Именно в буфете он и услышал голос репродуктора:
— Пассажиров, вылетающих рейсом четырнадцать Верхнепечорск-Шайтановка, просят пройти на посадку!..
Почечуеву было известно, что в село Шайтановку совершает рейсы вертолет МИ-4 и что всего-то до села сорок минут лёта и обратно столько же, так что он вполне мог обернуться туда-сюда за полтора часа и, наверное, никто из начальства и не заметил бы его отсутствия.
Поколебавшись еще минуту у бочки, он все же решился и побежал на поле.
Поспел он в самый раз. Пассажиры уже залезли в кабину и смирно сидели на лавочках, экипаж был на месте, а контролерша, проверив билеты и пожелав счастливого пути, ушла.
Никто и внимания не обратил на Степана, когда он проник в вертолет, никто ничего не заподозрил: пассажиры, наверное, подумали, что он по служебной надобности, а экипаж принял его за пассажира. Словом, все оказалось довольно просто и легче легкого.
За окном понеслись каруселью, замельтешили вислые лопасти, задрожала кабина, уши наполнил грохот — и вот уже накренилась, отрываясь от земли, кабина, закачалась, пошла вверх, вверх. А Степанова душа и все его внутренности, наоборот, тяжко устремились вниз.
Но вот грохот унялся, поровнел. Машина легла на курс. В оконце поплыла зимняя пестрядь — черные сгустки леса, желтые пятна болот, белая холстина Печоры…
«Лечу! — подумал Степан. — Первый раз в жизни…»
И эта мысль его настолько взволновала, что он полез в карман, добыл оттуда папиросу, чиркнул спичкой, затянулся дымком.
— А курить тут нельзя.
Сидевшая напротив старуха в суконном платке с бахромой, заиндевевшей у рта, смотрела на него осуждающе, строго. И соседи ее тоже поглядывали с укоризной.
Вот ведь народ… Степан Почечуев, хоть он и летел первый раз в жизни, знал однако, что курить разрешается, — нельзя только при взлете и посадке, а так можно. Но поди, поспорь с этим народом: они ведь, наверно, шайтановские, а в Шайтановке, всем известно, кто живет — одни сплошные староверы, при них и на земле не кури, не то что в небе. С ними лучше не лезть в спор, да и нельзя — вдруг вмешается экипаж, и тут все раскроется… Лучше не спорить.
Степан еще разок затянулся, смял окурок и стал озираться, куда бы его приткнуть. Но в кабине вертолета была отчаянная чистота, будто вылизано. И шайтановские староверы во все глаза следили за его движениями — насчет чистоты они ведь еще хуже, чем насчет курева.
Ругнувшись сквозь зубы, Степан Почечуев наклонился к дверце — он решил выбросить окурок наружу. Нажал ручку.
В то же мгновение воздушный поток рванул эту дверцу настежь, Степан не успел отдернуть руку и вылетел пулей за борт. Будто в прорубь.
В кабине только ахнули. Потом стали звать экипаж. Летчик заглянул, увидел распахнутую дверцу, побледнел как мел. Старуха в суконном платке крестилась, шевеля губами…
Экипаж тут же снесся по радио с аэродромом. Начальство приказало: следовать по маршруту, выгрузить пассажиров и почту в Шайтановке, а на обратном пути, если это окажется возможным, подобрать тело и доставить его на базу. Ведь, не иначе, наедут всякие комиссии — ЧП…
Приказ есть приказ. Место происшествия засекли на карте.
На обратном пути экипаж без особого труда обнаружил белую плешину посреди леса.
На той плешине из снега торчала человеческая фигура. Фигура приветливо махала рукавицей снижающемуся вертолету.
Вот как сложились обстоятельства.
Степан Почечуев падал с высоты 320 метров. Если бы он был совсем трезв, то, надо полагать, помер бы еще в воздухе — от страха. Но он, как известно, был слегка на взводе, а у пьяных реакция притуплена, — им ведь и море по колено.
По счастливой случайности, он угодил в глубокий овраг, засыпанный доверху снегом, — зима в том году была очень снежная. Так что едва он успел очухаться, осмыслить происшедшее и выкарабкаться на божий свет — вернулся вертолет.
Степана доставили в Верхнепечорскую больницу. Врачи долго его осматривали и щупали, но, к своему удивлению, не обнаружили никаких переломов и ушибов. Не было даже обморожения. Однако его, все же, оставили лежать в больнице — мало ли что.
Назавтра в районной газете «Печорская новь» появилась короткая заметка об этом удивительном происшествии.
Когда же районная газета дошла до области, ее там прочли и перепечатали слово в слово на страницах областной газеты.
А там ее увидел внештатный корреспондент телеграфного агентства и отбил телеграмму в Москву.
Так сообщение, озаглавленное «Случай в воздухе», попало на стол к главному редактору одной центральной газеты. И он им крайне заинтересовался.
Дело в том, что главный редактор этой центральной газеты стремился сделать ее более читабельной. Он завел в субботних номерах на последней странице рубрику «Когда все дома». Под этой рубрикой печатались разные захватывающие репортажи, статьи на моральные темы и фельетоны из частной жизни писателей.
Короткое телеграфное сообщение показалось ему заслуживающим внимания. Он вызвал к себе самого расторопного очеркиста и сказал:
— Срочно вылетайте в Верхнепечорск. Нужен очерк о товарище Почечуеве. Не сухая информация, а развернутый очерк… Вы только подумайте: рядовой, ничем не примечательный человек, самой скромной должности — и вот в решающую минуту он проявляет такое самообладание, такое мужество!.. Вы поняли мою мысль?.. Оформляйте командировку.
Весь следующий день московский очеркист провел у больничной койки Степана Почечуева. Степан и впрямь оказался человеком на редкость скромным. Сколько ни бился с ним корреспондент, сколько ни задавал ему наводящих вопросов — Степан так ни в чем и не признался. Лишь с огромным трудом очеркисту, наконец, удалось выудить нужную ему подробность: оказывается, когда Степан Почечуев уже подлетал к самой земле, он расстегнул свою телогрейку, растопырил полы и, таким образом, изменил направление полета, спланировал в овраг. И еще выяснилось, что раньше Степан имел отношение к ДОСААФу. Он там и на самом деле работал истопником до того, как нанялся в авиацию.
В ближайшую субботу под газетной рубрикой «Когда все дома» появился портрет Степана Почечуева.
Так он стал знаменитым.
Поначалу, когда все это только стряслось, Степан, говоря откровенно, побаивался, что его выгонят с работы. Но обошлось. Начальник аэропорта уволил за халатность начальника отдела перевозок, с которым у него были старые счеты, и тем ограничился.
А к Степану зачастили из разных газет и журналов.
Пионеры Верхнепечорской средней школы пригласили его на сбор. Какая-то международная федерация, изучающая все подобные случаи падения без парашюта, зарегистрировала его прыжок в качестве официального мирового рекорда. Почтальоны, что ни день, таскали ему целые кипы писем со всех уголков, и, отметим, что среди этих писем было немало таких, которые написаны округлым девичьим почерком и в конверт вложены фотокарточки…
Он пожинал плоды своей славы. И, конечно, тут его подстерегала опасность: у него могла вскружиться голова, он мог зазнаться. Но этого, к счастью, не произошло. Рядом оказались товарищи, уберегли. Степана Почечуева направили учиться. И, как я слышал, успешно закончив учебу, он работает теперь на ответственной должности в Аэрофлоте.
Его личная жизнь сложилась тоже довольно удачно. Степан Почечуев женился на одной девушке, обладавшей феноменальной способностью различать на ощупь, с закрытыми глазами, цвета — где зеленый, где красный. Про нее тоже неоднократно писали под рубрикой «Когда все дома».
И у них родился мальчик, которому всего два года, а он уже исполняет пальцем на губах популярные песни советских композиторов, в том числе твисты. И, говорят, это уже записали на долгоиграющую пластинку фирмы «Мелодия».
Вот только главному редактору газеты, о котором я упоминал, в дальнейшем не повезло. Его сняли. Но, конечно, не из-за Степана, а по какой-то другой линии. И жаль, между прочим. При нем в той газете хоть было что почитать — по субботам, на последней странице.
Робко, будто мышь-норушка, заворочался ключ в замке.
Нет, Лена не встретила его, как обычно, у двери. И не стиснула узкими горячими ладонями его замерзшие уши. И не сделала того, что полагалось вслед.
Там, в квартире, была отсутствующая, недобрая тишина.
Савватеев встряхнул шапку, сбросил с плеч полушубок, отер иней с бровей. И, коротко вздохнув, вошел в комнату.
Лена стояла у окна. Не по-домашнему, в костюме. Широкий подбородок вздернут, запечатаны губы. Она меряет Савватеева взглядом — с ног до головы.
А чего тут мерить, когда с головы до ног в человеке — всего сто пятьдесят пять сантиметров, плечи топором вытесаны, неуклюже топчутся на месте ноги в валяных ботах?
