, акцента, когда их представили друг другу. — Вы можете уделить мне полчаса?
— Конечно, — несколько растерянно кивнул Мигель, — пройдемте вон туда, там можно поговорить… без помех. Так я вас слушаю, сеньорита…
— Монсон, — подсказала девушка, — меня зовут Джоанна Аларика Монсон. Я хотела поговорить с вами вот о чем… Мне говорили, вы участвовали в последнем перевороте, не правда ли? Ну вот, а я хочу написать книгу, и, понимаете, мне интересно поговорить с участником событий.
— Книгу — вы? — невежливо изумился Мигель.
Девушка покраснела.
— А что такого? — запальчиво возразила она. — По-вашему, книги можно писать только старикам? Если хотите знать, Маргарет Митчелл было семнадцать лет, когда она написала «То, что унес ветер», а сестры Бронте…
— Сдаюсь, сдаюсь, — засмеялся Мигель.
— А мне тоже семнадцать, я в будущем году кончаю колледж…
«Подумаешь, колледж, — усмехнулся про себя Мигель, — я на тот год буду уже учителем…»
— Дело в том, сеньорита Монсон, — сказал он вслух, — что…
— Вы можете звать меня просто Джоанна.
— Дело в том, Джоанна, что мое участие в перевороте — вы ведь имеете в виду октябрьский, не так ли? — оно было, так сказать, совершенно эпизодическим. И вообще случайным.
— Ничего, вы все-таки расскажите, — быстро сказала она. — Я могу стенографировать?
— Нет уж, пожалуйста, без стенограмм. Боюсь, что вы путаете писателя с репортером, сеньорита Джоанна.
— Я ничего не путаю, — сердито отозвалась «сеньорита Джоанна» и тут же улыбнулась. — Но вы, пожалуйста, расскажите поподробнее, прошу вас.
— Да мне, собственно, нечего и рассказывать. До самого последнего момента я вообще ничего не знал… Ну, говорили, что готовится переворот, но что и как, это для меня было тайной. А потом, уже девятнадцатого… в общем, чтобы было понятно, я был тогда на первом курсе, жил в комнате с одним приятелем— он был на третьем. И он, каналья, ничего мне не говорил, хотя участвовал в заговоре. Но мы с ним были большие друзья, еще с детства, поэтому, когда девятнадцатого его схватил приступ — а он, знаете ли, вечный малярик, — то он попросил меня пойти вместо него в одно место и передать то-то и то-то…
— Что именно? — спросила Джоанна, слушавшая с горящими глазами.
— Да это несущественно, нужно было только сказать, что он выполнял то поручение, которое по плану ему полагалось. Он там должен был наладить контакт с некоторыми офицерами форта. Ну, он мне все это объяснил, дал свой браунинг, и я поехал в кабаре «Сирое», знаете?
— Да, знаю. То есть внутри я, конечно, никогда не была…
— Ну вот. Приехал я туда, а там уже собралось человек двенадцать. Сказал пароль, получил отзыв…
— Вы их еще помните?
— «Конституция» и «Демократия». В общем я передал все, что полагалось, и остался с ними, поскольку я уже все равно оказался замешан. Возможно, они меня уже и не выпустили бы, — засмеялся Мигель, — даже пожелай я уйти. Приехал я туда в одиннадцать часов вечера, мы сидели и пили — словом, разыгрывали обычный студенческий кутеж. В час ночи вызвали такси, расселись в трех машинах и поехали к форту «Гуардиа-де-Онор».
— Зачем?
— Вы меня лучше не перебивайте, — с досадой сказал Мигель. — Нас должны были ввести в форт под видом арестованных, понимаете? Чтобы содействовать захвату арсенала. Ну, а пока мы приехали, восстание в форту началось раньше времени, и все было кончено, форт был уже захвачен. Тогда нас вооружили автоматами, дали каждому по десять человек солдат и отправили брать другой форт — «Матаморос».
