Я поблагодарил Добрыню и пошел к директору. Директор задумчиво ходил по кабинету, увидев меня, обрадовался и крикнул:
— Слушай, а там у тебя…
Но я не дал ему досказать и выложил все, что услышал. Он сразу же нахмурился, подошел к дивану, сел, дослушал меня до конца, а потом спросил:
— Ну а что этот Добрыня так беспокоится? Ему-то какое дело?
Я пожал плечами.
— Информирует, предостерегает, — покачал головой директор и усмехнулся. — Экий, прости Господи, банный лист. К каждому заду обязательно прилипает. Ну, что ему это, а? — Он вопросительно посмотрел на меня и опять пожал плечами. — И ведь талантливый человек, вот что обидно, — продолжал он с горечью. — Такой отличный исторический писатель, а… — И, махнув рукой, он встал и опять заходил.
— Что? — От изумления я даже сел на диван. — Что вы сказали? Добрыня — отличный писатель?
Директор остановился и тоже удивленно посмотрел на меня.
— А ты разве не читаешь его статьи? — спросил он. — Отлично пишет, живо, красочно, с огоньком. Такие картины иногда рисует! Ты что же, не согласен?
Я ничего не ответил, только рукой махнул, и тогда директор, ехидно улыбнулся и мелко закачал головой.
— Эх, брат, какие же, однако, вы все завистники, — сказал он укоризненно. — Пишите, а нет в вас широты душевной. Того великодушия нет, что было у классиков. Никак нельзя у вас при одном похвалить другого. Сразу же и обида. Вот и ты! Ты тоже очень неплохо пишешь, я твои статьи всегда с большим удовольствием читаю, даже жене всегда показывал: «Вон, Валя, посмотри, что наш хранитель написал». И та статья, например, про библиотеку, из-за которой все произошло с Корниловым, совсем, совсем неплохо написана. Очень много интересных данных. Но все это не то, не то… Понимаешь, картин у тебя тех нет. Огонька не хватает, души мало. Пишешь складно, связно, логично, читать интересно, а вот не зажигаешь ты, как Добрыня. Нет, не зажигаешь… А ведь зажечь — это главное. Как это мы еще в школе-то учили? «Сейте великое, доброе, вечное».
Он был в ударе и проговорил бы еще час. Но я его перебил.
— Слушайте, — сказал я, — вы говорите — что все вышло из-за моей статьи о библиотеке. Что же тут могло выйти? И при чем тут Корнилов?
Директор недовольно посмотрел на меня. Ох уж эти завистники, разве они что-нибудь понимают, когда затронули их самолюбие!
— Ну, обиделась на тебя эта Аюпова, — сказал он с легким раздражением. — Что ты там пишешь о недостатках библиотеки? То тебе нехорошо, это тебе нехорошо, потом какую-то сотрудницу, которая тебе все эти недостатки показывает, выдумал. А там такой никогда и не было. Ну а водил тебя по библиотеке Корнилов. Так Аюпова на него и налетела: «Как вы смели?» Он ей: «Да вы ведь сами меня к нему приставили!» — «Как я вас приставила? Что вы на меня как на мертвую валите!» Он ей тоже чего-то хорошее сказал… Ну и пошло! Короче говоря, он уже подал заявление об уходе.
— Здорово! — сказал я ошалело. — Откуда вы все это знаете?
— Да от него и знаю. Я же с самого начала сказал: он у тебя сидит в комнате и ждет. А ты тут о Добрыне со мной споришь. Кто как пишет, разбираешь! Иди скорей, а то уйдет. Ведь целый час человек дожидается.
Корнилов сидел за столом и смотрел стереоскоп. Стереоскоп, надо сказать, был у меня замечательный. Огромный ящик из полированного красного дерева, блестящий, вместительный, с большими светлыми стеклами и богатым набором диапозитивов. Диапозитивы были чудесные, раскрашенные. Сзади они освещались электрической лампочкой так, что на них горело и играло все — павлины, фонтаны, фейерверки, потешные огни, радуги, северное сияние, салюты из пушек, веера в Версале. А сзади панорамы был еще потайной ящичек, и в нем лежали другие диапозитивы, тоже раскрашенные и тоже на стекле, но секретные. В этом же ящике я нашел желтую, сложенную вчетверо листовку. Она была набрана крупными кудрявыми буквами и обведена черной узорчатой рамкой с парящей ласточкой и улыбающимися карликами. Текст внизу листовки был такой:
Чудо XX века! Первый раз в городе Верном!В казенном саду показывается:
Электростереопанорама!Обширная программа в двух отделениях.
I отделение.
Волшебное путешествие за пятачок во все концы земного шара.
Снимки сделаны специальными нашими корреспондентами и раскрашены в Лейпциге от руки в аристократическом заведении Брокгауза.
Вы увидите -
слонов в девственном лесу Цейлона,
удава, душащего буйвола,
охоту негуса на львов,
тигра, терзающего свою несчастную жертву,
пещеру скелетов,
охоту на китов,
русалку, изловленную арабами в Красном море.
А также
Многое другое!!!
Внимание мужчин!II отделение
За дополнительную плату в гривенник (с включением благотворительного сбора)
Сорок видов пикантных женщин.
Мир женской красоты!
Красотки Парижа, Берлина, Лондона и Мадрида в натуральном виде.
Разоблачение чудес света и полусвета.
Мадам Европа в объятиях негра.
Австрийские гусары берут приступом крепости любви.
«Так вот, моя Симона, где твоя корона». Пикантная повесть в трех частях (в красках).
Господ офицеров просим проглядеть наше зрелище бесплатно.
Нижние чины платят половину. Женщины и дети до 16 лет к просмотру второй части программы не допускаются. Панорама работает беспрерывно, до 12 часов ночи.
Спешите, спешите, спешите!!! Только несколько дней! Перед отъездом в Москву и Петербург!
Кажется, я ничего не переврал в этой пышной и многообещающей программе. Хотя что-то пропустил уж наверное. Это ведь был большой развернутый тетрадный лист, густо заполненный текстом.
Панораму эту я нашел на чердаке среди ящиков и черепков. Она была зальщенная, грязная и заляпанная штукатуркой. Я ее вычистил, отмыл горячей водой, а потом снес в столярку к деду, и он через два дня принес ее завернутую в чистую простыню и торжественно поставил на стол — крепкую, новенькую, пахнущую клеем и грушей.
— Ну, теперь верти опять хоть до утра, — сказал он. — Включи-ка свет, поставь баб.
Я поставил, и дед так и прилип к стеклу.
— Вот ведь собаки, — говорил он, покряхтывая от удовольствия и вертя ручку. — Что только не придумают, а?… Вот ученые люди, а?… Ах ты черт! Ты смотри, смотри! — И хохотал до слез.
Он досмотрел всех баб до конца, а потом спросил:
— А пол-литра где?
Я вытащил из-под стола бутылку зубровки, и мы ее распили тут же, перед панорамой. Дед охмелел, развалился и стал рассказывать.
— Мне эта панорама, можно сказать, старая знакомая. Ты знаешь, сколько я ее лет помню? — спросил он вдруг сурово. — Да лет, наверное, сорок, никак не меньше! Цирк «Интернационал» был, и она тут же рядом стояла в зеленой будке. Так жены мужиков из нее, ровно из гадючника, за шиворот таскали: «Ты чего там не видел?» Сколько тут крику было! Но ты вот что, однако, — он сделал обеспокоенное лицо, — ты эту музыку с бабами спрячь подальше. Поставь опять львов или слонов, а то знаешь как попасть может? Тут и меня не пощадят, музей все-таки.
И я опять поставил львов, слонов и русалок, а красавиц убрал. Теперь Корнилов сидел перед ящиком и крутил ручку. Когда я вошел, он поднял голову и сказал просто и весело — так, как будто мы расстались с ним всего два часа тому назад:
— Вы знаете, ведь точно такие же картины я смотрел лет двадцать пять тому назад в Москве, на Чистых прудах.
Я поглядел на стол. На панораме лежело два больших тома в серых переплетах: «Каменный период» Уварова. Значит, все-таки не забыл, принес, молодец!
— Вот за книги вам большое спасибо, — сказал я. — Это как раз то, что мне нужно.
— Да, да, — ответил он невнятно, — очень рад, — и весь словно ушел в ящик.
Я прошелся два раза по комнате, открыл окно, включил вентилятор и остановился около него.
— Слушайте, — сказал я. — Что ж там у вас произошло в библиотеке?
Он досадливо поморщился.
— Я сейчас посмотрю и расскажу, — сказал он.
«Что за чудак», — подумал я. Я хотел что-то сказать, но вдруг словно ветер подул на меня и прорвалась какая-то пелена. Я совершенно ясно вспомнил и будку на Чистых прудах, о которой он говорил, и точно такой же ящик с видами Египта и Индии, и другой ящик в углу, запретный и таинственный, от которого меня постоянно гнали (теперь-то я знаю почему), и жестяной силомер с русским богатырем Иваном Поддубным (румяные бицепсы и лихо закрученные усы), и электрический прибор со шнурами и блестящим металлическим цилиндром («Прошу попробовать. Полезно для здоровья»), и другой ящик — не то шарманку, не то музыкальную шкатулку. Когда в боковой прорез его опускали монетку, он играл несколько вальсов — это иголки цеплялись за иголки.
