Опять небольшой кусок поля, на его краю — забегаловка. Туда я обычно не хожу. Нечего мне там делать. Но сегодня ветер был особенно зол, снег бесцеремонно лез в глаза, и я подумал, что стоит, пожалуй, войти в эту гостеприимно приоткрытую дверь, в яркий световой квадрат, там всего лишь небольшой коридор, тамбур, где можно спокойно постоять и прикончить совсем уже ледяное пиво. И толстый мужик в тёплом спортивном костюме, что стоит и курит там, изредка, ради восхищённого интереса высовывая нос наружу, вряд ли будет против моего присутствия. Ведь я совсем недолго. Буквально на минуточку…
— Зверски дует, — приветливо сказал я ему, входя в тамбур, стены которого были выложены из мощного красного кирпича; при взгляде на них моментально в душе появлялось чувство, что ты пришёл туда, куда надо.
— Да, — откликнулся мужик, улыбаясь, и начал охотно говорить, словно бы продолжая наш недавно прерванный двухчасовой диалог. — Я-то сам из Архангельска, здесь шестой год живу. Так вот у нас там действительно и морозы, и ветра. А это ещё ничего, нормально. Удивительное дело, в девяностые годы я в армии служил, и проезжали мы как-то с матушкой на поезде через Ярославль. Вышли на перроне, и вдруг матушка спрашивает: Саня (кстати: Саня), а не хотел бы ты здесь пожить? А у меня на Кавказе служба, квартира, зачем бы мне оттуда в Ярославль. Я говорю: мама, да нет, пожалуй. И вот смотри ты, как получилось. Прошло несколько лет, и я живу в Ярославле. Бывает же такое.
— Алексей, — сказал я, пожимая протянутую руку. — Кстати, я тоже служил в тех местах. В Миллерово, в Новочеркасске, а потом в Польше. Но это было давно.
— Ну, знаю, знаю, — кивнул Саня. — Я и смотрю, вам уже тоже где-то под сороковничек. Приятно встретить своего человека посреди этого мороза и снега. Нам ведь, как правило, к своим-то всегда приходится прорываться. С боем.
— И когда прорвёшься, — подхватил я, — то окажется, что это не совсем те свои, на которых ты рассчитывал.
— Совершенно верно, — сказал Саня. — Совершенно верно. Ну, а что же мы здесь стоим? Пройдёмте, — и он кивнул головой в сторону двери, ведущей в зал.
— Нет, — сказал я, похлопав себя по карману. — К сожалению, не располагаю.
— Мужчина, — сказал Саня, — бросьте заниматься ерундой. Была бы тема для разговора.
Через пару минут мы пили с ним возле стойки коньяк, сидя на высоких табуретах, и Саня протягивал мне дымящийся кусок шашлыка на вилке. Барменша улыбалась приветливо и заинтересованно. Надя, её зовут Надя, сказал мне Саня. Смотри, какая роскошная женщина. Да, действительно. Понимаю, что она всем здесь так улыбается, но почему-то хотелось думать, что. Я скусил с вилки мягкое сочное мясо. Большие пальцы ног в красивых стильных ботинках ныли, отогреваясь. Тогда я просто расстегнул и снял ботинки, поставив их под табурет, и никто мне слова против не сказал.
— А помнишь, Саня, — сказал я чуть позже, когда стало совсем хорошо, — в коммунистической фантастике у Стругацких: вот ты где-то на севере, в Арктике, открываешь дверь нуль-транспортёра, проходишь — а там юг и лето. И полный коммунизм. И все люди — братья.
Он согласно кивнул.
— Вот у меня сейчас такое чувство, что со мной произошла эта самая нуль-транспортировка, — сказал я. — Открыл дверь — а там лето. другой мир.
После ещё двух стопок коньяку, помню, я говорил ему:
— Мне всегда было жаль, что меня родители назвали Алексеем. Надо-то было Александром. Если бы меня Саней назвали, у меня в жизни, наверное, всё сложилось бы по-другому.
— Думаешь, лучше было бы? — спросил Саня. — Не уверен. Посмотри на меня.
— Не знаю, лучше или нет, — сказал я. — По-другому. Мне кажется, я больше смог бы сделать. Сейчас я занят не тем, чего бы я хотел. но это не разговор. Всё нормально. Но что-то не то, что-то не получается постоянно. Понимаешь, меня часто упрекают в том, что я иногда не только пиво пью. Говорят: тебе не бухать нужно, а делом заниматься, делом. Хватит, завязывай давай. Странные люди. Им надо, чтобы я был милый, красивый, воздушный, заботливый, ответственный, вкалывал на производстве, водил детей в кружок бальных танцев, дарил жене цветы, переводил старушек через дорогу, выталкивал из сугробов буксующие машины. И вдобавок ещё писал хорошие тексты. Даже не представляю, какой лживой сволочью, каким двуличным гадом нужно для этого быть.
Саня понимающе кивнул и налил мне на два пальца. Я взял стопку, сжал её покрепче.
— И ещё. Мне сорок лет, и, кажется, меня покинул ангел. Оставил меня, ушёл. Как будто и не было ничего. А без него я никто, так, пустая оболочка. Но я ж тоже человек, я хочу уважения, признания. Сколько можно метать бисер в пустоту и холод, без всякого отклика. Понимаешь?
— Понятно, — сказал Саня, опрокинул свою рюмочку и вдруг, глядя поверх меня враз обессмыслившимися глазами, заговорил так, будто во сне читал незнакомую книгу: — Тебе сорок, ты уже большой, сам всё можешь, всё знаешь. а другие, помладше, ещё не всё знают. Им же кто-то должен помогать. Не надо терять надежду. Помнишь, с утонувшей подлодки «Курск» подняли записку: «Отчаиваться не надо». ты же плакал, когда это прочитал. Всё хорошее, всё лучшее будет отнято у нас, это верно. Но человек на самом деле устроен так, что хорошее ему не нужно навсегда или даже на сколько-нибудь долгий срок. Хорошего не должно быть слишком много. И не бывает его слишком много. Ты сразу хочешь, чтобы оно поскорее закончилось, если его слишком много. По своей низменной природе или из боязни, что тебе за это хорошее потом будет выдано столько же плохого. Человеку комфортнее только вспоминать о хорошем, а не находиться внутри него постоянно. Воспоминания всегда с человеком, они никуда не деваются. А ты же человек. Хорошие воспоминания — это самый надежный ресурс, в который следует постоянно инвестировать.
— Да, — сказал я, глядя поверх его головы. — Это понятно. Надо было бы и самому сообразить. Благодарю.
Саня вдруг встрепенулся, просыпаясь:
— Знаешь что, давай по последней, и надо уже расходиться. У меня тут ещё работа.
— Ладно, — сказал я.
Мы допили коньяк и встали с табуретов.
— Ну вот, — сказал Саня, — теперь я за тебя спокоен.
— Спасибо тебе большое. Приютил, обогрел.
— Ну, о чём ты говоришь, Лёша. Тебе спасибо, что посидел со мной. Такие встречи очень редки.
Я вышел на улицу и зашагал к дому. Ботинки теперь почти не скользили.
Ну да, да, всё было нормально. Главное — не расплескать.
Больше я сюда не приду.
«Сегодня!» — подумал он вдруг, ещё находясь во власти сна. И, подброшенный этой простой, но непонятной мыслью (потому что он даже во сне не знал, что именно должно случиться сегодня и почему именно сегодня), словно пружиной, он разом сел в кровати и хрипло и яростно выкрикнул:
— Сегодня! Сегодня!!
Жена тоже проснулась и села.
— Что случилось, Дима?
Он посмотрел на неё очень серьёзно.
— Наташа! Я должен идти.
— Куда?
— Я должен идти. Я дождался. Это будет сегодня.
Он боялся, что жена начнёт задавать бессмысленные вопросы, но Наташа сосредоточенно думала буквально пару секунд, а потом спросила:
— Что ты возьмешь с собой в дорогу?
И он, внутренне смягчаясь, пробормотал в сторону:
— Да ничего. Я тут недалеко…
Будильник пропел свою лебединую песню, а вот и гимн, знакомый с детства, заиграл по радио. Дмитрий любил вставать рано.
Он пошел в ванную бриться. И Наташа вдруг сильно испугалась, потому что он никогда по утрам не брился, как сам говорил — не имел такой вредной привычки.
— Ты смотри там, постарайся не убить никого, — сказала она, обняв его сзади и прижавшись грудью к его голой спине, когда он, с намыленным подбородком, недовольно смотрелся в зеркало. — Сколько можно…
— Что ты, это совсем не то, — сказал он терпеливо и взял в руки опасную бритву. — Это совсем другое.
— А мне никак нельзя с тобой?..
— Нельзя, милая. Это моё дело. Я должен сам…
Пока он брился, Наташа приготовила ему завтрак.
За стол он сел чисто вымытый, выскобленный и пахнущий хорошим лосьоном. На широкие, сильные плечи была накинута, но не застегнута, свежая сорочка, и мокрая черная шерсть на его груди, на синих татуировках, шла крупными завитками, отчего Наташа всегда слегка сходила с ума — всегда, но только не сегодня утром.
— Ешь, ешь ещё! — приказала она, когда муж собрался было встать из-за стола. Посмотрела на него испытующе — и он ничего не смог противопоставить этому взгляду — ни обмануть, ни утешить. Отвёл глаза.
Она тихо заплакала.
Дмитрий растерянно кашлянул и погладил её по плечу.
— Ничего, милая. Всё будет хорошо.
В прихожей он надел ботинки и лёгкий пиджак, надвинул на глаза шляпу.
— Вот и всё, я готов.
