Между тем с местных рынков целыми упаковками испарялись яйца. Из ванных комнат улетучивались куски мыла и баллончики с кремом для бритья, а из школьных шкафов – камни размером с кулак. На первых полосах «Вестей» и «Свободной прессы» публиковались передовицы, шельмующие праздник и оплакивающие снижение гражданской ответственности у городской молодежи. К вечеру все те, кто не пошел безобразничать, затаились по домам, и, казалось, весь город лег на дно.
Наша семья проводила Ночь дьявола в полной боевой готовности. Отец обычно эшелонировал маму к окну спальни, выходящему во двор, а нас с Брентом – к большому окну в гостиной. При первых признаках движения нам предписывалось просигналить фонариком на пост отца за парадной дверью, а в мамином случае – просто закричать; тогда отец выскакивал в ночную темень, улюлюкая и подвывая, как демон Скуби-Ду.[39] В дом он возвращался, покатываясь со смеху. Ночь дьявола, казалось, приводила в действие редкостный родительский талант моего отца – способность оживлять мертвое время.
Потом он отводил нас в гараж и там помогал мне доделывать костюмы, в которых мы с Брентом должны были на следующий день идти в школу. Теперь уже я мастерил костюмы сам, а отец большей частью сидел на стиральной машине и вносил предложения. Мама напекла шоколадного печенья и принесла нам на пробу, потом встала в дверях и стала смотреть, как я накладываю последние штрихи. В тот год, после того как мистер Фокс покинул свое укрытие в дренажной канаве и улегся спать, его дом закидали бомбочками с краской, а все машины в квартале задрапировали гирляндами из замерзшего конского навоза.
На следующее утро миссис Джапп устроила в спортзале конкурс костюмов для Хэллоуина. Лавры победителя достались моему брату Бренту, что меня очень порадовало. С его костюмом я провозился дольше, чем со своим, потому что он мне больше нравился. Я пришел в костюме Марка-Птицы. Таких «птиц» оказалось половина мальчишек и довольно много девчонок, правда, моя прическа выглядела более реалистично: идеально уложенная масса аппетитно переплетенных спагетти, украшенная золотистыми блестками, придающими ей такой же мерцающий эффект, как у волос Марка Фидрича во время вечерних игр. Но большая часть спагетти ушла на костюм брата. Я наклеил их на гигантское блюдо из папье-маше, которое укрепил у него на шее, потом набрызгал на них немного красной краски, натянул ему на голову красную купальную шапочку, выдавил на лицо несколько полосок кетчупа – и voilá:[40] ходячая фрикаделька с гарниром готова!
Первое место Брент, я думаю, занял главным образом благодаря тому, что его костюм рассмешил миссис Джапп. На многие костюмы она в тот раз смотрела без улыбки. В моем классе, в частности, наблюдалось заметное увеличение количества шокирующих нарядов. Сегодня, конечно, никто бы и глазом не моргнул при виде подобной экипировки, но тогда самым жутким нам показался костюм пятиклассника Триппа Гардинера, который всегда ходил колядовать с выдолбленной тыквой на голове. И с каждым годом рожица, вырезанная на тыкве, принимала все более зверский вид.
В тот раз Трипп заявился в спортзал с воткнутым в тыкву тесаком. Миссис Ван-Эллис выдернула его, как только увидела. Но это еще что – были затеи и покруче, хотя и не такие рисковые. Джон Гоблин – что совсем не вязалось с его характером – вырядился старой каргой со сморщенными резиновыми губами, перемазанными розовой слизью. А один индеец чиппиуа из третьего класса, которого звали Джеймс Море и которого я почти не знал, пришел в костюме росомахи: он с головы до ног закутался в мех со следами когтей и укусов, а изо рта торчали зубы, больше похожие на затупившиеся лезвия ножей. Миссис Джапп аж содрогнулась, когда его увидела, потом протянула руку потрогать мех, но, покачав головой, отошла.
В тот день она успевала повсюду, командуя нами, управляя, опекая нас в своей миссис-джапповской манере. Казалось, она даже знала, что произойдет, словно чувствовала, как оно надвигается с севера. После конкурса костюмов настал черед обычных предупреждений. Мы и так регулярно получали их на школьных собраниях, но миссис Джапп снова прошлась по всему списку. И снова из полицейского управления Трои прислали громилу офицера Драма, потому что кто-то решил, что его чистой массы в сочетании с жидкими космами, лежащими между крупных лопа– ток, будет достаточно, чтобы вызвать у хулиганья желание с ним идентифицироваться. Как всегда, он предупредил нас о необходимости тщательно проверять упаковки с конфетами.
– Без печати не вскрывать, – проскандировал он нараспев и велел нам несколько раз хором проскандировать это вместе с ним.
Никто не обращал на него особого внимания – даже когда мы скандировали, – пока он вдруг не умолк и глаза его не забегали по рядам детей, словно опознавая трупы.
– Жутко добрый дядя, – сказал Спенсер нам с Терезой и ухмыльнулся.
Следующие пятнадцать минут миссис Джапп объясняла, что нельзя брать яблоки, потому что в них могут быть бритвенные лезвия. Но в этом не было необходимости: Адам Сторк, третьеклассник, который кусанул такое яблоко в прошлом году, снимал бинты и всем показывал свой изрезанный язык.
Тереза сидела между мной и Спенсером, но ее единственным признанием праздника была черно-оранжевая ленточка в волосах вместо обычной черной. За все утро она практически не сказала ни слова. Один раз я мельком взглянул на нее, пока офицер Драм сотрясал воздух своими пустыми тирадами, и засмеялся, увидев, как она сидит на скамейке, выпрямив спину и слегка приоткрыв рот. Ни у кого еще я не видел такого отсутствующего выражения лица.
– Ты прямо как счетчик на парковке – так и хочется опустить в рот монетку, – шепнул я ей, но она не прореагировала.
Как только миссис Джапп выдала нам последние указания, я вытянул шею за спиной Терезы спросить у Спенсера, что мы будем делать вечером, и очень удивился, когда он пригласил меня к себе колядовать. Все внешкольные развлечения мы устраивали у меня дома, и из всех знакомых детей только Тереза рассказывала о своих родителях меньше, чем Спенсер. Он постоянно говорил о своем квартале, называя его «настоящим Детройтом», что бы это ни значило, но никогда не упоминал о родителях.
– Но сначала – настольный хоккей, – предупредил он.
– С прицепом?
Спенсер заулыбался.
– А твоя мама случайно не собирается идти с нами колядовать?
Улыбка сошла с его лица.
– С нее станется, – буркнул он.
– Моя отпускает меня одного с восьми лет.
– Ну и отлично. Все, замолкни.
– А в вашем квартале не опасно?
– Наш квартал даст продристаться вашему.
Я собрался было спросить, не отправит ли его мать нас баиньки раньше времени, как вдруг Тереза сощурила глазки, откинулась назад, втиснувшись между нами, и подбросила свою бомбочку:
– Пожалуй, я приду.
Мы со Спенсером не сразу ее поняли. И даже не были уверены, что она сказала это нам.
– Если будет колядование, то я иду. – На сей раз она улыбнулась, удостоив каждого из нас легким кивком головы.
Спенсер резко подался вперед и боднул ее в лоб, что он делал при каждом удобном случае, если ему давали повод.
– Ды-дых! – выдохнул он, не отнимая своего лица от Терезиного.
Ни одно словцо, ни один жест, принесенные мною из школы, не раздражали моих родителей больше. Мне эта шутка страшно нравилась. Но один взгляд на Терезу убедил меня в том, что пора отодрать от нее Спенсера ради его же безопасности. Я просунул руку между их лбами и отпихнул его назад.
Тереза не разозлилась. Только покраснела. Не помню, чтобы я когда-либо видел, как она краснеет. Но в тот день она действительно покраснела, потом сузила глазки. И в этом снова мелькнуло что-то новое.
– Я тоже переночую. Мой папа видел твою маму, когда она выезжала…
– Мою маму? – переспросил Спенсер, лихо проскочив самую интересную часть разговора. Я был абсолютно уверен, что Тереза сказала, что сегодня она будет ночевать там же, где я. Меня бросило в пот. На правом запястье она носила «браслет дружбы»; темные полоски на нем оттеняли бледность ее кожи.
Тереза не сводила со Спенсера пристального взгляда.
– У тебя очень милая мама, – сказала она.
Я продолжал буксовать на договоренности о ночевке.
Какое-то время мы сидели молча. Миссис Джапп в очередной раз говорила о спасительных домах с нарисованными на окнах ладошками.
– Дети, если кто-нибудь, кто-нибудь, КТО-НИБУДЬ к вам подойдет, – заклинала она, – тотчас же убегайте! Тотчас же!
– Мы можем сыграть в «Убийство в темноте», – прошептал Спенсер.
– В настоящей темноте, – присовокупил я.
Но Тереза уже вернулась к созерцанию того, что было недоступно ни его, ни моему взгляду. Она улыбалась чуть заметной улыбкой человека, стоящего у леера на носу парусника, гонимого ветром в открытое море.
