Муж с ножом усаживается верхом на обреченное тело, подрагивающее в ожидании пытки. Он еще раз воздевает свое оружие, заряжаясь послушной энергией толпы — ууу-у-у!.. — и, оставив руку с ножом наверху, засовывает вторую в промежность жертвы, какое-то время копается там, ловя ускользающую плоть, и наконец ухватывает… — вот оно!.. и — чик… ах, если бы можно было сделать это многократно!.. — поднимает над головой окровавленные гениталии врага, и толпа радостно ревет в ответ, широко разевая рты, готовая сожрать все, что ни кинут в ее жаждущую пасть — и отрезанные семенники, и жертву, и самого палача.
Все? Нет! По приговору, лицо оскопленного должно быть изуродовано. Стражники переворачивают воющее мясо на спину. Мучитель прыгает ему на грудь, полосует ножом лицо, подбираясь к горлу… но нет — бдительная стража вовремя перехватывает руку, отбирает нож: убивать нельзя — только уродовать. Как нельзя? — вскакивает, топчет лицо врага ногой… но нет, что нога — та же плоть… дайте мне камень, люди! — на тебе камень!.. ах, хорошо… раз! И еще раз! И еще!.. Все, парень, хватит… убивать нельзя, только уродовать…
— Эх, жаль, — говорит Фатих. — Не успел добить… теперь, может, выживет…
Стражники сбрасывают бесчувственное тело с помоста, бесцеремонно прогоняют мстительного мужчинку — хватит, пора и честь знать, кончился твой праздник! Помощник судьи снова выходит вперед, коршуном вглядываясь в съежившихся внизу людей.
— Ты!
Грузная голая женщина поднимается на склизкие от крови бревна, падает на колени, замирает под равнодушным взглядом судьи.
— Говори!
Женщина молчит.
— Великий судья! — говорит помощник. — Эта блудница была схвачена здесь, на рыночной площади, с покрытой головой. Согласно закону, изобличивший ее забрал ее одежду. Мерзкая тварь просит твоей милости.
Судья откашливается.
— Простая блудница не должна быть закрыта, — говорит он. — Таков закон. Наказание — шестьдесят палочных ударов и кипящая смола на голову. Готова ли смола?
Помощник подбегает к дальнему краю помоста. Только сейчас Яник замечает котел на треноге и нескольких стражников, усердно раздувающих угли. Нет, смола не готова…
— А этой не повезло, — удовлетворенно отмечает Фатих. — Получит палки, прежде чем сдохнет, сука.
— Ты! — указывает помощник.
— Он познал равного себе… познать его самого!..
Обнаженные ягодицы привязываются враскоряку рядом с помостом: кто хочет воткнуть мясо в мясо?.. подходи, пока дают! И подходят, и втыкают, и много их, желающих… Яник закрывает глаза. Площадь ревет звериным рыком, топталовка стонет: «Уу-у-у..», и белая человеческая плоть студенисто подрагивает под руками насильников. Кто еще? — много. Судье надоело ждать, он делает знак помощнику — давай нового. Помощник снова подходит к краю помоста.
— Ты!
Никто не выходит. Почему? Яник поднимает голову. Почему никто не выходит?
— Ты! — палец помощника указывает прямо на него, на Яника. Почему на него, при чем тут он?
— Ты!
Фатих толкает его в бок — иди, это тебя!.. ну иди же!
— Как это? Почему? Я тут ни при чем, я не отсюда…
— Ты ни при чем? — сердится Фатих. — Ты ни при чем? А кто не зашил мне живот, а? Разве я не просил тебя? А ты? А ты убежал. Так что иди на суд, иди, а я посмотрю, как тебя на кол насаживать будут, посмотрю и порадуюсь, да.
Нет-нет, я сейчас проснусь, вот только напрягусь еще немного и проснусь… ну же, просыпайся, просыпайся скорее… С помоста спускаются стражники; расталкивая толпу, они пробираются к Янику, все ближе и ближе, а ему все никак не проснуться… — значит, надо бежать, бежать, бежать. Но и это непросто; он и встает-то через силу, и ноги такие тяжелые — не поднять. Но делать нечего — стража уже совсем рядом, и он бежит, с неимоверным трудом переставляя свои босые растрескавшиеся ноги-коряги.
Он бежит, а площадь тянется за ним сотнями рук — страшных, узловатых, с обрубленными пальцами, хватает за полы рубахи… Площадь вопит и улюлюкает — уу-у-у!.. уу-у-у!.. Яник забегает в переулок, а там почему-то ночь, и турок в кожаной куртке стоит у стены и держит в руках отрезанную человеческую голову с размозженным затылком. Он внимательно рассматривает ее и качает головой.
— Трудно будет починить… — говорит он пробегающему Янику. — Но ничего. Заклеим эпоксидкой, будет как новая.
Яник кивает и бежит изо всех сил — надо миновать его как можно скорее, пока не узнал; но турок оказывается каким-то нескончаемым, и Янику приходится бежать мимо него долго-долго, как вдоль крепостной стены.
Главное — завернуть за угол — вон за тот, главное — успеть. Он добегает до угла и останавливается. Что же ты остановился, Яник? Ты ведь так хотел туда, за угол… — чего боишься? Ага… чего боюсь… — будто не знаете… Он пятится от угла, назад, к турку, к погоне, к страшному помосту… лучше уж туда. Экий ты непостоянный, Яник… ну что ж, мы не гордые — коли ты к нам не хочешь, то мы — сами. Сначала он видит фиолетовую юбку с разводами, а потом уже и ее, давнюю знакомицу, бабку-ёжку. Старуха выходит из-за угла, неся на вытянутых руках сверток в коричневом байковом одеяле с желтой каймою. На! Бери!
— Нет! — кричит Яник и просыпается, судорожно хватая за руки склонившегося над ним испуганного Мишаню.
— Что с тобой, Яник, дружище? Кошмары? Не удивительно — после такого-то денька… хочешь таблетку? У меня есть прекрасное снотворное…
— Нет-нет, Мишаня, спасибо, не надо… Да ты ложись, ложись… я — в порядке…
Яник садится на кровати. Вот ведь какие дела, господин Каган. Вернулся к тебе твой сон — видать, соскучился. Стоило только заикнуться о возвращении домой — и вот он, тут как тут, свеженький, как утро младенца. Шаг вправо, шаг влево — побег, конвой стреляет без предупреждения… Так что не рыпайся.
Яник одевается и выходит из комнаты.
Андрей открывает почти сразу — как видно, ему тоже не спится.
— Что случилось?
— Я передумал, — говорит Яник. — Согласен на твои условия. Сколько ты говорил? Втрое? Годится.
— Ну и чудно. Только зачем ты мне среди ночи об этом сообщаешь? Не мог подождать до утра? Я только-только задремал…
— Не мог, — отвечает Яник.
7.
— Мы ведем наш репортаж с берегов Тигра, из Диярбакыра, города с четырехтысячелетней историей, одного из древнейших на планете Земля. Чего только не видали здешние небеса! Кто только здесь не перебывал! Хетты и митанни, ассирийцы и персы, византийцы и сельджуки… и вот теперь — ваш покорный слуга, собственный корреспондент канала «САС-Ти-Ви», Андрей Белик со товарищи, прошу любить и жаловать!
Андрей делает шутливый полупоклон и ослепительно улыбается объективу Мишаниной камеры. Что и говорить, смотрится он замечательно. Микрофон растет из его руки как ее прямое и естественное продолжение.
— Надеюсь, наш визит причинит древнему городу меньший ущерб, чем тот, что нанесли ему в свое время вышеперечисленные гости… хотя — как знать… Одно несомненно — мы твердо намерены держать вас, дорогие телезрители, в полном курсе относительно происходящего вокруг Ирака, с турецкой стороны этого самого «вокруг». Обещаю вам, мы не будем сидеть на месте, мы возьмем вас в самые горячие места заваривающейся здесь заварушки — туда, где вы еще никогда не бывали в прошлом и вряд ли окажетесь в будущем. Мы собираемся делать это с помощью вот этого микрофона и вот этой камеры, при непосредственном участии оператора Михаила Чернова, техника Ионы Кагана и меня, Андрея Белика, вашего верного собкора на второй иракской войне…
— Класс! — восторженно шепчет Мишаня.
Он счастлив сбывшейся мечтой и оттого потеет пуще обычного. Яник смотрит на часы — он договорился с Пал о встрече. Они не виделись со вчерашнего вечера — с того момента, как расстались после долгого и утомительного переезда из Анкары в Диярбакыр. Во время самой поездки Пал все больше молчала, отрешенно глядя в окно на великолепные каппадокийские пейзажи, а потом и вовсе спала или пыталась заснуть. Яник изо всех сил старался шутить, что не очень-то получалось, так что под конец он тоже замолчал, отхватив в качестве компенсации ее руку, которую она, к его радости, не отнимала и даже, наоборот, время от времени отвечала на утешающие яниковы поглаживания слабым благодарным пожатием.
Видимо, многозначительный массаж ладони возымел действие. Перед тем как подняться в номер, Пал сама предложила Янику посетить на следующий день, как она сказала, «одну из знаменитых диярбакырских чайных». Она даже поцеловала его в щеку, извинившись за то, что она сегодня «такая рыба»… просто ей все никак не отойти от вчерашнего… это было так страшно… но ничего, пройдет; главное теперь — выспаться, а то ведь она всю ночь глаз не сомкнула; пока, дорогой.
Это «дорогой» Яник осторожно, чтобы не повредить, взял с собой, положил на гостиничную тумбочку рядом с часами и долго смотрел на него, засыпая; а утром, когда проснулся, «дорогой» было все еще там и сияло все тем же фантастически счастливым светом. Потом, уходя из гостиницы работать, Яник тщательно спрятал его в нагрудный карман, и вот теперь это замечательное слово тихой щемящей радостью позвякивало где-то под самым сердцем. Дорогой!..
