— Ты как?
— Худо. Надралась как свинья.
— Сейчас принесу попить.
Он вышел, скоро вернулся с большим стаканом воды и поставил его на прикроватный столик. Присел рядом.
— Выпей. Сразу станет лучше. Скоро вернусь проведать.
Этого я и боялась.
— Не надо, Сэм. Не приходи. Сама справлюсь.
Тело его сразу напряглось.
— Понимаю.
Он встал и повернулся к двери:
— Спасибо за трах, дорогая леди Чаттерли.[23]
Тяжелые шаги застучали вниз по лестнице, с грохотом захлопнулась входная дверь.
Он посылает записку мистеру Коллинзу о том, что собирается отправиться в экспедицию по сбору местных редкостей и навестит его в деревенском доме позднее. Этот немец, Шлау, много раз уже проделывал этот путь и будет его проводником. Генри понимает, что нашел идеального товарища для путешествия: Шлау почти не раскрывает рта, похоже, совсем не способен к человеческому общению, и тем не менее в природных условиях этой страны чувствует себя как рыба в воде. Заглянув как-то к Шлау в музей за несколько дней до отправления, он находит таксидермиста сидящим на полу мастерской; брови его озабоченно нахмурены.
— Что станется с моими друзьями, когда меня не будет, — тревожно говорит немец. — Боюсь, они все погибнут.
Генри подходит ближе. Шлау сидит, прижавшись спиной к стенке, а перед ним в куче грязи на полу ковыряются три больших зеленых попугая. Перья их как бы слегка припорошены снегом, лицевые диски придают им сходство с совой. Генри делает еще шаг ближе, они вздрагивают, но, с опаской поглядев на него, продолжают прежнее занятие.
— Что это за птички? — спрашивает Генри.
— Какапо.[24] Днем они обычно спят, вон там, в углу, прячут голову под крыло и спят. Я поймал их во время своей последней вылазки, хотел за ними понаблюдать, но теперь, думаю, узнал все, что хотел знать. Мертвые, они принесут мне больше пользы. За них можно получить хорошие деньги.
— Неужели вы к ним не привязались? Они же у вас совсем ручные.
Шлау пожимает плечами.
— Да нет, не очень. Ну, да, ручные, но особенной привязанности ко мне сами не демонстрируют. Я для них — просто существо, которое снабжает их кормом. Нет той преданности, как, например, у моей собачки.
Словно отвечая на вопрос Генри, одна из птиц прыгает на спину другой и начинает царапать ее; обе издают крик, который больше похож на верещание зайца, а уж никак не птицы. Шлау кое-как поднимается на ноги, отступает назад и любуется ими. Жертве удается скинуть противника, и они начинают драку, наскакивая друг на друга и стараясь нанести удар довольно острыми и крепкими когтями. Одна из них падает на спину и в этой позиции отбивается от агрессора, но тот скоро теряет к ней интерес и снова принимается ковыряться в грязной куче. В комнате опять воцаряется тишина.
— Поразительно, — говорит Генри.
Он чувствует, что ему оказали честь, позволив наблюдать, как общаются эти птицы, которые совершенно естественно ведут себя в этой полутемной комнате.
— Сами видите, я не могу просто так взять и бросить их здесь, — говорит Шлау. — Не дай бог, поубивают друг друга, что тогда делать с их трупами? Никакой пользы. Уж лучше я убью их сейчас, пока мы не отправились, так они хоть не пропадут. Заткните-ка уши, сэр.
И с этими словами он берет ружье и стреляет в своих не подозревающих опасности питомцев. Наповал.
Выезжают они верхом, город остается позади, они долго едут по равнинной местности. Как и ожидалось, Шлау всю дорогу молчит, разве только с собакой своей по кличке Брут, черного окраса лабрадором, который весело бежит рядом, перекидывается парой слов. Когда они устраивают привал, чтобы отдохнуть и перекусить, Шлау крепко обнимает собаку и что-то шепчет ей на ухо. Интересно, думает Генри, сможет ли он так же спокойно и холодно пристрелить эту собачку, когда она постареет и станет ему бесполезна. Нет, пожалуй, вряд ли. Шлау рассказывает, сколько собак он перепробовал, гончих пород, которые пожирали птичек, которых им положено было приносить, или убегали и никогда больше не возвращались. А вот Брут, что ни говори, уже тысячу раз отработал свое содержание, отыскивая трофеи и принося их хозяину, защищая хозяина от грозящей опасности. Генри и сам чувствует себя с ней спокойнее: он не подумал о том, что экспедиция может подвергнуться угрозе. Он ведь знал, что в этой стране нет опасных животных, а вот человека во внимание он не принял.
Как хорошо, думает он, путешествовать на лошади. Поскрипывает седло, животное шагает уверенно, несмотря на груз, который она несет на себе: небольшую палатку, одеяла, плащ-палатки от дождя, запасную пару крепких сапог для лазания по скалам и другое снаряжение — компас, часы, барометр, скальпели, химические реактивы. Генри захватил запасную теплую одежду, поскольку они будут проходить через горы, вершины которых покрыты снегом. В его дорожных сумках оставлено место для образчиков живой природы, которые он намерен отыскать. Животных и птиц, которых он найдет, придется освежевать и обработать на месте, чтобы сохранить для дальнейшей обработки, а заодно снизить вес груза. За спиной у него винтовка, а в патронташе заряды самых разных калибров.
Первый день путешествия подходит к концу, солнце клонится все ниже, вокруг вздымаются горные вершины; Генри погружен в свои мысли. Оказавшись вдали от цивилизации, он ощущает то острое волнение, которого ждал: перед ним раскинулась новая, неизведанная страна, необъятная, с огромным небом над головой. Большая часть земель здесь очищена для сельского хозяйства, но до сих пор остается пустынной, незаселенной, крупного рогатого скота здесь нет, и подножия гор снова зарастают местным кустарником. Неподалеку шумит водопад, низвергаясь в темные воды озера. Их приветствует разноголосый птичий хор, таких странных криков прежде он не слыхал. Шлау указывает удобное место для ночевки, и они сворачивают с маршрута.
Ночь настолько ясная, что, несмотря на прохладу, Генри предпочитает спать без палатки. Шлау говорит, что он сошел с ума, но в столь экзотическом ландшафте Генри впервые в жизни, здесь нет зверей, которые могут напасть и сожрать человека, нет ядовитых насекомых и змей. Он лежит на плащ-палатке, подстелив под себя еще одно одеяло и накрывшись другим, а сверху просто накинув брезент палатки. Рядом горит, потрескивая, костер, свежий воздух омывает легкие и холодит лицо, он смотрит на яркие созвездия, обрезанные черными силуэтами окружающих гор. Некоторые созвездия он видит впервые, и этого одного достаточно, чтобы заснуть с блаженной улыбкой на губах.
Он просыпается, когда рассвет еще только брезжит на небе, его будит пугающая какофония незнакомых звуков. Лицо мокро от росы, мышцы одеревенели. Шлау и Брут все еще спят в палатке, но Генри решает встать и развести погасший костер, чтобы выпить чашку чая и согреться. Он слушает это странное птичье пение, в котором звучат и колокольные звоны, и звонкие переливы голоса, и даже некий ритмический треск. Он пытается представить себе этих птиц и надеется скоро увидеть их собственными глазами. И почему-то вспоминает Дору Коллинз, какой он видел ее в последний раз, тоненькую, прямую, как струнка, в вызывающей позе сжимающую в руке листовку. Ах, как хочется поскорее снова встретиться с ней.
Он сидит и пьет чай, как вдруг из кустов выходит птица и, ловко прыгая с камня на камень, приближается к нему. Светло-серое оперение, оранжевая бородка и черные ободки вокруг глаз, словно маска разбойника; она с любопытством смотрит на него, вероятно, прежде никогда не видела человека. Скоро к ней присоединяется и другая, она тоже скачет к нему, но уже опустив к земле крылья; самец, догадывается Генри, хотя обе птицы почти не отличаются друг от друга. Вторая кричит, крик ее похож на звук флейты, и чтобы не спугнуть их, Генри сидит, боясь пошевелиться.
Вдруг за спиной грохочет выстрел, он в испуге вскакивает и проливает горячий чай на колени. Обернувшись, видит, как Шлау стреляет еще раз, а когда снова смотрит туда, где только что были эти чудесные птицы, обнаруживает, что они неподвижно лежат на камнях. Брут бросается вперед, хватает обеих птиц и, осторожно сжимая их челюстями, несет хозяину.
Забыв про обожженные чаем ноги, Генри ощущает знакомое стеснение в груди. Кровь бросается ему в лицо. Кулаки невольно сжимаются, и, изрыгая проклятия, он идет к немцу. Собака бросает птиц к ногам хозяина и, оскалив зубы, прижав передние лапы к земле, злыми глазами смотрит на Генри. Услышав злобное рычание, Генри застывает на месте.
— Черт бы вас побрал, что вы наделали?
Голос Генри теперь звучит не так громко, он боится собаки.
Шлау опускает руку на ее ошейник и с вызовом смотрит на Генри.
— В чем дело, мистер Саммерс? Мы ведь идем собирать образцы живой природы. А вы сидите и любуетесь птичками. Кто-то ведь должен работать. Кокако[25] теперь встречаются редко, особенно те, что водятся на Южном острове, у них оранжевая бородка, видите?
