Иной раз сидят наедине с Павлом. Ушли хлопотливые женщины, оставив их наедине. «Ты видишь, Павлик, островцовский наш дом и парк?» - «Как сейчас вижу, бабушка». – «Будут у тебя дети, передашь им свое тайное зрение. Женишься ты в сорок два года, уж без меня, на восемнадцатилетней девушке». – «Да мне тоже так видится. Только, боюсь, не будет она счастлива. Повторит твою жизнь». – «Нет, не повторит, а перепишет набело. Будет любить тебя и твоих троих сыновей. А чем кормить семью, особенно не пекись. Бог даст день, и бог даст пищу». – «Ты в НЕГО веришь, бабушка?» - «Да нет, до конца не верю. Так, к слову пришлось». Друг покойного Татьяниного деда Алексея Федорыча, известный врач Захарьин, был завзятым атеистом. Однажды в трудный момент жизни на глазах у Татьяниного деда он перекрестился. «Ты ж не веришь», - сказал ему в изумленье Алексей Федорыч. Доктор Захарьин робко оглянулся и отвечал: «А ну как есть…» Веришь, не веришь, а идешь в запредельные миры. Идешь, Иринушка, неуверенной поступью. Пусть тебя встретит несказанное сиянье. Пусть всё окажется паче твоего чаянья. Перешагни, не бойся. Ну же.
Правозащитник Вадим Леонтович держит за грудки собрата поэта Чарли Кордона. Говорит со свойственной ему страстностью: «Нет, Шарль, ты прочтешь». Добился своего. Шарль проел прозу Татьяны Виноградовой. Немолодой, непробтвной, обыкновенной тетки. Очень хотелось дать ей пинка. Пошли они на. Красивый, пьющий, неотразимого очарования Шарль не терпел вблизи таких. Они ему портили аппетит во всех областях жизни. Но одна фраза в тексте зацепила Шарля. Человек настроения, он распорядился напечатать прозу в альманахе «Пролог», финансируемый неким бизнесменом ради известности Александра Кордона, Шарлева сына. Кто кого из двоих Кордонов переплюнул обаянием – женщины спорили. Склонный к разводам и разрывам Чарли Кордон не знал сына до двадцати шести сыновних лет. Некая дама, общавшаяся с обоими, вычислила без труда их родство по отчеству сына. Свела их. Оказались очень похожи (сын повыше ростом) и равноталантливы. Влюбились друг в друга. Сын молодыми силами вытащил отца, коему до се удача не сопутствовала.
Алексей Царев, выпускавший номер, говорил с Татьяной неласково. Это не римейк? не люблю римейков. Могли бы дать новую дискету. Еле открылась. И вот в музее Маяковского презентация номера. Кругом здания ЧК. Пугающий двор. Музей с приколом. Пандус уходит под крышу. Наверху угрожающе висит ножная швейная машинка. Фойе в подвале, там нарочито наклонные стулья, принайтовленные к полу. Коммерческий директор маленькой компании расположился на столике с номерами альманаха. Идут туго. Да здесь никого и нет, кроме авторов, хоть висит афиша. В зале полумрак, голая кирпичная стена, железные перекрытия. За сценой комнатушка – там огромное фиктивное фортепьяно с высоченным стулом, на который никто не дерзает залезть. Низкий стол, на нем Чарли-Шарль-Карл устраивает пиршество с колбасой, баночной селедкой и оливками. Но Татьяна туда зайти не решилась. И вот она читает наизусть свою прозу. У авторов – их сегодня мало, человек двадцать – вытягиваются лица. Тут Алексей Царев начинает хвалить. Ему это напоминает Гессе. Ну ладно. Гессе так Гессе.
На следующем заседании присутствует Александр Кордон. Он проходит, глядя прямо перед собой и никого не видя. И спонсор, сказали, здесь. Татьяна его не разглядела. Народу – на всю аудиторию. Ведущая Юлия Троицкая нехотя дает слово Татьяне. В этом номере Татьяны нет, но порядок таков. Она уже автор. Пришла – читай. Заслышав Татьяну, срывается с места сотрудник «Литучебы» Игорь Олегов. Покупает чохом в импровизированном ларьке все экземпляры Татьяниной рассыпающейся книжонки и вертается в зал. В перерыве дает Татьяне номер своего телефона. Она кобенится. Ей журнал кажется несерьезным. Дает в ответ номер своего телефона. Игорь удивлен: «Обычно авторы сами нам звонят». Откуда в аутсайдере столько гонора? Наконец Татьяна решается зайти в артистическую. Пить не пьет, но ест с жадностью. На то есть причины. Худа, бедна, голодна. Женщина, сидящая у стола, смотрит с осуждением. Игорь Олегов уже ушел. Татьяне объясняют: ему надо позвонить. Звонит. Завязывается долгая дружба.
А в подвале музея Маяковского, еще на этаж глубже зала, двое Кордонов поют хорошими голосами украинские песни. Когда из музея выгоняют (уже поздно), пьют на холоде, режут колбасу на подоконнике. Другой раз идут в кафе, после через двор в мастерскую некоего художника. Чарли Кордон и сам художник. Но этот, хозяин огромной мастерской в центре Москвы, едва мазнет в углу холста синюю несуразицу – и доволен. И жена его туда же. Все стесняются сказать, что плохо, плохо. Тут ничего и нет. Король-то голый. А у самоучек, пытающихся писать реалистично, выходит топорно. Те же, кто действительно могут держать кисть в руках, но не имеют возможности создать собственный бренд, от безнадежности и безденежья уходят в индустрию подделок. В литературе сложно, однако чуть получше. У самого Чарли Кордона хороши и стихи, и проза. Можно похвалить и посильней, будет правда. Хотя никто кроме сына для него пальцем не шевельнул. Конъюнктура. Кстати, и подделки своего рода в литературе присутствуют. Романы для женщин из американской жизни под английскими фамилиями – рукоделье наших искусниц. Получается дешевле, чем переводить. Псевдоним. Никто ничего против не имеет. Но чувствительные читательницы принимают за чистую монету. Одна ловкая дама обманула издательство. Придумала несуществующую болгарскую писательницу и опубликовала свое под маской переводчицы. Дело выгорело. Валят, как на мертвого. А куда изящны были мистификации прошлого. Черубина де Габриак, Луиза Лалан. Повести Белкина. Козьма Прутков, наконец.
Чарли Кордон грубит Татьяне по поводу и без повода. Ей только ленивый не нагрубит. Ты-то что тусуешься? старая женщина, сидела бы дома. Это пятнадцать лет назад. Что бы он сказал теперь. А рядом с Чарли загорелая Ирина Тредиаковская. У ней в паспорте пять официальных разводов. Приглашает Татьяну к себе на «дачу», в деревню Коновязево. Татьяна едет с тяжелой тележкой консервов. На автобусе, мимо бело-голубых колоколен, напоминающих гжельский фарфор. Собралась надолго, простая душа. Оказалось – дом у дороги. День и ночь идут лесовозы со стороны Касимова и Тумы. Ирина в комнате, Татьяна в сенцах на досках. Изба дрожит от проезжих тяжелых машин. Ирина только что поменялась. Еще не оформила до конца обмен. Неудачно поменялась. Но в глубине сада есть столик, там можно писать. Сама Ирина спит до трех часов дня и бранится, когда Татьяна стучит на кухне посудой. Крепко бранится.
Ходят купаться на бетонный котлован. Кругом пусто, но Ирина требует, чтобы обязательно в купальнике. Говорит: пойдут по деревне разговоры - де у тетки Ирины всякое непотребство. После Ирина идет писать на компьютере свою прозу о превращении Муму в человека. Соседка сидит на крыльце, шепчет: «Нынче Казанская грозная…» И в подтверждение идет чернущая туча. Татьяна бродит вдоль осушительной канавки. Видит: русалка на ветвях сидит. Без купальника. И чтоб нырнула в канавку или спряталась за куст – такого нет. Сидит, как будто так и надо. Татьяна развернулась – и скорей во двор. Бог ее знает, русалку, что у нее на уме.
Ирина на крыльце пишет, пишет в ноутбук. Говорит новость: уезжает оформлять обмен. Оставить Татьяну здесь одну не может. Люди скажут: еще не купила, а уже сдает. Всего два дня прожила Татьяна у Ирины. Пошла искать пристанища. Не здесь, где дома при дороге трясутся. По пустынному асфальту мимо котлована. Похоже, тут сто лет не ездили. На обочине домик – чистенький, голубой, за новой изгородью, под мятущимися березами. Выглянул хозяин с лицом доморощенного философа. Сказал: не нужно мне. Пошла вглубь деревни. Оказалось – деревня мертвая. К крылечкам не подойдешь: заросло колючим кустарником. Зашла сзади. Стены проломлены, полы провалились. Электричество давно отключено. Люди уехали. Уехала и Татьяна с консервами, которые разборчивая Ирина отказалась есть. В Москве позвонила даме, у которой обычно останавливался Вадим Леонтович, наезжая из Костромы. В Костроме у него квартира на улице Нижняя Дебря. Сам поднял трубку. Говорит: «Русалка! подумаешь! У меня деревня называется Русалки. Там на каждом шагу. Я сейчас туда, не на свою Дебрю. Поехали со мной». И легкая на подъем Татьяна собралась в минуту.
Как они добирались! От станции на грузовике. Приехали. Изба нахолодала, отсырела: озеро рядом. Деревни как таковой нет – обычное дело. Один дед Юра (так его все приезжие зовут) зимует. Затопил печь, тут же и прилег. Налили ему. «Дед, а ты русалку давно видал?» - «Водяницу? водяникову дочку? да недавно. В ночь на прошлую пятницу. Сошел с крыльца, а она сидит на иве. Даже не пошевельнулась. Тоненькая такая, и будто светится. Я назад в избу от греха. Старику еще ничего, а молодого утопит». – «Ну, дед, я тебя не намного моложе. Года на четыре, не больше». – «Тебе виднее. Не считал, врать не буду». Тут Татьяна встряла. «Дед, а женщин они как?» - «Не любят. Может, и не утопит, а напугать напугает». Дед Юра посидел сколько прилично и ушел. Поели, убрали. Вадим улегся за занавеской. Подал оттуда голос: «Пойдешь смотреть русалок?» - «Пойду. Я за этим приехала». – «Смотри, нашим не рассказывай. Засмеют». И замолк. Татьяна выждала немного, накинула телогрейку, выскользнула в дверь.
