— Я, кажется, увлекся немножко, да… Короче, отвечаю на Ваш вопрос, герр Бауэр: русские платят мне хорошие деньги и заказывают интересные работы, поэтому я там и строю.
— Аббас, герр Бауэр спросил тебя вовсе не об этом, — заметила жена, — а о том, как ты оставил свое ремесло, и занялся другим: Я Вас правильно поняла, Аугуст?
Аугуст кивнул:
— Именно так, если, конечно, Вы не считаете эту тему слишком личной, щекотливой чтобы говорить об этом.
Геллуни задумался, потом сказал:
— Да нет, почему же — ничего особо щекотливого тут нет… Хотя… Ну да много времени уже прошло, теперь можно и рассказать… В общем: неожиданный случай, случайность, да… Был у меня пациент, умирал от рака. Приехал в Германию в надежде спастись здесь, потому что у него, как он объяснил, еще одно очень важное дело не исполнено. Но и мы бессильны оказались. Умер он. Но прежде чем умереть рассказал мне свою историю. Была у этого моего пациента дочь, свет в окошке, которую он один растил: жену молния убила… в городе, на автобусной остановке: можете Вы себе это представить?.. Да, так вот: дочь эту свою он тоже чуть не потерял однажды, когда той было восемь лет от роду. Заболела вдруг, и врачи установили у нее рак. Отец чуть с ума не сошел от горя. И грозил врачам, и в ногах валялся, и лекарства заморские, редкие, доставал правдами-неправдами; спал в больнице, в коридоре — домой не уходил. Но сказала ему одна из врачей как-то: «Езжай на Афон, Алексей, к святой Богоматери. Мы уже ничем не поможем». И он поехал в Грецию. Еще Советский Союз был, еще трудно было тогда за границу выехать, но он вырвался. Ни в Бога, ни в черта не верил, а поехал. Молился там, как умел, сам грешный с головы до ног, неумелыми руками, пропахшими оружейным маслом и взрывчаткой, плакал, молил, и пообещал Богородице больницу построить для больных раком детей, если дочь его выживет. Вернулся домой, а через неделю дочери легче стало, из больницы выписали, и через полгода она была абсолютно здорова. Чудо не чудо, а такие случаи бывают в медицине: очень редко, но бывают, да… Ну и вспомнил тогда мой герой, что слово дал Богородице, которое выполнять надо. Больницу строить. А на какие деньги? И тут как раз перестройка в Советском Союзе произошла, в результате которой СССР развалился и все перевернулось вверх ногами, и все возможно стало среди обломков. И кинулся мой пациент Алексей в новое время с хвостом и рогами: деньги зарабатывать на больницу. Умел он не так уже и много — метко стрелять разве что, да мины закладывать, но и это как раз пригодилось. В общем, разбогател мой клиент, должность себе купил выгодную, еще больше разбогател, увлекся богатением настолько, что про все остальное позабыл, и про зарок свой — тоже. Олигархом стали его называть, на бронированной машине возили. И вдруг — у самого рак! И вспомнил мой герой тогда про слово, которое дал Богородице, да не сдержал. В общем, короче говоря, получилось так: мне он завещал свою клятву, передал по эстафете, так сказать, потому что никому другому уже не успевал, да… Завещал вместе с деньгами. Половину своих богатств дочке своей отписать распорядился — той самой, спасенной, а половину — мне, на строительство больницы. И слово с меня взял, что исполню его волю, построю ему больницу в России. Я, когда ему слово давал, то даже не понимал еще чего творю. Я подумал тогда: «Пообещаю ему, ладно уж, умирает ведь человек; ну и пусть уходит с легким сердцем». Пообещал, короче. А он мне вместо последнего «прости» предупреждение прошептал: «Слово не сдержишь, доктор, или хоть одну копейку налево пустишь — на казино да на яхты, я с того света вернусь, или тебя к себе заберу: помни это день и ночь!». Вот так. Да. Ну ладно. Дочка отца забрала, хоронить увезла. Я настроился забыть всю эту тяжелую историю поскорей, и тут дочка его снова у меня на пороге стоит: папу похоронила, мол, теперь нужно его волю исполнить. Вцепилась в меня мертвой хваткой: «Вы папе моему обещали! Последняя воля. Святое дело. Вот сберкнижка на Ваше имя!». Ну что ты будешь делать? Я когда сумму увидел на счету — глаза протирать стал, да… Долго протирал. Пришлось клинику оставить, фирму основать. Первую больницу в России построил за его деньги. А потом уже опыт накопился, связи. Банки доверять стали, кредиты давать. Вышли на тендеры, начали выигрывать раз за разом. Сейчас имя нашей фирмы всей медицинской России знакомо. Вот такая вот романтическая история: хоть садись да роман пиши. Вот уйду на покой — сам и напишу…
— Никогда ты не уйдешь на покой! — воскликнула Гизела в сердцах, и пожаловалась Аугусту:
— Один раз за десять лет поехали мы с ним в отпуск к морю. Так я плавала, а он на берегу с телефонной трубкой сидел. С восьми утра до восьми вечера! А кричал как!: «Всех уволю к черту!», «Чтоб завтра к вечеру проект был подписан!»… На пятый день экскурсии стали водить к нашему топчану: главную ругательную достопримечательность побережья показывать… А еще через три дня он и вовсе сбежал, одну меня бросил…
Все это время доктор Геллуни насупленно молчал, недовольный.
— А что делать? — вздорно вскинул он голову, — если каждые пять минут, пока я на синее море любуюсь, там один ребенок от рака умирает. И ведь есть уже, есть надежные средства для спасения! В научных центрах есть, в исследовательских лабораториях, да. А все это в больницах должно работать!: неужели так трудно это понять, черт возьми?…
Аугуст посмотрел на жену Аббаса. Она была грустна. Да, нелегко ей живется. Но разве для жизни легкость нужна? Для жизни надежность нужна. Именно такая вот, пусть и задиристая немного, исходившая в этот миг от доктора Аббаса Геллуни: врача, бизнесмена, спасителя детей и по вселенской случайности — соседа Аугуста Бауэра.
Так они познакомились, и вскоре перешли на «ты». Знакомству суждено было еще углубиться. Так, в один из выходных дней последовал ответный визит супругов Геллуни — на кислые щи: опять же фирменного приготовления Аугуста Бауэра.
— Как должны быть счастливы жены у таких мужей! — воскликнула Гизела Геллуни. Аугуст скрытый вопрос понял:
— Моя жена умерла. Уже очень давно, еще в Казахстане, — сказал Аугуст.
— Простите, сожалею. И все это время Вы живете один?
— Ну почему один? С дочкой, с ее семьей, со внуками.
— И всю жизнь на тракторе работал? — с вредным упорством спросил Аббас, оглядывая полки с книгами, занимающие три стены комнаты от пола до потолка, — интересные же в России трактористы живут…
Пришлось срочно импровизировать.
— Жена учительница литературы, дочь учительница математики, отец был сельским писарем. С детства к книгам пристрастился, всю жизнь читать любил, особенно историческую литературу, философскую. Да в России, знаете ли, жить и не читать книг — это все равно что жить у моря и не заходить в воду. Если Россия и имеет что-то по-настоящему великое, то это ее литературная культура. Это пласт такого богатства, такого могучего уровня, какие ни Западу, ни Востоку даже и не снились еще! Этот уровень огромным опытом великих лишений и страданий достигнут был, и потому для русской культуры взаимодействие души и вечности и поиск справедливости имеют куда большее значение, чем золото и богатство. До сих пор, или до того мгновенья, во всяком случае, когда Россия рухнула в объятия западной культуры, богатством в ней считалось богатство внутреннего мира — уникального мира души, которым не обладают прочие живые существа других пород. Страдание, Любовь и вечный поиск Справедливости. У русской литературы есть — была! — одна уникальная особенность: какие бы художественные формы она не принимала, каким бы изгибам моды не следовала, каким бы системам не служила, она всегда привержена была одному принципу: она ищет суть человека, ей важен человек, как носитель Вселенной в себе, как страдающая песчинка мироздания. И русская литература пытается из века в век понять, куда летит эта песчинка и зачем. Куда несет ее Воля Господня, с какой целью?
Конечно, еще и православие наложило свой отпечаток на литературу: православие — религия очень искренняя и честная, она принимает учение Христа без поправок и комментариев. И, соответственно, вера — не ритуал у русского человека, не традиция, не мода и не следование социальному «надо», а глубоко растворенное в душе состояние: это как вечная тяга ребенка — даже седовласого — к своей матери.
Все русские, что бы они не говорили — верят в Бога: включая атеистов, искоренявших церковь в азарте социальных умопомрачений. Даже для них понятие «душа» — особенное понятие. Не потому ли в русской литературе не только благородные герои, но и распоследние злодеи представляются существами внутренне сложными, страдающими, раздираемыми тоской и куражом, яростью и любовью, зудом бунта и жаждой смирения и красоты. Душа, разрывающаяся между Богом и Сатаной создает излом, наиболее интересный для традиционной русской литературы: именно в нем пытается она разглядеть Вечную Истину. Повествовала ли русская литература об утопленной собачке или о чиновнике-мошеннике — она всегда искала Бога в человеке и человека в Боге. Таков был ее внутренний стержень, ее внутренний свет.
