«Они-то нам поверят, потому что им хотелось бы верить».
«А ты спроси его!»
Сильвио перевел. Они коротко о чем-то поговорили, и Сильвио сказал:
«Он не хочет. Не хочет без денег».
«Как он себе это представляет?» — спросил я.
Вместе с Каневари мы вернулись в дом, и тот устроился в другом углу комнаты.
«Сейчас принесу ему свой спальный мешок, — сказал Сильвио. — Нельзя, чтобы теперь он спал, ничем не прикрывшись».
«Лучше я отдам ему свой, — не задумываясь проговорил я. — Твой шире. Я принесу ему свой спальный мешок, а сам залезу в твой. Мы вполне поместимся в одном».
Я притащил свой спальный мешок, и мы помогли Каневари забраться в него. Потом мы вернулись в свою комнату, и я залез к Сильвио в его мешок. Почувствовав себя спокойно и уверенно, как дома, я мгновенно заснул крепким сном.
Петеру уже чуть раньше бросилось в глаза, что Карин проявляет признаки нетерпения. Он замолкает, и на эту паузу накладывается ее вопрос:
— Значит, наутро вы доставили его в долину? Наверняка не просто было. А теперь пойдем искупаемся. Лучше сейчас, а то будет совсем поздно.
— Не знаю, — отвечает Петер, — стоит ли. Ты уверена, что в бассейне никого больше нет?
— Конечно, уверена. Маму после четырех дома уже не удержишь. Бабушку тоже.
— А Артур где?
— Я же тебе говорю, у него соревнование по теннису. Но даже если бы он был дома, разве он тебе помешает?
— Да нет, нисколько. Я просто так, любопытно. Хорошо, пошли. Я только захвачу плавки.
До дома Карин рукой подать — минут десять ходьбы, а то и меньше. Но за эти какие-нибудь десять минут успеваешь попасть из одного мира в другой. Из восьмиэтажных бетонных гигантов с крохотными, выкрашенными в красный цвет балконами и окнами, зашторенными от солнечных лучей, переносишься на бесшумную улицу, где за белыми пихтами и буками прячутся старые и респектабельные виллы. Вдоль улиц высокие железные ограды и калитка с неизменной латунной табличкой: «Осторожно, злая собака».
Перед домом Карин тоже высокая железная ограда, калитка, но нет таблички, предупреждающей о злой собаке. «Ото всего веет таким холодом и такой надменностью, — размышляет про себя Петер, — что оторопь берет». Открывая калитку, Петер думает, она наверняка скрипучая. Вот, так оно и есть, угадал. Вдруг он замечает, что все это не столь уж сильно поражает воображение только потому, что его не обмануло предчувствие о скрипучей калитке.
— Тебе надо как-нибудь смазать петли, чтобы не очень скрипели, — говорит он.
— Это дело садовника. Я тут ни при чем.
«Мне помогала красить комнату, а здесь даже не может смазать петли, — размышляет Петер. — Жить в такой вилле, наверно, очень не просто».
Они идут по саду. За спиной у них бассейн. Большой бассейн, весь голубой, с трамплином и душевыми здесь же рядом. А вокруг зеленые лужайки, на которых можно загорать.
— Тебе нравится? — спрашивает Карин.
— Еще бы, — отвечает он. — А у тебя дома действительно никого нет?
— Не веришь? Ну и я ведь могу приглашать домой кого хочу.
Здесь же две кабины, где можно переодеться.
— Жаль, — говорит Карин, пока они надевают купальные костюмы. — Знаешь, что жаль?
— Ты о чем?
— Жаль, что Каневари не захотел от вас сбежать. Я имею в виду ту самую ночь. С больной ногой он, конечно, не смог бы. Иначе бы он наверняка сбежал.
— Нет, нет, — возразил Петер. — Он бы ни за что не сбежал.
— Думаешь, он просто не захотел?
— Не захотел.
— Не может быть. Никто не захочет добровольно пойти в тюрьму. Даже итальянцы.
— В том-то и дело, что сбежать он не хотел. Уж очень тянуло его в Зас-Альмагель.
— Тогда так ему и надо. Значит, получил по заслугам.
Петер натягивает плавки и бежит к бассейну. Принимает душ, забирается на трамплин и, когда Карин выходит из кабины, красиво прыгает в воду «ласточкой». Карин даже не пытается повторить такой прыжок. Расстелив банное полотенце на траве, она ложится на него и с интересом наблюдает за тем, как Петер плавает кролем, ныряет и, набрав в легкие воздух, резвится с удовольствием в воде.
— Мне не хочется сейчас лезть в воду, — кричит она. — Мне холодно.
Выйдя из бассейна, Петер ложится рядом с нею.
— Теперь-то мне понятно, — говорит Карин, — почему Артур не хотел ничего рассказать о вашем путешествии. Сто раз мы спрашивали: ну, как там было? И отцу и матери интересно узнать, почему вы вернулись раньше срока. А он все одно: мол, ваше место занял какой-то другой класс. Я не поверила, и отец, наверно, тоже. Мне все казалось: здесь что-то не то. Почему же он не захотел ничего рассказать?
— Я тоже никому ничего не рассказывал. Такой был у нас уговор.
— Но мне-то ты рассказал.
— Тебе, да. Но и тебе только сегодня. А вчера и ты ничего бы от меня не услышала.
— Ясное дело, — понимающе замечает Карин. — Потому что вчера мы не виделись. И все же до меня никак не доходит, почему вы вернулись раньше. Деньги-то свои вы выручили. Чего ж тогда?
— Да, деньги выручили. Это верно. Но тут случилось непредвиденное.
Заскрипела калитка, и оба от неожиданности вытянули шею. Но оттуда, где они сидели, ничего не было видно.
— Кто это? — спрашивает Петер.
— Не знаю. Ты слышал, как подъехала машина?
— Я ничего не слышал.
— Я тоже. Тогда это не мама.
То была не мама, а Артур. Вот уж никак он не ожидал увидеть здесь Петера. И тем не менее не подает вида, бросая невзначай:
— Ага, это ты здесь.
Вот это да! В таком положении Петер ни за что не хотел оказаться. Сейчас он предпочел бы столкнуться с кем угодно — с родителями и даже с бабушкой, но только не с Артуром. Как он разозлился поэтому на Карин. Ведь она должна была предвидеть. Ну чем теперь ответить на это многозначительное «Ага, это ты здесь»? Да, нечем.
Поэтому Петеру остается только молчать.
— Что-нибудь случилось? Что так рано вернулся? — спрашивает Карин. — Наверно, соревнование отменили?
— Да, Гастон не явился. Может, заболел. А может, испугался. Полежу-ка я немного рядом с вами.
«И что он так смотрит на меня? — размышляет про себя Петер. — Словно я тут хозяин».
— Как хочешь, — говорит Карин. — Места всем хватит.
— Купаться мне неохота. Посижу немного с вами. Если только вы не секретничаете.
— Какие еще там секреты? — парирует Петер. — Просто я рассказывал Карин, как мы провели каникулы в горах.
— И про итальянца?
— Про итальянца тоже.
— Ну, продолжай, пожалуйста, — просит Карин Петера. — Почему все-таки вы вернулись раньше? Ты сказал, случилось непредвиденное.
— Пусть Артур расскажет. Он ведь все видел и слышал.
— Ну уж нет, — возражает Артур. — У тебя это лучше получится. А я с удовольствием послушаю.
— Наутро мы рассказали Штрассеру, что Каневари рвало. Учитель забеспокоился:
«Только этого нам недоставало. Будем надеяться, ничего серьезного. В любом случае надо немедленно переправить его в долину».
На завтрак у нас оставался только хлеб. Чай можно было вскипятить. Нашли банку с чаем в шкафу. Сели за стол. Каневари тоже поднялся. Мы пригласили его присесть вместе с нами, но он решительно отказался. Покачав головой, итальянец проговорил:
«No, no, ничего есть».
Вид у него до сих пор был жалкий. Лицо все желтое, губа распухла, кровавый шрам на лбу, на голове запекшаяся кровь. Зрелище, прямо скажем, безотрадное. Когда я его увидел, у меня пропал всякий аппетит. Мне казалось, что в тот момент каждый из нас был готов его отпустить, пусть идет на все четыре стороны. И только он одни был против.
Штрассер стал нас торопить. Мы упаковали свои вещи, закрыли двери и ставни, прибрали немного в доме. Потом отправились в путь.
Мы поддерживали Каневари при ходьбе. Его мучили страшные боли. Это было видно по нему, но он не жаловался. Конечно, продвигались мы очень медленно. Через большие камни и выступы нам приходилось переносить Каневари буквально на руках. Скоро мне стало ясно, что таким образом мы доберемся до долины только к вечеру. Я сказал об этом Штрассеру. Он ответил, если итальянец дотянет до Маттмарка, там наверняка можно будет найти джип или какой-нибудь другой транспорт.
Не прошло и получаса, как Каневари отказался идти дальше. Он показал на свою ступню:
«Нехорошо, нога».
«Да, — проговорил Штрассер, — так действительно дело не пойдет». Он, как и мы, был в растерянности.
Каневари присел на камень.
— Едва он присел, — добавил Артур, — как его снова развезло.
— Вырвало, — уточняет Карин.
— Собственно, его даже не вырвало. Просто вышло немного слюны. Он ведь ничего не ел.
— Так вот, Сильвио сказал, что итальянца надо нести на себе. По-другому не получится. Штрассер согласился.
«Но как это сделать?» — спросил Штрассер.
