Вот Джек бросился к каталке, чтобы помочь трепетной медсестре дорулить больного в палату из операционной. Но, пошатнувшись от внезапного головокружения, он схватился за ветхую простыню. Она полусползает, обнажая мускулистую грудь и забинтованный живот. И владелец всего этого лежит с сияющими глазами – оттого что живой. И уши Будды, с длинными мочками, тоже топорщились от счастья. Тут глаза грабителя споткнулись, и он зажмурился, услышав знакомую фразу:
– Я приехал волонтером – помогать в Россию.
Прооперированный бросил землистую руку на глаза. «Мамочка! – думал он пополам с матом. – Зачем мы после этого американа полезли еще на одного. Кто бы знал, что этот падла со стволом. А может, американец меня пожалеет? Да, дождешься от них, они без жалости Ирак вон разбомбили».
И откуда тут взялся этот оперативник еще! Он подскочил и сразу понял все. «Ну, сейчас поработаем!» Пузырящаяся бодрость его так приподняла, словно не было бессонной ночи. Он мягко оттеснил Джека к стенке и напористо начал:
– Вы узнали его? Вижу, что вы его узнали!
У Джека уже утвердительно синяки задвигались на лице. Но в это время оперативник, по-братски подвинувшись к нему, добавил:
– Ох, долго мы за ним охотились! Теперь я на нем отосплюсь!
Джек не знал, какой смысл у этого выражения – «отоспаться на ком-то». Он заподозрил что-то насильственно-гомосексуальное, поэтому привел синяки в прежнее, нейтральное положение. Но оперативник (недаром его называют в отделе Пиявкой) уже знал, что никогда не отстанет от того, кто лежит сейчас на каталке.
Недавно этот оперативник нашел убийцу, который был во всероссийском розыске девять лет. Информатор намекнул: на одной блатхате появился этот выродок. Наш Пиявка приехал с командой, все осмотрели – на месте только хозяева, а на полу лежат какие-то бомжоиды. Он от отчаянья антресоль выпотрошил, но только стаю моли спугнул. Уже вышли и сели в машину, и тут Пиявка вспомнил ориентировку, что невысокого роста этот преступник и за годы скитаний уже усох… Точно, он лежит там, в одной из вонючих куч тряпья! Он вернулся и стал разрывать ту, которая была на самом видном месте. И дорылся до маленькой скорченной фигурки Карельца (он же Карельшиков Вэ И, он же Верещагин Пэ Дэ)…
Но вернемся к Джеку. Скорая помощь прилетела очень скоро из Москвы – точно через двадцать часов. «Мои деньги! – ужаснулся пермский спаситель Джека, завтравмой. – Они сейчас увезут мои деньги!» И как начал хамить своим столичным коллегам! Но это уже не имело никакого значения, хотя, впрочем, послужило завязкой длинного разговора.
– Какой хам этот заведующий отделением, – говорил врач «скорой», мотая длинными львиными складками лица. – Можно здесь покурить?
– Давайте выйдем в предбанник, – сказал секьюрити, пока Джек собирал свои вещи в номере гостиницы, то и дело выскакивая в коридор, чтобы обнять кого попало (ему казалось, что не все еще понимают: как это хорошо – он остался живой).
– Как же этот заведующий с беззащитными больными разговаривает? – продолжал московский врач.
– Да-да, мне стыдно за нашу Пермь, – продолжил формально охранник, в обязанности которого входило быть приятным для постояльцев.
У врача постепенно в лице стало проступать благородство, как у человека, который долго скрывал свое дворянство, и вот его уже не нужно скрывать.
– Мне уже под пятьдесят, и вроде ни к чему эти броски: тысяча километров туда, тысяча обратно. Мне сколько раз предлагали пойти на повышение.
Охранник вопросительно посмотрел.
– А зачем мне это? Здесь я сам за себя отвечаю. Людей вытаскиваю с того света – словно протяну руку и вытащу.
– Ого! – сказал охранник.
– А у нас в родне, я подсчитал, сейчас двадцать шесть врачей, и один даже академик. Угадайте с трех раз – к кому я никогда не поведу своего внука?
Наш охранник сделал вид, что закашлялся.
– Да к этому академику! – торжествующе выкрикнул врач. – К своему двоюродному братцу! Никакой у него практики: все конгрессы да разъезды по разным странам.
Наш охранник и сам не понял, что случилось. Вроде ни одного красивого женского тела не промелькнуло поблизости, а он почувствовал бодрость и что-то вроде счастья. Он тоже захотел рассказать интересную историю, чтобы развлечь хорошего человека с львиными складками лица. Как в армии офицер сошел с ума и выстрелил в него из гранатомета, а он в это время нагнулся СПРОСИТЬ У МИШИ, и выстрел ушел в лес, и потом узнали, что там никого тоже не убил. Первые пять минут я любил всех, даже этого идиота, хотел начать почему-то с конца наш работник охранной фирмы «Омега», но выскочил Джек с уложенной дорожной сумкой и забинтованной головой. Казалось, что за те десять минут, пока он отсутствовал, синяки на лице уже слегка выцвели, побеждаемые непрестанной радостью.
– Поперли, брателлы! – громко и весело употребил Джек новые для него слова.
Оранжевая «скорая помощь», похожая на раскормленный утюг инопланетный, взревела ему навстречу. Шофер убрал руку с клаксона и по-холостому перегазовал.
И покатили в столицу, распирая скорую каждый своей радостью: этим прилично заплатят, а Джек жив и весел.
Вдруг что-то кольнуло Джека, и он подумал, что это от тряской дороги. Но это он вспомнил, как познакомился в больничном коридоре с одной пациенткой – предложил ей сумку с минералкой поднести от киоска до палаты. Она по акценту поняла, что он иностранец:
– Вы из Америки? А меня в Америке негр-наркоман бейсбольной битой приложил. Он хотел мой кошелек, а я не отдавала. Там было триста долларов.
– Надо было отдавать! – закричал Джек. – Такой в Нью-Йорке как бы уговор: ты отдаешь, что у тебя в карманах, и тебя не бьют.
– Как же отдать! Тогда я думала: как я отдам мои единственные триста долларов? До сих пор помню широкую улыбку этого негра и его великолепные белые зубы. Он еще захохотал от удивления, что я не отдаю, перед тем как ударить.
– А я все отдал здесь, в Пермь, – сказал Джек. – Но меня все равно били.
Дама вздернула вверх короткие пружинистые ручки:
– Если б я знала, что полиция все вернет мне! Если б я знала, я бы без возражений эти доллары отдала. В полиции мне вернули всю сумму. Там офицер – выходец из России Вася – расспросил о моей пенсии, поразился, когда я перевела ее в доллары (он все забыл о своей бывшей родине!). И поверили мне на слово, и выплатили из каких-то специальных фондов, только попросили, чтобы я им из России – потом – прислала справку о доходах.
Тут спутниковый телефон резко оборвал его воспоминания. Это звонили уже из Москвы родители Джека.
Цесарки были взяты на перевоспитание, говорил Лев Львович. Их привезла мамина подруга Маша (Мария Аверьяновна), которая на две недели сбежала от своих крылатых питомцев и укрылась на курорте Усть-Качка. Три цесарки носились по квартире, кричали, делали свои дела где попало. В общем, курицы, но не простые, а аристократки.
И вот летают эти потомки гадов теплокровных, а в дверь звонок: приехал из Подмосковья Сарынин, он же Вован, единоутробный младший брат. С семьей!
– Вот и хорошо, сынок, что приехал к своему дню рождения! – радостно повторяла Валерия Валерьевна. – Завтра все вместе отпразднуем.
Целый день готовились, и в пять часов сели за стол. Час справляли, два. Пили водку «Русский размер», которую тут же стали называть «Русским безразмером». На третьем часу пылающий от выпитого Вован признался:
– А нам тут надо на дно лечь… Мафия здесь, мафия там.
Не успели как следует все расспросить – раздался длинный, гэпэушного оттенка, звонок в дверь.
– Это за мной, – сказал Вован, сел на пол и шумно завозился в поисках оружия.
Но вбежала всего лишь соседка снизу. А соседка, она как река: хорошо, если вода чистая, ну а если она несет шумно мусор и муть, все равно ведь ее нужно терпеть.
– Валерия Валерьевна! Кто у вас барабанит по полу не первый день! Вы думаете, если я одна, то меня некому защитить? – И она могуче зарыдала.
Цесарки в это время светски выбрели в коридор.
– Эти они стучат носами, когда едят!
Да, это мы, гордо кивали мудрые птицы.
– Их скоро увезут, – частила Валерия Валерьевна.
От соседки избавились, смыв ее парой-тройкой рюмок (а может, и пятью).
А жена Вована Женя после третьей рюмки превратилась в какое-то притягательное тесто и повторяла:
– Я просто не понимаю нашей круглой земли. Эти разборки, войны…
Лев уже вторую ночь мостился на диванчике в кухне. Длинное его тело недоумевало: для кого построены такие кухни? Лев пытался сократиться, под разными углами укладывая больную ногу. А когда-то – после удачной охоты – на сутки отключался, и теща каждый раз говорила: «Спит крепко – хоть яйца ему мой».
Жене Люсе (Пупику) он месяц тому назад оставил квартиру. Точнее, жене и своему приятелю Саше, который в общем-то спас Леву.
– Александр-освободитель ты мой! – выдохнул тогда Лева.
