Хаджанов потом объяснил: списанные эти матрацы он занял в санатории. В санатории голову ломали, куда их девать: жечь – дыму много, бросить просто так – некуда, а на свалку везти – дорого; теперь ведь за все платить надо, за каждый пук.
Мама и бабушка насобирали старых одеял, пальто и зимних шуб, подкинули несколько старых подушек без наволочек. И десять мужиков разлеглись на своих матрацах во дворе, даже в дом не вошли – хорошо, что еще тепло.
Наутро, когда Борис и Глебка проснулись, мужчин уже не было. Так и не успели мальчишки их разглядеть.
Когда Боря пошел умываться, услышал приглушенный разговор матери и майора. Он о чем-то просил, просто уговаривал. А она изо всех сил, жарко, хотя и негромко, чтоб не разбудить ребят, отказывалась.
Борис толкнул дверь и увидел, что майор держит в одной руке толстую пачку денег, а другой протягивает маме несколько бумажек. Она качала головой, прятала руки за спину.
Хаджанов, заметив Бориса, не смутился, не испугался. Не спеша спрятал деньги в карман, улыбаясь, сказал:
– Какие же вы странные, русские. Бедные, а денег не берете. А закончил удивленно:
– Прямо такие же, как мы! Бессребреники!
Мама молчала, оглядывалась на Бориса, а он не знал, что сказать. И вот тут-то майор сообщил им:
– А Борю я записал на соревнования. В областном городе. Подал заявку. Но это все ерунда, друг! Знаешь, что я тебе сейчас скажу: слушай сюда!
И произнес раздельными словами:
– Я – привез – настоящую – спортивную – винтовку! А к ней оптический – прицел!
С этого дня и началась настоящая Борина жизнь.
Будто майор Хаджанов не спортивную винтовку привез, а лозинку, и не успел Боря в руки ее взять, как она заволновалась, затрепыхалась, словно и не говорила, а кричала: копай свой колодец, он – здесь.
Никогда еще так не торопился Борис в своей жизни. Едва выпил чаю, побежал следом за майором, думал, догонит, но не вышло. Еще и Глебка тормозил: то ему камушек в сандалету попал, то на вывеску загляделся, то заканючил, что жвачка кончилась.
Первый раз молча подумал про брата: не понимает, тормозит, тянет назад! Хоть бы отстал, что ли? Тут же мелко, как бабушка, перекрестился – больно уж плохо подумал, грех. А когда ворвался в тир, про все забыл!
Майор стоял спиной к ребятам, а в руках у него сияла масляным цветом и вправду похожая на скрипку легкая винтовочка. Даже на вид определялось, именно – легкая. Сверху – отливающая вороненой сталью надстройка, сложный инструмент – оптический прицел.
Майор замирал, делал выстрел, быстро передвигал затвор, снова стрелял, будто торопился, и правда, когда закончил серию, глянул на часы.
– Ну-ка, молодцы! – крикнул, не оборачиваясь – узнал по шагам и несдержанному дыханию. – Притащите мишень! И начинаем механизацию этого процесса! Я уже договорился! – теперь он обернулся уже только к Боре, Глебка убежал вперед. – Будет механизм подачи мишени, представляешь! Недешево, но наш завод чего хочешь сделает! Только хорошенько заплати!
Он смеялся как никогда! И как никогда любил и уважал Бориска этого человека. Странно даже представить: было время, когда он не знал майора. Хаджанов Михаил Гордеевич жил где-то в других, неизвестных, невидимых краях, и не было ему никакого дела до двух мальчишек Горевых – Глебушки и его, Борьки. Как это вообще могло быть? И как бы все сложилось, если никогда бы они так и не встретились в этой жизни?
Майор медленно шел навстречу Борису и протягивал ему его скрипку. А что? Одни водят смычком, извлекая прекрасные нежные звуки, а другие… то ж, разве это не умение, достойное мужчины?
Вернулся Глебка с мишенью Хаджанова: никогда раньше майор не стрелял так кучно! Часто говаривал: какой я стрелок, так, служащий тира, обслуга, и вот – на тебе!
Боря невольно восхитился:
– Ого! Это вам надо на соревнования! Гордеевич то ли всхлипнул, то ли пропел, хохотнув:
– Отстрелял! Я свои! Хризантемы в саду!
Боря улыбнулся: слыхал как-то этот цветочный романс.
– Сейчас твое время! – строго уже заявил майор. – Вот увидишь! Это твоя судьба, как солдат в строю, делает шаг вперед. Твоя. Понял?
Боря смеялся – разве спорят в такие минуты?
– Ну, бери! Заряжай… Целься…
Он взял винтовочку – желтенькую, легкую, словно поющую, заглянул в оптический прицел и сам едва не запел от восторга: оптика удивительно приблизила десятку, мушка застыла, он едва прикоснулся к спуску, как раздался хлопок. Посмотрел в прицел – пуля ушла на три часа, куда-то в район семерки. Причину он уже знал – слишком легок спуск, не ожидал. Второй выстрел был точнее: девятка, на те же три часа, сказал об этом Хаджа-нову, чуточку поправили прицел.
Оставшиеся восемь патронов изрешетили центр.
Когда оценили сумму, довольный майор задумчиво проговорил:
– Ну вот, есть у нас с тобой и скрипочка, дружок. Для твоего первого концерта. – Вздохнул. – Но соревнования-то проводятся с прицелом диоптрическим.
Рассказал, как еще по дороге в Москву зашел в областной спорткомитет, узнал, бывают ли тут соревнования по стрелковому спорту, встретился с каким-то дядькой. Выяснилось, что он отставной полковник, спец по стрелковому оружию и помогает этому комитету устраивать разные соревнования, бывает на них главным судьей.
Фамилия у полковника была смешная и ласковая – Скворушкин, да и сам он, утверждал Хаджанов, был ласковый и мягкий. Они зашли в кафешку, заказали по сто грамм поддельного коньячку, и Скворушкин с радостью обещал включить Бориса Горева на соревнования юниоров, которые будут проходить в сентябре параллельно со взрослыми стрельбами. Даже записал фамилию, имя и отчество Бориски на обрывке газеты, сложил в бумажник. Да и выдвигает-то его серьезное заведение – районное отделение РОСТО, да и военный санаторий не какой-нибудь там любительский кружок.
После таких известий Борис стрелял по три раза в день: с утра, днем и под вечер. Делал до десяти серий за тренировку. Гильзы только летели. И не приходил ему на ум, уже взрослому парню, вопрос, откуда же деньги-то на патроны? Ведь он расстрелял их только в августе не сотни, а целые тысячи.
Хаджанов об этом даже не заикался. Для него, как казалось ребятам, все теперь сошлось на Борисе, а отдыхающие офицеры в штатском, порой заходившие небрежно попалить, вызывали плохо скрытое раздражение.
Как всегда, с неизменной улыбкой, провожая из тира кого-нибудь из них, он подмигивал ребятам и шепотом, смеясь, припечатывал:
– Тебя бы, теля, не командиром, а в детсад. В лучшем случае, воспитателем.
– А что это – теля? – спрашивал Глебушка.
– Не знаешь? – смеялся майор. – Да просто теленок!
Они хохотали хором. Иногда подсобрав троих-четверых таких вот «телят», Хаджанов любил «макнуть их в шашлычный соус» – как деликатно он прибавлял.
– А теперь, товарищи офицеры, можно показать вам, что такое достойная стрельба?
Мужичков всегда это заводило, получалось, что они стреляли недостойно, но делать в санатории им было все равно нечего, так что они обычно с вызовом заявляли:
– Ну, ты тут живешь, похоже, в этом тире! Чего тебе не насобачиться!
– Я-то живу, – отвечал покладисто Хаджанов, – но покажу-то не я. А – вот! Мальчик!
Борис вставлял обойму, выпускал ее с предельно возможной скоростью, мишень подъезжала на специальных рельсиках, уже сделанных на тутошнем заводе, и офицеры разных родов войск всегда, без сбоев, бывали посрамлены.
Единственное, что им оставалось, это восхищаться винтовкой, просить, чтобы им тоже дали пострелять из такого забугорного винтаря – это-то, мол, и дурак сможет! Но тут начиналось главное. Настоящее шоу!
Хаджанов пояснял, что школьник Борис Горев действительно хороший стрелок, и его винтовку передавать никому нельзя, потому что он готовится к соревнованиям.
– Это как скрипка, понимаете, господа? Ее держит в руках только один исполнитель. Например, Паганини!
– Ну, Паганини! – усмехались уязвленные офицеры. А один так вовсе унизился: – Сравнил жопу с пальцем!
Но майор пропускал такие реплики мимо ушей, подступал к главному, выпускал на сцену Глебку, говорил:
– Но вот у нас еще один школьник. Совсем маленький, видите. Во второй класс ходит. И ему скрипка не положена. Он на обычной играет. Глебка! Стрельни!
И Глебка, правда, всегда из положения лежа, чтобы упор был, потому что детские руки еще слабы, прижимал к уху приклад обычной винтовки, разбрасывал ноги в сандаликах и палил, по-взрослому перебрасывая затвор, набирая, конечно, меньше, чем старший брат, но все же не хуже, чем эти взрослые дядьки в погонах.
– Ну, – говорили мужики, смягчаясь и сдаваясь, – если ты во втором классе так стреляешь, быть тебе снайпером! Или чемпионом!
В общем, выходило, что майор как бы воспитывал Бориным примером взрослых офицеров, а Глеб, когда они заводились, ссылаясь на спортивную винтовку, их приземлял окончательно.
