— А такое можно читать детям? — спросила напоследок Ната, аккуратно складывая свои глянцевые тетрадки и с некоторым беспокойством косясь на замусоленную газету, в которую упакована рукопись.
— Конечно, — беспечно отозвался Гоглик. — Да и какие мы дети?.. Ты что?.. Дети вон в песочке играют!
— Нет, пока мне не исполнится семнадцать лет, я еще ребенок, мне мама объяснила. И все, не перечь! — ответила Ната, что вовсе не обнадежило Гоглика, больше заинтересованного бретельками на ее плечах, чем всеми гадами на свете.
Он смотрел, не отрываясь, как Ната собирает учебники, и думал, что было бы хорошо поскорее жениться на ней и всю жизнь быть вместе, рядом.
— Эй! — очнулся он от ее голоса. — Что с тобой? Тебе плохо? Тошнит?
— Нет, только голова распухла от этих ведьм... — И он стал с остервенением тереть затылок и даже перевязал лоб носовым платком.
А Ната размышляла, как можно питаться чужими дыханиями — ведь это противоречит химии!.. А во время поцелуев?.. Показывают же по телевизору, как люди по полчаса целуются рот в рот!.. Куда тогда они дышат?.. Может, это и есть «питаться»?..
Делать уроки они больше не стали: у Гоглика от одной мысли об алгебре поднималась дурнота, Ната не настаивала — ей тоже было не по себе. Поэтому приглашение на завтрак оказалась очень кстати. Они отправились на кухню, где бабушка, все болезни лечившая цыплятами-табака и горячими хачапури, усадила их за стол и принялась угощать так, будто они только что вернулись с войны.
Нана заставляла себя идти на свидание. Она останавливалась, рассеянно смотрела вдоль улицы в поисках такси. Надо ехать к старой филармонии и пересесть в машину к Нодару Баташвили. Она представляла себе все это очень живо, и ей становилось страшно. Она опаздывала, но не спешила, надеясь, что он уедет. Но в то же время оглядывалась, отыскивая зеленый огонек, и была уверена, что Бати будет ждать.
Иногда она боязливо косилась на другую сторону улицы — ей казалось, что Ладо где-то там, в толпе, с насмешкой наблюдает за ней. «Господи, за что мучения такие? Почему все должно быть так тяжело? Что я сделала плохого в жизни, чтобы страдать?» — смахивала она слезы.
Ее жизнь после внезапной смерти отца стала невыносимой. Семья осталась без средств. Потом — женитьба брата, размен квартиры — и Нана оказалась в двухкомнатной квартирке с матерью и склеротичкой-теткой, при полном безденежье: все, что было у отца на сберкнижке, ушло на похороны, ремонт квартиры, машину для брата. Мать ничего не умела делать и никогда не работала. Брат-шалопай околачивался без дела, его диплом геодезиста оказался никому не нужен. Тетка пребывала в полном маразме, делала под себя. Часто отключали воду, поэтому в комнатах витал тяжелый больной запах умирания.
Наступило затишье, оцепенение. При жизни отца было немало хороших предложений руки и сердца, но она не приняла ни одного: думала, молодость будет продолжаться вечно... Потом внезапно влюбилась в одного молодого доцента, но тот, покормив ее обещаниями, сбежал в Москву. Потом появился Ладо...
Его Нана любила сильнее, чем доцента, но все равно постепенно в ней разрослась, как саркома, одна-единственная мысль: «Замужество!» Так она надеялась решить все проблемы сразу: «выйду замуж, рожу ребенка, буду жить по-человечески, а не так, как сейчас!» В ночных мечтах все было хорошо. Но наступал день, она шла на работу, и сердце начинало ждать звонка Ладо.
Ее злило, угнетало, обижало, иногда даже физически оскорбляло то, что он женат. Она считала, что главная беда не в том, что они с Ладо слишком поздно встретились, а в том, что он просто не настолько любит ее, чтобы развестись и жениться на ней. Однажды, в пылу ссоры, у него сорвалось с языка: «Если каждый раз жениться, что же это тогда будет?»
Она не могла простить ему тех опрометчивых слов. Понимала, что ему и так хорошо — потащит куда-нибудь на хату, наиграется с ней — с подоконника на стол, из ванны в кресло — а потом, торопливо проводив, отправится к себе домой, отдыхать на чистых простынях в кругу семьи!.. А ей — тащиться в постылый дом, где все одеты в черное, и слушать тирады истерички-матери и склеротички-тетки под терпкую вонь вечно полного горшка. Поэтому она заочно ненавидела и жену Ладо, и весь мир, в который он уходил от нее.
И Ладо злился, понимая правоту Наны. Чем ближе она бывала к правде, тем больше он кипел и выдумывал причины, по которым они никак не могут стать мужем и женой. Например, по его словам, выходило, что он никогда бы не простил ей ее прошлого, с его точки зрения, достаточно таинственного: как любовника это его мало беспокоило (даже, наверно, придавало пикантности), но как мужа — никак не устраивало! И точка. Переубедить его было невозможно. Или все мужчины такие болваны в ревности, или он такой упертый... Или врет, чтобы не жениться...
Еще Ладо часто говорил, что любовь приходит, а потом видоизменяется, превращается в привычку, а иногда в скрытую или даже открытую ненависть, любовь не стоит на месте, как и жизнь. Жизнь идет, и люди в ней меняются по ходу дела. Нередко сетовал, что он не мусульманин и не может посадить ее на цепь, хотя тотчас признавался, что понимает: один человек никогда не сможет обладать другим до конца. Он в силах посадить Нану в башню, келью, гарем, сарай, но над ее душой у него не будет власти.
Также Ладо считал, что жизнь с таким неуживчивым, склонным к наркотикам и выпивке, меланхолии, депрессиям и дурным выходкам человеком, как он, была бы ей в непосильную тяжесть: «Зачем тебе эта лишняя обуза? — искренне удивлялся он. — Какой из меня муж?» На ее вопрос: «Как же тогда тебя жена терпит?» — Ладо отвечал, что за много лет она уже привыкла, приспособилась и вообще обязана терпеть. «Но тебе для чего такой, как я?» — резюмировал он, утверждая, что ей уготовано иное, лучшее будущее. «Тогда отпусти меня в него!» — просила она. «Иди! Никто не держит!» — отвечал он. На этом разговор буксовал и стопорился.
Были еще так называемые психо-причины, которые Ладо любит приводить. Например, что Нана потеряет его как мужчину сразу же, едва зазвучит свадебный марш, ибо, когда дичь поймана, охотник начинает искать новую добычу. «Пойманных рыб не кормят!» — повторял он дурацкую японскую поговорку, приводя в пример знакомые пары, где мужья начинали гулять тотчас после свадьбы, хотя и любили своих жен. В общем, замкнутый круг.
А теперь Нана стоит у обочины, не решаясь остановить такси и отправиться на свидание к Бати, который втайне от всех сделал ей предложение и ждет теперь ответа.
Бати начал неназойливо преследовать ее месяца два назад — то якобы случайно проезжал мимо, когда она шла с работы, то звонил по пустякам, то устраивал вечеринки, куда старался завлечь ее с помощью их общей подруги (через которую и познакомился с ней, лишь впоследствии узнав, что она любовница Ладо). И каждый раз просил Нану ничего не говорить Ладо: «Зачем лишняя ревность, ведь между нами ничего нет...» Это сближало их невольно и незаметно. А недавно взял и прямо заявил, что уже давно любит ее и хочет на ней жениться. И наличие Ладо его не волнует, потому что он познакомился с ней не как с любовницей Ладо, а просто как с женщиной, на которую можно смотреть свободными глазами. И посмотрел. И понял, что она ему так мила, что он хочет взять ее в жены.
Вначале Нане показалось подозрительным, что Бати сразу после предложения стал деловито перечислять свое «приданое»: деньги, квартиру, машину, дачу, влиятельных родственников, крепкие связи. Еще более странной показалась фраза в конце монолога: «Не спеши с ответом. Если хочешь, поживем вместе, присмотримся друг к другу, а там видно будет...»
«Попросту говоря, ты предлагаешь стать твоей любовницей, содержанкой?» — с насмешкой резюмировала она.
«Нет, нет, дорогая, ты меня не так поняла! — сделал он большие глаза. — Но ты сама говорила, что такие вещи сходу не решаются, надо посмотреть, что и как, притереться...» — хотя она ничего подобного не говорила.
В заключение Бати попросил держать пока в тайне их разговор, а над его словами подумать: «И сейчас, кстати, не рабство, а перестройка, и все делают, что хотят. Сколько ты в его любовницах бегать будешь? Время идет! Не забудь об этом!»
Нана в душе соглашалась с его словами и ни с кем не стала обсуждать его предложение, а тем более — с Ладо, который из каждой мухи раздувал слона, а тут лопнул бы от ревности.
Бати на какое-то время исчез, но вскоре опять позвонил, предложил что-то невинное, вроде мороженого в Ваке-парке. Она отказалась. Затем звонил еще и еще... Во время одного из таких разговоров Нана, словно помимо своей воли, согласилась выпить с ним кофе. Он был весел, вежлив, симпатичен, галантен и оставил хорошее впечатление. Рассказывал, какой у него замечательный магазин на Дезертирке, а в планах — прикупить еще одну палатку.
Потом они опять встретились во время ее перерыва. Позавтракали за городом около Мцхеты, а на обратном пути она поймала себя на мысли, что ей отнюдь не неприятен этот видный мужчина, который ничем не скован, всех знает, со всеми знаком, а ей оказывает милые знаки внимания, никогда, впрочем, не переходя границ.
