Тот, кто пригласил их, не торопился начинать, терпеливо ждал, Климкович должен был подъехать с минуты на минуту, занятий у него не было, домой звонить пришлось. Черезов тихо с Зиминым разговаривал.
— Яблони надо обязательно утеплить. Мешковиной или еще чем, — бормотал Зимин. — Участок на окраине, зайцы могут обглодать.
— Я пленкой обмотал, — сказал Черезов, — толстая такая пленка, весной в отделе снабжения была.
— Теперь ее не найдешь. А славно было бы из нее парничок соорудить…
— Да, славно бы… Не подумал я сразу-то.
У Черезова сад был уже лет десять, а Зимин недавно приобрел, теперь наверстывал, книжки всякие по агротехнике садовых культур читал, и Черезов всегда с усмешечкой его слушал, как у всяких садоводов начинающих, идей много у него возникало, а попробуй сделай что-нибудь стоящее в таком суровом климате.
— Может, начнем? — спросил Сахаров, поднимая крупную лысеющую голову.
— Еще пять минут, — попросил его Зимин.
— Завести двигатель тяжело, воду греть надо, — пояснил Черезов, и почему-то с мстительным чувством представив Климковича в холодной темноте гаража. Вот уж любитель техники, на троллейбусе в два раза быстрее, но тот и слышать не желает про общественный транспорт. Черезов на своей машине ездил мало, летом только, с первыми заморозками воду сливал и на колодки ставил. Очень боялся он зимней дороги, занесет на торможении, как Зимина однажды, боковые стекла долой и задняя дверца в гармошку. Нет, уж лучше за пять копеечек.
— Я нынче перегноя две машины ухватил, с торфом перемешаю, меньше удобрений уйдет, — не унимался Зимин. — И рассаду выберу крупную, с толстым корнем. Оказывается, корень все определяет.
— Да, да, — кивал Черезов, и в это время Климкович появился.
— Дело, братцы, думаю, серьезное. Мы с некоторыми товарищами работу Колосова просмотрели, детально, на высоком уровне, и к мнению одному пришли — рановато его в большую науку выпускать, — сказал тот, кто собрал их всех.
— Так лаборатория твоя добро дала, назад поздно поворачивать, — тихо заметил Климкович, все еще отдуваясь от быстрой ходьбы.
— Ну, это объяснить можно. У них там молодежь одна, попробуй против. Не разобрались! — сказал Сахаров. — Я лично тоже считаю защиту преждевременной.
Черезов только тут уловил, в чем дело, и, помолчав, присоединился к Климковичу.
— Поздно теперь. Объявление в газете напечатано.
Не нравилась Черезову вся эта потаенность, будто на квартире нельзя было собраться, а вот здесь только. Он возражать пытался, но его быстро как-то уговорили, и доводы были серьезные: данные сплошь эмпирические, единой стройной теории нет, и ляжет на ученый совет пятно, поди, потом оправдывайся перед высшей аттестационной комиссией. И Черезов согласился. Лишь успокаивал себя, что далека тема эта от строительной механики, а в таких делах лучше знающих людей послушать, верней получится.
Теперь же, слушая Савина, он словно под гипнозом оказался. Тот едва уложился в регламент и под одобрительный шум зала на свое место возвратился. А когда мимо Черезова проходил, тот вспомнил сразу, чем неприятен этот Савин ему был при каждой встрече. Остро пахло от старшего научного сотрудника приторным одеколоном, не из дешевых, наверное, но так сильно, что отвернулся Черезов и глаза закрыл.
Все это не имело отношения к происходящей защите. Своим чередом выступали оппоненты, из зала вопросы шли, секретарь зачитывал их, и после каждого Колосов быстро объяснять начинал, судорожно, прыжками почти, перемещаясь вдоль развешенных плакатов.
— Как впечатление? — спросил Черезова Зимин.
— Шустрый он, инженер этот, — Черезов помолчал. — Ты будешь выступать?
— Надо.
— А может, пропустить? Работал человек, лет пять угробил… — сказал Черезов, проникаясь необъяснимой тревогой за Колосова, уж очень тот был беззащитен сейчас, один против всех, лишь сзади поддерживали его два десятка графиков и таблиц.
— Вижу, и тебя слеза вот-вот прошибет. — Зимин усмехнулся, лицо его стало жестким. — Стареешь, Коленька, к старости всегда добрее казаться хочется. Верный признак.
— Я на два года моложе тебя…
— Да не о том говорю. Душа тоже возраст имеет.
— Значит, будешь? — спросил Черезов.
— Надо.
Но Зимину еще рано было, и он собрал свои заметочки, на аккуратных листиках из мелованной бумаги. Прочитал еще раз. Дело нешуточное предстояло, и Зимин не имел права ошибиться.
И Черезов представил, как начнет Зимин свое выступление. Сначала выстроит вал авторитетных мнений об актуальности данного направления, целую линию Маннергейма соорудит, все точно процитирует, а известных ученых по имени, отчеству упомянет, будто с ними лично знаком. Потом по всей работе пройдется, кратко, но со знанием дела будто бы: то есть несколько комплиментов, коснется некорректности отдельных математических преобразований… Только это не начало будет его атаки, а просто отвлекающий маневр, разведка боем. Самое главное после. Зимин паузу сделает и, выбрав место слабое самое, обрушит на него всю свою тяжелую артиллерию. Зал притихнет, насторожится, запереглядываются друзья Колосова, но поздно будет, потому что к этому моменту ученый совет проснется окончательно. Поезд тронется, и трудно перевести на другие рельсы его ход. Зимин спокойно сойдет с кафедры, на свое место вернется, сядет. Седые виски, очки в тонкой оправе. Авторитетно сверкнут стекла и погаснут… Но Зимину еще рано было.
Секретарь зачитывал отзывы на разосланные перед защитой рефераты диссертации.
Черезову стало не по себе от всей этой привычной торжественности, голова тяжелела от вчерашней возвратившейся боли. На какое-то мгновение он потерял голос секретаря, словно включили в зале невидимые машины, звук их удивительно напоминал работающий примус…
И Черезов, дождавшись паузы, неожиданно встал, попросил слова. Растерянно переглянулся Зимин с Климковичем, и Спирин, который собирал их два дня назад, твердо сжал губы. До кафедры Черезова отделяло всего пять метров, семь шагов по темному поскрипывающему паркету, но за эти несколько секунд вспыхивали и пролетали в памяти целые года. Он никогда не пытался со стороны на себя посмотреть, не хотел время терять напрасно, потому что вперед стремился, будущее планировал с возможной степенью достоверности. Но теперь очень важным для него оказалось, как перешагнул он в какой-то момент через себя, давно случилось это, а после топтал налево и направо, как боевой слон, дорогу расчищал к большой, главной цели. И карьера Черезова напоминала чем-то снежный ком, катящийся с горы: чем дальше — тем быстрее приходили знания, должности, авторитет. Иногда это пугало его, но после пришло спасительное спокойствие, нашлись ученики, аспиранты, говорили что-то о школе Черезова, потому что какой он был бы ученый без собственной школы, писались статьи, даже изобретения делались, выходили книги — и все словно без него, работа распределялась на всех, а ему оставлялось лишь окончательное редактирование и подпись.
Но несколько лет назад Черезов заметил, что прежнего роста нет… Он словно до предела дошел. Профессор, доктор наук. Заведующий лабораторией. А выше нет ничего, что он смог бы достичь в ближайшие годы…
Иногда ему хотелось, чтобы что-нибудь неожиданное произошло, вдруг бы обвалилось перекрытие, ими разработанное… От этих мыслей холодок подкатывал к сердцу. Начнется разбирательство, создадут комиссию, приедут из министерства чужие озабоченные люди. Вытащат из шкафов отчеты, рекомендации, акты испытаний, все бумаги, им подписанные. И решат после понизить Черезова в должности, отстранить от руководства лабораторией. Это казалось ему самым реальным выходом, потому что давно понял Черезов: нового не создать ему, будто от прежних нагрузок оборвалась где-то внутри самая главная струна, а из сотрудников выжимать было совестно…
Черезов присмотрелся к своим сотрудникам. Другими глазами. Торопиться было некуда. Очень усталыми они показались ему. И растерянными. Как русские гончие, потерявшие след, бока раздуваются, а в глазах виноватость… Он припомнил сразу, как часто смеялся над их идеями, вышучивал предложения, с которыми они выступали на заседаниях. Он казался себе громовержцем, скорый суд любил без жалости, а теперь не приносило это прежнего удовольствия. Да и спорить не с кем было. Самые способные от него ушли, даже не здоровались при редких встречах, а те, кто остались — захирели вовсе и лишь поспешно во всем соглашались с ним. А ведь и в них была когда-то эта искорка, что ли. И самому себе Черезов казался командиром, бесцельно и глупо уложившим свой батальон…
С тех пор Черезов понемногу отходил. Крупных перемен в его лаборатории не произошло — боялся он перемен, — но уже свое мнение другим не навязывал, заставлял себя слушать долгие объяснения, ох, как хотелось иногда поддеть покрепче, но он себя успокаивал, что нервы и так ни на что не годятся, лишний раз трепать не стоит…
