Николя возразил:
– Однако, Тимофей! Право, я не уверен, что нам остались одни воспоминания. Мы еще живы и в силах…
– Помилуйте, граф! – оборвал Николя Тимофей. – Какие у нас силы?.. Ой, скоро вот нас расстреляют красные и конец нам…
Наступила долгая гнетущая пауза.
Николя поморщился, не желая хоть на миг думать о красноармейцах, захвативших его и фельдфебеля Тимофея в плен. Отряд капитана Николя Воронцова окружили превосходящие его силы красноармейцев. Бой длился долгий, силы белых таяли, патроны были на исходе, что сильно беспокоило Николя. В конце концов после несколько дней нескончаемого боя Николя захватили в плен вместе с его фельдфебелем. Только они и остались в живых. Теперь Николя и Тимофей сидели запертыми в сарае, ожидая расстрела. Подмоги ждать Николя было неоткуда – белогвардейцы находились вдалеке и вряд ли знали, что отряд Воронцова уничтожен. Оставалась слабая надежда на побег, но Николя очень ослаб после боя, к тому же сильно болела голова. Когда Николя и Тимофея окружили красноармейцы, кто-то сзади сильно ударил прикладом по голове Николя.
Молчание прервал Николя:
– Как вы думаете, Тимофей, когда нас расстреляют?
Тимофей поскучнел:
– Ох, ваше благородие… Я… я даже не хочу о том думать.
– А надо бы! Хотя… хотя что еще нас ждет? – задумчиво произнес Николя. – Жизнь на чужбине без родины, побег из России? Или жизнь вместе с дураками и ворами?
– Ой, ваше благородие, жить с дураками и ворами, думаю, страшнее смерти, – признался Тимофей, вздыхая.
– Да еще нехристями, – добавил Николя. – Нет сейчас прежней России!
Тимофей поспешно перекрестился.
Николя помрачнел, вздохнул и продолжил:
– Я воевал, делал, что мог… Как и многие со мной!.. Теперь Россия в руках неграмотных батраков, воров, лапотников!
Дверь в сарай резко распахнулась, вошли двое красноармейцев.
– А ну встать, Воронцов! – скомандовал один из красноармейцев.
Николя медленно поднялся.
– На выход!
В хате сидел за деревянным столом небритый человек в черной кожаной гимнастерке и кожаной фуражке. Грубое, морщинистое отечное лицо, красный мясистый нос, взъерошенные светлые волосы, злые прищуренные серые глаза произвели очень неприятное впечатление на Николя, когда он вошел в хату и увидел этого человека в кожанке.
Николя стоял со связанными руками.
Человек в кожанке что-то быстро писал, куря. На столе лежал маузер. Рядом стояли двое красноармейцев, которые привели на допрос Николя. Николя ожидал, что к нему обратятся с вопросами, но человек в кожанке молчал, продолжал писать.
«Гм, делает вид, что не замечает меня, – подумал Николя, – ладно, будем тоже делать вид, что мы не расстроены, спокойны и очень уверены в себе!»
Так в молчании прошло минут пять. Наконец, человек в кожанке поднял голову:
– Ах, привели белого? Н-ну?
– Что значит «ну»? – спросил Николя.
– Ну, каково тебе в сарае?
– Во-первых, попрошу мне не тыкать, а…
– А во-вторых, – перебил Николя человек в кожанке, вставая и грозя маузером, – хочу тебе сказать: здесь теперь мы хозяева! Мы теперь командуем буржуями!
– Именно из-за этого меня привели сюда?
– Нет, не только из-за этого. – Человек в кожанке сел, пристально глядя на Николя. – Знаешь, кто я?
– Нет. И знать не хочу.
– Только ты не груби! Не груби. Я комиссар Щеглов. Звать можешь меня Иваном Дмитричем.
Николя молчал.
– Ну, чего молчишь?
– А что я должен делать? Хотя бы сесть предложили.
– Сесть? – Щеглов захохотал. – А ты и так в сарае у меня сидишь.
Двое молодых красноармейцев тоже захохотали.
– Итак, как тебя зовут?
– Вы же знаете.
– Черт, как тебя зовут?
– Николя.
Щеглов поморщился:
– Фу, хватит нам ваших французских имен и французских словечек, господа буржуи!
Как по-русски тебя звали?
Николя удивился:
– Звали или зовут?
– Именно – звали, поскольку тебя скоро повесят. Нет, веревки нет, тебя расстреляют.
– Enfin… C’ est le mot.
– Чё ты мне бормочешь по-французски? – процедил сквозь зубы Щеглов. – Чай, не барышня я. О любви лепетать!
Двое красноармейцев захохотали.
– Ну, отвечай, как тебя зовут!
– Николай Воронцов.
– Может, сразу его в расход, Иван Дмитриевич? – предложил один из красноармейцев.
– Нет, пока нет.
– Кто был никем, тот встанет всем, – тихо напел известные слова революционной песни Николя.
– Да! Именно так! – победно провозгласил Щеглов, сверкая глазами. – Мы победим!
– Кто был нулем, останется нулем, – уточнил Николя, стараясь не смотреть на злое лицо комиссара.
– Что-о?! Да ты что себе позволяешь?!
– Как может нуль стать кем-то? Нуль, помноженный на тот же нуль, будет нуль. А вы в своем гимне идиотов…
Никогда еще в жизни не слышал Николя такого бешеного рева. Щеглов выпучил глаза так, что они, казалось, вот-вот вылезут из орбит, и покраснел:
– Молчать!! Убью!! – Он поднял маузер со стола, взвел курок, целясь в Николя.
– Ну, пли… – подсказал Николя, бесстрашно улыбаясь комиссару.
– А ты вроде не боишься?!
– Да, вуаля… Je m’ en fiohe.
Щеглов еле сдержался, чтобы не выстрелить в Николя. Руки Щеглова тряслись, но через минуту он совладал с собой, опустил маузер и сел.
– По-французски изволишь балакать? Чего сказал-то, буржуин?
– Стреляйте, мне наплевать.
– Да ну? – Щеглов порывисто вскочил с маузером, но потом остыл, сел. – Эх, белая гвардия! Вас всех мы уничтожим! Пришло наше время!
После короткой паузы Николя спросил комиссара со скрытой иронией в голосе:
– А как вы понимаете слова «В борьбе за это»?
– Не понял.
– Ну, ваши красные поют везде, что они умрут, как один, в борьбе за это.
– Да! – Щеглов поднялся, посветлел, поднял голову, пытаясь напеть известные слова песни, что получилось у него совсем плохо, даже отдаленно похоже на пение не было, что чуть рассмешило красноармейцев: – И все умрем в борьбе за это!
Как истинный фанатик, Щеглов верил в коммунистическое будущее всего человечества, верил, что всё поделят между людьми поровну, что настанет земной рай, только нужно поскорее расправиться со всеми буржуями и белогвардейцами, не обращая внимания на возможные людские жертвы – ведь лес рубят – щепки летят, как приговаривали его коммунистические учителя, но в силу своей неграмотности (он окончил лишь четыре класса в школе) не мог знать, что всё это утопия, даже слова такого в его лексиконе не было, и не может наступить земной рай после грабежа одних и дележки награбленного другими.
– C’ est le mot… Именно так поете, – пояснил Николя.
– Да, поем!
– Так поясните, что значит «это»?
Щеглов обескуражено глядел на улыбающегося Николя и не мог найти толкового ответа. В действительности в песне звучали такие слова «в борьбе за это», но за что Щеглов не мог ответить сразу, хотя и понимал, что за светлое будущее человечества, за буржуйское добро и так далее. Словом, он мог долго перечислять, за что надо бороться с буржуями, но тут, глядя на улыбающееся лицо белого офицера, он не смог моментально ответить и лишь еще больше злился. Щеглов лишь недоумевал, почему белый офицер так спокоен, хладнокровен, уверен в себе, ведь скоро ж его расстреляют…
«Ну и выдержка у этого белого», – подумал Щеглов, а вслух протянул:
– Как что такое это… Это… Это наше всё… Это наша жизнь…
– Понятно, очень четко и внятно объяснили, – подытожил Николя, перестав улыбаться.
– В общем… ты… хватит вопросики мне задавать! – вспылил Щеглов. – Здесь только я вопросы задаю!
Николя решил помолчать.
– Итак, отвечай! Имя, фамилия! – потребовал Щеглов, хмурясь.
– Николя. Николай Воронцов.
– Так, звание какое?
– И это вы знае…
– Черт, звание!
– Капитан.
Капитан, значит? Ладно… А где твой отряд?
– Нет его… Ваши красные сволочи его уничтожили.
– Что-о?! Да я тебя…
– Расстреляете? Ну и ладно.
– И не боишься?
Николя пожал плечами, ответив:
– Vous savez… Как сказать… Скорее – нет, чем – да.
– И откуда такая храбрость у белой гвардии?
– А мы знаем, куда попадем. Не то, что ваши красные.
– Гм, куда ты попадешь, буржуй?
– В рай, – с милой улыбкой ответил Николя.
– Ну, ты, нам религиозную пропаганду здесь не проводи! – строго произнес Щеглов. – Опиума для народа нам не надо.
– Гм, для кого-то она опиум, а для кого – духовное утешение, благодать, – заметил Николя.
После короткой паузы Николя поинтересовался:
– Может, мне можно присесть, комиссар?
– Ты скоро ляжешь, чего тебе сидеть-то.
– А стул нельзя мне принести?
– Нету здеся стульев для буржуинов! Нету! – грубо ответил Шеглов.
– Нету, так нету… Постоим.
– Вот стой да отвечай, где твой полк находится?
Николя молчал, смотрел куда-то вдаль.
– Ну, чё ты здеся отмалчиваешься? – обозлился Щеглов, ударяя кулаком по столу. – Ответь, может, тогда тебя не расстреляем.
