Ольга Ляшенко - Собиратель чемоданов

12. — А может, у тебя в сундучке что-нибудь завалялось? — с надеждой спросил Чемодаса.

— Я же сказал: ничего.

— А вдруг все-таки осталась какая-нибудь вещь, — настаивал Чемодаса, — У меня самого сколько раз так было. Ищешь-ищешь, думаешь, потерял. Глядь — а она лежит себе в уголке.

— Да нет же! Я искал. Да у меня там и углов особых нет, все кругло, как кастрюле.

— Давай вместе поищем!

— Хочешь — ищи. Только я тебя уверяю, что это напрасный труд.

Упендра стащил свой колпачок и откинул крышку черепной коробки. Она, действительно, оказалась круглой, как кастрюля, и совершенно пустой. Чемодаса навсякийслучай постучал рукоятками ножниц по дну сундучка, в надежде, что оно окажется двойным.[75] Но двойного дна не оказалось.

Упендра захлопнул крышку и натянул колпачок.

— Ну, теперь убедился, что я был прав?

— Да, — вздохнул Чемодаса.

Обоим было невесело.

— Даже передать не могу, до чего все-таки неприятное ощущение, — сказал Упендра.

— От чего? — невинным тоном спросил Чемодаса, а про себя подумал: «Ясно от чего: совесть заела. За ножницы. Сейчас оправдываться начнет».

— От этой пустоты, — с горечью проговорил Упендра, — Чувствую себя так, словно меня обокрали. Веришь ли, с той минуты, как я это обнаружил, меня моя голова стала просто раздражать. Вот скажи, пожалуйста, на что она мне теперь? Каково ее предназначение?

Чемодаса пожал плечами.

— Вот видишь! И я не знаю, хотя все время только об этом и думаю. Хоть возьми да продай, честное слово! Лишняя тяжесть, да и только.

13. Чемодаса сидел, понурив голову. Маленькие ножницы в его руках тускло поблескивали прощальным стальным блеском. И вдруг — он чуть не вскрикнул, ослепленный внезапно сверкнувшей идеей. Не в силах усидеть на месте, он встал и произнес зазвеневшим от волнения голосом:

— Слушай! А почему бы тебе и вправду ее не продать?

— Гармошку — ни за что! — твердо сказал Упендра.

— Да не гармошку! Голову!

— Ты с ума сошел, — убежденно произнес Упендра, отодвигаясь от него. — Вы все здесь с ума посходили. Остаться без головы, чтобы меня все принимали за осужденного?! А о лице моем ты подумал? На чем мне прикажашь его носить? На заднем месте?

— О лице ты не беспокойся! — быстро, как в лихорадке, заговорил Чемодаса. — Найдем мы, на чем тебе его носить. Вот увидишь, найдем! Ты еще знаешь, с какой гордостью будешь его носить? Как никто! Лицо — это не главное. Были бы руки где положено. А для лица всегда место найдется.

Он стоял посреди сарайчика с пылающими от волнения щеками и блестящими глазами, вдохновенно потирая руки. Решения, одно другого дерзновеннее, проносились перед его мысленным взором. Он зажмурил глаза. Все смелее, смелее! Все невероятнее! У него даже дух захватило. Так бывало всякий раз, когда он придумывал что-нибудь новое, небывалое. Вот сейчас, сейчас родится самое лучшее, самое неожиданное, самое окончательное решение, и вместе с ним — твердая уверенность, что так тому и быть.

— Есть!

— Что там у тебя есть? — с тревогой спросил Упендра. — Сделай милость, объясни, что с тобой происходит. Ты весь горишь. И кстати, молодец, что напомнил. У меня как раз ничего нет к обеду. Предлагаю выйти где-нибудь перекусить, заодно и разомнемся. Я, честно говоря, засиделся. Или лучше я сам сбегаю, а ты отдохни.

14. Но Чемодаса даже не слышал его. Мускулистый, широкоплечий, он стоял перед Упендрой, загораживая дверь, и помышлял лишь о том, чтобы как можно скорее провести в жизнь свою дерзновенную идею. Проскользнуть мимо него не было никакой возможности.

— Сейчас, сейчас! — нетерпеливо повторял он. — Сейчас ты убедишься. Снимай!

— Что снимать? — испуганно спросил Упендра.

— Все! Колпачок, штаны. Рубашку можешь оставить.

— Зачем оставлять рубашку? — почему-то еще больше испугался Упендра.

— Увидишь. Раздевайся.

Надо сказать, что настоящий чемоданный житель никогда не станет тратить время на пустопорожние рассказы о том, что он задумал совершить. Он действует. А о том, плох был замысел или хорош, судят по результатам.

Завладев колпачком и штанами Упендры, Чемодаса швырнул ненужное в угол и быстро заорудовал ножницами. Не прошло и мигуты, как он вручил свое изделие ничего не понимающему Упендре.

— Надевай!

— Колпачок или штаны? — спросил Упендра на языке жестов.

— Штаны, — жестом же ответил ему Чемодаса.

15. Облачившись в обновку, Упендра сразу же заговорил.

— В чем дело? Почему все перевернулось? — причем голос его звучал теперь значительно ниже, чем раньше.

— Все на месте, — поспешил заверить его Чемодаса. — Перевернулось только твое лицо. Зато видел бы ты, как оно помолодело! Будь у тебя зеркало, ты бы себя не узнал!

И действительно, из-за того, что ткань колпачка теперь была натянута туже обычного, лицо заметно пополнело, морщины разгладились, щеки округлились. Благодаря своей незаурядной изобретательности и истинно чемоданной сноровке, Чемодаса сумел в считанные секунды, не имея в руках ничего кроме ножниц, превратить поношенный колпачок в новую, а главное, совершенно беспрецедентную часть туалета. В Чемоданах, как уже было где-то сказано, любят пошутить, и иной раз шутки выходят, прямо сказать, солоноватыми. Но чтобы использовать собственный логос вместо подштанников, да еще натянуть его задом наперед, — до этого, кажется, еще никто не додумался. «Вот смеху-то будет!» — подумал Чемодаса, и тут же огорчился. Ему стало обидно, что никто не узнает, чья на самом деле была придумка, все будут считать, что это Упендра такой выдумщик и мистификатор. «Надо бы как-нибудь невзначай «проговориться», чтоэто моя идея…»

— К чему мне зеркало? Я и без зеркала себя не узнаю! — возмущенно басил Упендра, — Во что ты меня превратил? Ну, хорошо. Я согласен считать это неудачной шуткой, но только при одном условии. Сейчас я закрою глаза и сосчитаю до трех. Даже до десяти. А уж ты постарайся, чтобы, когда я их открою, моя голова была там, где ей следует быть. Раз, два…

«И верно! Про голову-то я и забыл! — подумал Чемодаса. — С головой на плечах и лицом на заднем месте он действительно имеет нелепый вид».

— Три. Четыре… — медленно считал Упендра.

16. В два счета Чемодаса отвинтил черепную коробку, а еще через секунду она уже стояла у стенки возле двери, готовая к продаже. Однако счет «пять» не последовал. Как только тяжелый сундучок отделился от плеч Упендры, с ним произошло удивительное превращение. Он издал пронзительный, ликующий вопль, высоко подпрыгнул и с громкими криками «Э-ге-гей!» и «О-го-го!» начал носиться вприпрыжку по всему сарайчику, натыкаясь с разбегу на стены и поминутно сбивая с ног не успевавшего увертываться Чемодасу. Куда только девалась его обычная степенность.

Наконец Чемодасе удалось отыскать безопасное местечко в углу, рядом с динамитом. Он уже понял, что происходит с Упендрой, читал, что подобное состояние испытывают и преступники, приговоренные к временному лишению головы.[76] В первые минуты их охватывает чувство безумной радости и умопомрачительной легкости во всем теле, особенно в области гловы. Им кажется, что они способны без труда преодолевать пространство и время, и что законы природы и общества больше не тяготеют над ними. С течением времени ощущения эти становиятся привычными и постепенно притупляются, настоящие же муки начинаются по истечении срока наказания. После того, как исправившемуся правонарушителю снова возлагают на плечи его драгоценное бремя, он некоторое время, до тех пор, пока не привыкнет, чувствует себя глубоко несчастным.[77]

Постепенно прыжки Упендры стали менее высокими, а крики менее пронзительными. Попрыгав напоследок на одной ножке, он в изнеможении повалился на поролон, нащупал подле себя гармошку, поднес ее к губам и вдохновенно заиграл свою любимую мелодию. И Чемодаса, невольно заслушавшись, с удивлением заметил, что никогда прежде звук этого надоевшего всем инструмента не был столь сильным, глубоким и проникновенным.

17. Но он не успел дослушать мелодию до конца, так как внимание его привлек подозрительный запах паленой шерсти. «Уж не сосед ли чудит?» — с тревогой подумал Чемодаса. Но в тот же миг другая, страшная догадка озарила его сознание. Он оттянул завязку на своем колпачке, просунул руку под край — и тут же ее отдернул, коснувшись раскаленной поверхности сундучка. Так и есть! Непростительная, преступная оплошность!

Еще ни разу в жизни Чемодаса не допускал ничего подобного. Напротив, он всегда беспощадно осуждал тех, по чьей вине то и дело случаются в чемоданах пожары и взрывы, нередко приводящие даже к жертвам.